Извинившись, Вересков отошел к окну с телефоном в руке. По этому номеру ему звонили немногие – восемнадцатилетний сын, шестидесятитрехлетний отец, сводная сестра (профессиональная баскетболистка), бывшая супруга Зоя Михайловна, пара более или менее близких друзей и – Олененок. Впрочем, Олененок скорее условно. Этот номер он лично вписал в "контакты" ее мобильника еще три месяца назад, но позвонила она только раз – предупредить, что не сможет пойти в ним театр (на спектакль гастролирующей питерской труппы) ввиду легкой простуды.

Но… жизнь полна сюрпризов. Сейчас это была именно Олененок. По первым же звукам ее расстроенного голоса ему стало ясно – случилось что-то дурное.

– Это я, Медведь. Ольга. Я тебе не очень помешала?

Он покосился на Ларсена. Тот уже привстал из-за стола, но Вересков жестом дал ему понять – разговор еще не окончен, и он снова опустился на стул. Лицо его было по обыкновению невозмутимо.

– Не очень, – сказал Вересков в трубку, – Что случилось?

То ли вздох, то ли всхлип. Скорее, всхлип.

– Черт, я не должна тебя отвлекать, просто уже не знаю, что делать…

Что делать? Как это – что? Звонить ему, "Медведю" – плевать, что в рабочее время, плевать, даже если б сейчас у него проходило совещание…

– Где ты сейчас находишься? – обреченно спросил он, заранее зная ответ.

– У входа в ваш головной офис, – сказала она все тем же расстроенным голосом.

– Ладно, я сейчас выйду, – он прервал связь и повернулся к Ларсену. Тот успел собрать чертежи, глядя на шефа без неприязни, но и не слишком приязненно. Еще одна характерная особенность этого человека – взгляд его был абсолютно непроницаем.

– Надеюсь, мы с вами все же придем к компромиссу, Дэннис Янович, – мягко сказал Вересков, и по лицу Ларсена наконец-то скользнула слабая улыбка.

– А разве когда-то бывало иначе? – и вышел из кабинета.

Вересков вышел следом.

* * *

Проведя Ольгу в свой кабинет, разумеется под обстрелом крайне заинтересованных взглядов, он предупредил секретаршу о том, чтобы не соединяла ни с кем (помимо, разумеется, VIP-персон), помог снять пальтецо.

– Садись и рассказывай, что случилось. Надеюсь, с родителями все в порядке?

За мать Олененка – сорокалетнюю красавицу-блондинку, пожалуй, можно было не беспокоиться, однако, ее отчим в свои пятьдесят пять отнюдь не отличался отменным здоровьем.

– С родителями? – переспросила Ольга как-то рассеянно. Вересков с неприятным чувством отметил ее бледность и покрасневшие веки. – Да, конечно… папа в очередной деловой поездке, дядя Эд – в Финляндии, организует выставку… ну, ты знаешь.

Он опустился на стул напротив нее. Она ухватилась за его протянутую руку с удивительно детской непосредственностью и доверием. Пальцы у нее были не просто холодные, а ледяные – опять забыла надеть перчатки.

– Ну тогда в чем дело, мой ангел?

Она как-то воровато (или настороженно) вскинула на него глаза и тут же снова их опустила. И высвободила свою руку из его ладони.

– Кир, – еле слышно. Этакое далекое погромыхивание приближающейся грозы, когда небо еще ясное.

Или уже не ясное?

Он встал и отошел к большому панорамному окну. Городской пейзаж из-за моросящего дождя казался несколько размытым.

– Его сбила машина. Ко мне приходил следователь… сегодня приходил. В универ. Вроде, они считают, что наезд был умышленным . Умышленным, представляешь?

Он обернулся. В потемневших глазах, устремленных на него, было отчаяние. Этакий призыв о помощи. (Если не ты, то кто поможет?)

Вот так. C'est la vie, как ни пошло это звучит. Когда-то ты совершаешь одну-единственную ошибку, а потом тебя заставляют за нее платить. Причем, не раз и не два. Непрерывно.

– Он сейчас в больнице? – спросил Вересков.

Ольга удрученно кивнула.

– Я только что оттуда. Меня к нему не пустили, конечно – я же не близкая родственница. Состояние, говорят, очень тяжелое… а, дерьмо! – добавила она с досадой и быстро провела ладонью по глазам. Тушь не смазалась по той простой причине, что на ее ресницах не было туши. На длинных, "кукольных" ресницах. Как у ребенка.

Или олененка.

– Ладно, успокойся. Постарайся взять себя в руки, – он наполнил стакан минералкой и поставил перед ней.

После чего отошел к своему рабочему столу и нажал кнопку селекторной связи.

Отдав необходимые распоряжения, снова повернулся к Ольге.

– В какую, говоришь, больницу он доставлен?

– Я разве говорила? – она назвала номер больницы.

– Ладно, едем, – подал ей пальто, затем оделся сам.

– Послушай… – она выглядела виноватой, но это была вина, смешанная с надеждой (Знала, что ты поможешь…), – Ты не обязан…

"А кто же, если не Медведь?"– ответил он ей мысленно, а вслух произнес:

– Не говори ерунды, Олененок.

* * *

За руль он сел сам, Ольга – рядом. Вид у нее был немного отстраненным, что его не удивляло – она частенько (после июльского кошмара) уходила в себя.

– Ремень пристегни.

– Что? – словно человек, начинающий дремать, но безжалостно разбуженный, – А, конечно… – и добросовестно пристегнув ремень, опять отдалилась, глядя прямо перед собой (но Вересков сомневался, что смотрит она на унылый осенний город. Точнее, смотрит-то на город, а видит… ну, лучше не думать, кого она сейчас видит. Мысленно).

– Все же я не совсем понимаю, почему следователь явился к тебе – ты же с Кириллом не виделась, насколько мне известно, с лета? Или я ошибаюсь?

– Не ошибаешься, – ответила Ольга, не поворачивая головы. Профиль у нее был прелестный, и чуть вздернутый (как бы срезанный) кончик носа придавал ей особый шарм, – С июля, – короткая пауза (или заминка?), – Мы не виделись, – она мельком глянула на Верескова, – Но им виднее, наверное. Этот мент задавал совершенно дикие вопросы – к примеру, не увлекался ли Кир наркотиками. Кир – и наркота, представляешь? Дичь совершенная…

Вересков промолчал.

А если у парня в крови и впрямь была обнаружена дурь? Конечно, Олененок права, это очень маловероятно, и тем не менее…

…Охранник у входа в больничный корпус хамил не слишком. Можно сказать, почти не хамил – не иначе представительный вид (а также "медвежья" комплекция и уверенный взгляд) Верескова внушали ему уважение.

– Простите, но приемные часы начнутся только через…

– Вы меня неправильно поняли, молодой человек. Я хочу побеседовать с главным врачом вашего лечебного заведения…

Парень туповато уставился на продемонстрированные ему документы, потом распахнул дверь. Физиономия его была немного растерянной. Вересков покосился на Ольгу. Идти с ним вместе она отказалась, но в машине оставаться тоже не захотела. Присела на жалкого вида лавчонку у входа – хрупкая, юная и очень грустная.

…Тираду главврача о бедственном положении здравоохранения Вересков выслушал, как неизбежное зло. Наконец, эскулап выдохся и соизволил поинтересоваться, что же привело к нему столь занятого (наверняка очень занятого) человека?

"Мне бы самому хотелось это знать", подумал Вересков, вслух, безусловно, сказав не это.

– Видите ли, к вам не так давно (черт, почему не уточнил у Олененка дату? Впрочем, она сама могла не знать) имел несчастье угодить (бывший бойфренд вздорной девчонки, которая значит для меня куда больше, чем следовало бы) мой племянник. После автомобильной аварии. Точнее, наезда, – назвал имя и фамилию "племянника".

– Да, – главврач слегка нахмурился, – Кажется, припоминаю мальчика…

Вересков мысленно вообразил высокую и отнюдь не хилую фигуру "мальчика", успевшего отслужить в десанте, но промолчал. В какой-то степени Кирилл был действительно еще мальчишкой. В конце концов, его собственный сын немногим моложе.

– Мы… м-м… временно поместили мальчика в общую палату, но уже сегодня освобождается…

Вересков слушал врача с тоской, желая лишь одного – поскорее бы все закончилось. Тем не менее, роль пришлось доигрывать до конца и даже по приглашению эскулапа заглянуть в палату, где страдал его дорогой лже-племянник.

Как ни странно, лицо парня пострадало мало – лишь на одной щеке кожа была основательно содрана и запеклась темно-коричневой коркой. При виде капельницы и мониторов Вересков ощутил легкую тошноту. Кирилл спал, но дышал тяжело, с хрипами. Оставалось надеяться, что Олененок будет держать себя в руках, увидев эту неподвижную, спеленатую бинтами фигуру, восковую бледность осунувшегося лица, провалы под глазами…

На плечо Верескова мягко легла рука врача. Темно-серые, чуть увеличенные толстыми стеклами очков глаза были умными и усталыми.

– Понимаю, что вы сейчас испытываете, но положение юноши отнюдь не безнадежно. Организм молодой, справится. Наркотиками парень не злоупотреблял, спиртным тоже…

– Я знаю, – отрезал Вересков. Любопытно, а будь парень наркоманом, стал бы он ему помогать?

"Ты сам знаешь, что помог бы в любом случае. Будь тот и четырежды наркоман. Потому, что об этом попросила Олененок, а отказать ты ей не можешь, ибо отказать ей – значит снова ее потерять, а ты панически этого боишься – к чему себя обманывать? Так что утешайся тем, что помогаешь славному парню, а не – прости, Господи, – какому-нибудь ублюдку".

Выйдя на улицу и с особым удовольствием вдохнув сырой осенний воздух – после камфарно-эфирного, тоскливого запаха больницы, столкнулся с напряженно-вопросительным взглядом Ольги.

– Если хочешь его сейчас навестить…

Она отрицательно мотнула головой и даже поежилась.

– Едем отсюда. Не могу тут больше находиться…

…-Очень плохо он выглядит? – спросила Ольга, когда он оказался примерно в квартале от больничного корпуса.

– Неважно, – честно ответил Вересков, – Но могло быть и хуже. Лицо почти не пострадало… только ссадина на щеке.

– У него очень красивое лицо, – сказала Ольга, не отрывая взгляда от лобового стекла. Сказала еле слышно, но он, разумеется, разобрал. "Очень", на его взгляд, являлось некоторым преувеличением. Что по-настоящему было у мальчишки красивым, так это глаза – большие, выразительные, темно-карие… постоянно сохраняющие какое-то странно тревожное выражение. Выражение затаенного страдания.

Неожиданно Ольга повернулась к нему лицом.

– Врачи, конечно, говорят, что надежда есть? Они всегда так говорят…

– Но в данном случае это правда, – он затормозил на красный и тоже посмотрел на Олененка. Бледность сменилась слабым румянцем. Сознавала ли она сама, насколько хороша? Наверное, сознавала… да нет. Сознавала наверняка. Иначе и не осмелилась бы беспардонно отрывать его от дел и заставлять помогать абсолютно постороннему человеку. А ведь она знала, что все у нее получится… – Все с ним будет нормально, – добавил он довольно сухо, – Конечно, проведет пару-тройку месяцев на больничной койке, но, учитывая, чем все могло закончиться… извини.

– Ничего, – тускло отозвалась Ольга, отворачиваясь к боковому стеклу, – Ты меня высади у трамвайной остановки, хорошо? Хочу немного пройтись пешком, хочу побыть одна…

– Как угодно, – он затормозил напротив пятачка, где скопилось несколько человек в ожидании дешевого (и бескомфортного) транспорта.

Выходя из машины, Ольга повернулась к нему и легонько скользнула губами по его щеке. Глаза блестели больше обычного, но она не плакала. Он подумал – после июльского кошмара Олененок приобрела некоторую закалку… – Спасибо тебе, Медведь. Спасибо.

– Пожалуйста, – он не двигался с места, пока ее тоненькая, хрупкая фигурка не растворилась в сером мареве, окутавшем город.

* * *