– Так что насчет заскочить посмотреть мою квартиру? – спросила я нарочито легко, словно речь шла о продаже или сдаче ее в аренду. Автомобиль я на этот раз не упомянула.

– Конечно, почему нет, – ответил он спокойным низким голосом, отодвигая тарелку и придвигая к себе кофе и бурекас.

– Черный кофе вы получите у меня дома! – произнесла я и засмеялась, пытаясь скрыть свое патологическое нетерпение.

Он бросил прощальный взгляд на кофе с бурекасом и решительно поднялся. Я одарила его широкой улыбкой. К нам подошла официантка, и мы оба полезли за кредитными карточками, чтобы заплатить, но я оказалась проворней. Он начал было возражать, однако в конце концов уступил. Мне хотелось дать ему понять, что я не нуждаюсь в финансовой поддержке и у меня нет ни малейшего намерения использовать его. Я обратила внимание на его длинные пальцы с прямоугольными ногтями, и это почему-то взволновало меня. В голове пронеслось, что моя попытка выглядеть женственной и беспомощной провалилась. Так же, как и попытка не быть высокомерной. Не надо было торопиться с кредиткой и предлагать посетить мою квартиру. Ведь все, что там можно увидеть – старинная мебель, ковры, фортепьяно, картины, – говорит о моем изысканном вкусе и о превосходстве над простыми людьми.

Когда он встал со стула, я увидела, что на нем черные отглаженные брюки из не слишком дорогого материала, простой кожаный ремень с широкой металлической пряжкой. Обратила внимание, что у него совсем нет живота и что роста он действительно невысокого, но, похоже, регулярно посещает тренажерный зал.

На узком тротуаре я пошла вперед, нарочно покачивая бедрами. Я сама не знала, хочу ли я близости с Эли, но мне было понятно, что без секса не о чем говорить, что секс – часть сделки и что в моем возрасте нет смысла тратить время на игру в скромность. Реагируя на мужчину, мое тело умело и уверенно выражало себя в походке, словно опытный солист, полагающийся на мужской организм, как на личный музыкальный инструмент. Оно продолжало делать свое дело и когда мы пришли ко мне домой.

В привычной обстановке оно растаяло, как подогретый шоколад, желая получить удовольствие. В квартире еще стоял запах сваренной на пару цветной капусты, которую я приготовила перед тем, как пойти на свидание. От соседей сверху доносились приглушенные звуки. Похоже, соседские дети осваивали трехколесный велосипед. Потом мы услышали долгий капризный крик ребенка. Эли поднял голову, но ничего не сказал.

– Ну что тут поделаешь! – сказала я, поднимая глаза к потолку.

– Все нормально, – сказал он.

Интересно, станет ли он, как большинство людей, попадающих в мою квартиру впервые, восторгаться ею. Странным, может быть, немного пестрым стилем домашней мебели – сочетанием классической Европы, России, Индии и Турции. Он похвалил розовые стены и старинные плиты пола, спросил, моя ли это собственная квартира или съемная, посчитал количество комнат, площадь, высоту потолков.

– У вас есть стремянка?

– Для чего? – удивилась я.

– В этой вашей антикварной люстре со стеклянными сосульками не хватает одной лампочки, видите? У вас нет такой запасной?

– Не уверена, – ответила я.

Он пошел в туалет, нашел там полку, на которой стояла коробка с электрическими лампочками, взял одну, забрался на стремянку, выкрутил перегоревшую лампочку и вкрутил новую. Спустился, сложил стремянку и поставил ее на место. Что он хотел этим сказать? Я не знала, как отнестись к этому в данной ситуации.

Когда мы оказались в спальне, я обнажила плечо и вопросительно посмотрела на него, не оставляя ему выхода. У него все получилось, но без блеска. Меня это не огорчило. Некоторым мешают шумы, некоторым – запах цветной капусты… Он не выглядел смущенным. Я хотела угостить его обещанным кофе, но он решительно отказался.

Открывая входную дверь, я думала о том, что же будет дальше.

– Когда можно будет снова увидеть вас? – спросил он без улыбки.

Его серьезность покорила мое сердце, но мне захотелось проверить его.

– Смотрите, – ответила я, – завтра вечером я иду на концерт, начинается он в восемь. Не хотите ли присоединиться?

Я не спросила, был ли он хоть раз в жизни на концерте классической музыки, потому что ответ был ясен. Зачем же я приглашаю его? Не лучше ли продолжать ходить на концерты одной? И что скажут мои знакомые, увидев меня с ним?

– Почему бы и нет… – произнес он каким-то расслабленным голосом. – В семь я заканчиваю курс вождения. Это меня наказали за нарушение дорожных правил. Вы можете за мной заехать?

Я ответила согласием. Может, он и вправду хочет увидеть мой Rolls-Royce Mini, который я забыла показать ему? Надо было бы сказать ему, как следует одеться на концерт, но я и это забыла.

– Хорошо. Так я сейчас пойду к маме закапать ей глазные капли, – сказал он.

– Сколько лет вашей маме? – спросила я с поддельным участием.

– На ханукальной неделе ей исполнится девяносто четыре.

– Как она себя чувствует?

– Вполне прилично. Ходит с ходунками.

– У нее есть помощница?

– Она не хочет. Мы приходим к ней каждый день. Сестра наводит порядок в доме, моет ее, делает прическу и маникюр, готовит еду. Брат покупает продукты, а я чиню, если что-то сломается, и слушаю ее истории.

– Истории? У нее есть истории?

– Еще какие! Она была девочкой, когда здесь хозяйничали турки. Потом она освоила азбуку и записала свои истории, их даже в газете напечатали.

– В какой газете?

– Не помню названия. Это было давно, когда мы были маленькими. Мы начали учиться в школе, и она вместе с нами выучилась читать и писать.

Он говорил о своей матери с такой гордостью, словно она была каким-нибудь Моцартом или Бахом.

На следующий день я решила блеснуть: надела черное бархатное платье, украсила уши бриллиантовыми сережками, использовала все, что было в моей косметичке: тушь для ресниц, тени, румяна, стойкую губную помаду. В семь подъехала к назначенному месту с дополнительным билетом на соседнее место. Стоил он столько, сколько стоил, на данном этапе это было не важно.

Припарковала свой Rolls-Royce Mini и включила музыку в надежде заглушить знакомую боль в животе. Музыка то и дело прерывалась арабской песней. Я слушала концерт № 2 фа минор Шопена, но мне понадобилось все мое самообладание, чтобы не злиться и просто переключиться на другую радиостанцию. Пришлось терпеть вопросы и ответы на тему прав инвалидов.

Он подошел бодрой походкой – из окна машины он не выглядел таким уж низкорослым – в той же серой выглаженной рубашке, на которую надел темно-зеленую ветровку, и в тех же черных брюках с тем же черным кожаным ремнем. Мне бросились в глаза острые носки его ботинок. Он не дал себе труда почистить их. Сжав зубы, я решила не обращать на это внимания.

Он уважительно посмотрел на мою машину, сел рядом со мной и удивился, что я до сих пор использую механическую коробку передач. Я вела машину и чувствовала, что он искоса посматривает на меня, на мое платье, на серьги.

Доехали до парковки. Он предложил помочь мне припарковаться задним ходом.

– Спасибо, не надо, припаркуюсь сама, – поторопилась ответить я, снова упустив возможность представиться милой и беспомощной.

В фойе я купила одну программку на двоих и тут же заглянула в нее. Квартет Гайдна «Птица» (опус 33, № 3, не путать с квартетом «Жаворонок»); затем альт, ну конечно, квинтет соль минор (этот минор у Моцарта – большая редкость) К516, произведение, которое долгое время было моим самым любимым; а в конце – замечательный квинтет до минор, опус 104 Бетховена (трудно понять, как он мог написать это, будучи уже глухим), представляющий собой не что иное, как адаптацию, развитие и обработку трио опус 1, № 3.

В очереди за программкой передо мной стоял Михаэль Кореш. Когда-то мы с ним вместе учились в десятом классе. Его отец был членом директората банка и советником министра финансов. Однажды этот Михаэль приехал навестить меня на машине отца. Шел дождь, на ногах у него были туфли с калошами, и, пока он шел к входной двери, водитель держал над ним зонтик. Теперь он ректор университета. Я молила Бога, чтобы он не заметил меня. Не тут-то было. Держа программку в руке, он повернулся ко мне и так поднял брови, словно встреча со мной сюрприз всей его жизни. Со свойственной ему значительностью он произнес банальные слова:

– Габриэла! Как дела? Рад тебя видеть!

У меня не было выхода.

– Познакомьтесь: Михаэль, Эли.

Только имена, я ведь не знала фамилию Эли.

– Очень приятно, – произнесли мужчины почти в один голос.

Михаэль продемонстрировал больше любопытства, чем Эли, но оба молчали. Глаза Михаэля скользнули по лицу и фигуре Эли, задержавшись на его ботинках. Едва заметная улыбка тронула губы моего бывшего однокашника… Во мне тут же поднялось раздражение против него – видимо, из-за моей дурацкой склонности защищать отвергнутых. Разве недостаточно я уже заплатила за это?

Узнала я также вечную синюю шляпу профессора Шошаны Гилис. Благодаря ее наставлениям, я поняла – пусть и не сразу, – что́ на самом деле нужно, чтобы добиться успеха в университете. Публикации – это не самое важное, самое важное – это гранты и личные отношения. Преподавание не имеет значения, выступления по телевизору – проституция от науки.

Эли с интересом разглядывал интерьер – стены, украшенные картинами, старинные люстры, тратящие электроэнергию на рассеянное освещение, – и осторожно молчал. Половина кресел в зале были пустыми, из остальных торчали лысые или седые головы. Кое-где рядом с креслами возле прохода стояли инвалидные коляски. На последних рядах сидели молодые филиппинцы и непальцы, помощники пожилых зрителей. Это выглядело как культпоход жителей дома престарелых. Что Эли подумает обо мне? Он сидел рядом со мной в девятом ряду, в кресле номер 14, с терпеливым выражением на лице, какое бывает у человека, оказавшегося в трудной ситуации и понимающего, что сделать ничего нельзя, остается только ждать.

На сцену вышли четыре музыканта и сразу, без ритуального настраивания инструментов, начали играть. Симпатичная, словно подпрыгивающая мелодия первой части на фоне постоянного постукивания и то появляющегося, то исчезающего птичьего зова. Покидая мажор, музыканты почти шептали минорные отрезки вплоть до полного исчезновения звука. Оставалось пустое пространство, полное ожидания, затем оно заполнялось меланхолической грустью, даже тоской. Музыка отрывалась от реальности и возвращалась в нее, с облегчением попадая на устойчивую почву мажора.

Вторую часть музыканты исполнили самым тихим, самым таинственным и мрачным образом, сохраняя при этом мелодичность простой песни, становившейся особенно простой, когда вдруг появлялись высокие взлетающие звуки скрипки и проветривали общую хроматическую угрюмость этого отрезка. Мне казалось, что это не столько заявленное скерцо, сколько молитва. Адажио было сыграно несколько быстрее, чем нужно, но зато была сохранена особая гайдновская смесь серьезности и легкости.

Четвертая часть со славянскими или, может быть, венгерскими мотивами, была полна энергии и смеха, и она тоже уходила иногда в некую витающую легкость. Да, это Гайдн, тонкая светлая романтика…

Я забыла про Эли. Вспомнила, когда музыка отзвучала и после небольшой паузы грянули аплодисменты. Он аплодировал вместе со всеми, но не с таким воодушевлением, как я.

О квинтете Моцарта соль минор я так много писала, говорила, так часто анализировала его на курсах, что знаю наизусть. От этой музыки я совершенно забываюсь, я словно сама превращаюсь в нее, теку вместе с ней, умоляю, плачу, успокаиваюсь, кричу, смиряюсь. Никакое камерное произведение Моцарта не может сравниться с квинтетом соль минор, даже концерт для кларнета с оркестром, который я раньше так любила.

Когда музыка стихла, я аплодировала изо всех сил, вскочив с места, попросту забыв о существовании Эли. Ой! Я совершенно не могла себе представить, как он воспринимал эту музыку, что творилось у него в душе.

– Тебе понравилось? – спросила я с некоторой опаской.

– Очень неплохо, – ответил он, к моему удивлению.

Неужели солгал?

– Вернемся после антракта?

– Почему нет…

– Прекрасно, тогда пойдем выпьем по чашечке кофе, – радостно предложила я.

Кажется, я смогу ходить с ним на концерты. Только надо будет следить, чтобы он чистил туфли и надевал пиджак, а не эту дурацкую ветровку.

Мы вышли из зала. Приятное дуновение ветра. Медленные движения людей, которым некуда торопиться. В голове у меня продолжала звучать музыка Моцарта.

– Подожди здесь, я принесу кофе. Хочешь пирожное? Сколько сахара? – спросил он и решительными шагами направился к очереди.

Это было мило с его стороны. Это мне понравилось. Я отошла в сторонку и начала копаться в своей черной бархатной сумочке, чтобы не встретить очередных знакомых. И ждала Эли, как ждут продолжения рассказа или фильма – с любопытством и скептицизмом.