Муравей успокоился. Он набрал в себя больше воздуха, выдохнул и прополз еще выше. Там, почти у самой макушки, он прополз по мохнатой ветке, и крепко зацепился за пожелтевшую хвою. Оттуда, сверху, его родной муравейник показался совсем маленьким, а муравьи, обитавшие в нем, и вовсе стали невидимыми, словно мелкие песчинки на речном берегу.
Налетел сильный ветер, дерево зашевелилось, зашумело, ветки заколыхались. Оторвались хвоинки с муравьем и полетели вниз. Их закружило, вращая все сильней и сильней. Земля и небо, ветки и трава завертелись перед глазами.
Время замедлилось. Все что происходило вокруг, – стало не реальным, не настоящим.
Муравей продолжал крепко держаться за хвоинки, не понимая, что происходит.
«Я, наверное, падаю. Сейчас, у меня, вырастут крылья! – Поскорей бы, – промелькнула мысль. – Если не вырастут – разобьюсь».
Крупные и мелкие ветки пролетали мимо. Они, едва не сталкивались с Муравьишкой и с легкими хвоинками, за которые он крепко держался.
«Но, как же крылья?» – только и подумал Муравьишка.
– Вот, тебе …, – прошелестел ему Ветер. Он поймал, насекомое пожелтевшим сухим листом, который оторвал от соседнего дерева. Легкий березовый лист стал теми крыльями, о которых мечтал Муравьишка.
– Как же здорово получилось! – подумал с восторгом маленький испытатель.
– Пожалуй, – согласился с ним Ветер. Он улыбнулся своей веселой улыбкой, и понес Муравьишку вверх, задувая все сильнее и сильнее.
Маленький одинокий странник летел на своем листке. Он то поднимался в небо, выше самых высоких крон и макушек, то опускался, пролетая низко над самым над лугом. Никто не обращал на муравья никакого внимания. Все продолжали жить своей обыденной жизнью. Его собратья трудились по-прежнему, даже не догадываясь, что совсем рядом, есть другая, воздушная жизнь, жизнь, которая доступна каждому, нужно всего лишь сильно захотеть. Один лишь Муравьишка, пролетая над ними, видел этот мир по-другому. Видел, так как его видят небесные, большекрылые птицы. Он созерцал родные места с тех самых высот, куда никто не поднимался, из его окружения: ни кузнецы и ни мошки, ни мухи и даже ни фантастические стрекозы.
Ветер все поднимал и поднимал желтый воздушный кораблик. И теперь уже было так высоко, что муравью становилось страшно. Однако боялся он нистолько высоты, безграничной и поглощающей его взор, сколько пугающей неизвестности. Он боялся улететь далеко, далеко, совсем в другое место и уже никогда не вернуться в свой родной муравейник.
Сильный ветер продолжал веселиться, подгоняя золотистый воздушный кораблик. И никого рядом: ни души и ни звука, одно только синее небо и белые облака. Там, высоко в небе летел маленький Муравьишка. Он все так же крепко держался за край листа, шевелил своими усами и внимательно разглядывал проплывающие под ним далекие лес и поле, речку широкую, которую он никогда не видел.
«Где же мой дом…», – подумал Муравьишка, обдуваемый воздушными потоками. – «Но как же я теперь вернусь?»
– Вернешься, еще…, – прошептал ветер, продолжая поднимать муравья выше и выше.
Солнце, светившее на земле своими яркими летними лучами, здесь почему-то спряталось, появилась прохлада. Ветер поменял направление, стал кувыркать листок, поворачивая, его, разными сторонами. Муравьишка опять наблюдал небесный круговорот.
Ветер продолжал подгонять листок своими потоками, и чем выше он поднимался, тем становился слабее и слабее. Постепенно он почти утих. Тут кораблик подхватили другие, – горизонтальные потоки. Они проплывали в других, высоких горизонтах, каждый на своем месте, каждый в своем направлении. Они чем-то напоминали течения в безгранично-прозрачном небесном океане. Маленький «золотистый парус» больше не поднимался вверх, но плавно поплыл вперед. Внизу виднелась деревня с ее обитателями, – двуногими великанами, которые иногда появлялись в лесу и на лугу, где жил Муравьишка. Когда они проходили мимо, то могли нечаянно раздавить любую букашку, комара или даже большого жука. Но здесь, на такой высоте, муравей не боялся, что его раздавят или съедят. – Он теперь высоко и никто его здесь не достанет!
Муравьишка увидел солнце, такое близкое и теплое. Неожиданно он ощутил влагу и плотность проплывающих рядом облаков, силу могучего ветра, способного разрушить мир, или сотворить чудо. Здесь, высоко в небе, Муравей обрел наконец-то свое счастье!
Он многое узнал и увидел, многое пережил на пути к своей мечте. Теперь же ему предстоял путь назад, в его родные места, в родной муравейник к своим родителям, к своим любимым братьям и сестрам.
* * *
Так, просто и незатейливо, глазами маленького муравья, Коля увидел совсем другой мир, очень маленький и очень интересный! Теперь уже Коля не хотел ловить бабочек и мошек. А когда он шагал по лугу, то аккуратно ступал на траву, стараясь заметить, и не раздавить какое-нибудь мелкое существо.
– Деда, мне так понравилось! – Мир такой маленький, и в нем все живут. Я видел муравья, который тащил гусеницу; паука, – он ловил мух и комаров; червя дождевого, – он был похож на огромную змею.
– Еще, чего ты там увидел? – спросил Милхай.
– Еще, там были стрекозы, как большие вертолеты; цветы как пальмы; трава и веточки как деревья и лианы. Я даже начал понимать муравья и все его желания!
– И какие у него были желания? – улыбнулся дед.
– Он смотрел на бабочку и мечтал летать как она. А потом, деда, – он полетел, но только не на своих крыльях, а на маленьком листе!
А еще там была лужа, большая как наше озеро, и в ней были свои жители и растения.
– Очень интересно! – подтвердил Милхай.
– Все как ты мне рассказывал про мир животных и людей. У насекомых тоже свой мир и они похожи на нас! – перевел дух Коля.
– Ну, вот и хорошо. Посмотрели, а теперь идем дальше. И они пошли: старый деревенский Шаман и его маленький внук. Сколько еще будет подобных открытий, сколько жизнь предоставить новых уроков?
Мудрый Создатель улыбнулся довольно, и пошел по своим делам, полетел вслед за теплым ветром, за лес высокий и за дальнюю гору. – На сегодня, у него оставалось, – одним делом меньше.
– Батя, а у тебя наставники были – спросил однажды, отца, Степан.
– Да, был, – наш, местный, давно, правда. Я только на ферму пришел, после учебы, а он механиком уже работал. – Никифор Аполлонович, – уважаемый человек, – очень скромный и простой. Его начальство кликало – Никифор, а мужики наши, звали, его, Аполлоныч.
Когда я стал фуражиром, мы познакомились поближе. Проблем у меня тогда было – полным-полно. С народом толковать, чтобы работу делали. Где-то жестко приходилось разговаривать, даже с матом и с крепким словом. Где-то, наоборот – мягко и по-свойски. Не всё же на собраниях решается, – на колхозных совещаниях. Бывало, запанибрата общались: за одним столом, с тарасуном, с хорошей закусью.
Потолкуешь с человеком, за жизнь с ним поговоришь, – он тебя поймет. Люди ценят такие вещи, когда ты рядом, когда команды понятные и всё по справедливости. Потому и уважают, и не подводят. И даже если аварии случаются или авралы, тогда никого не нужно упрашивать, остаются работать безо всяких слов.
– А как с начальством? – спросил Степан.
– С начальством всегда аккуратно. На то оно и начальство, чтобы все видеть и за всеми присматривать. Вот, как раз там, за общей работой, мы и сдружились с Никифором.
Никифор старше меня был, опытнее, жизни больше моей видел. Мы с ним хорошо ладили, не смотря на разницу в возрасте. Общие интересы находили. Никифор Аполлонович помогал мне. А я тогда молодой был, не сдержанный. Сам на месте не сидел и других своей энергией доставал. Где надо головой подумать, до меня через ноги только и доходило. Характер горячий, мог обидеть случайно, или жестко ответить. Когда от начальства команду получал, старался сразу выполнить.
– А Никифор, какой был?
– Никифор Аполлонович, совсем другой: уравновешенный, – осаживал меня, в моих порывах:
«Не горячись, брат, сделать всегда успеешь. Ты сперва подумай, обмозгуй, посоветуйся с кем положено. Люди ведь не дураки: все видят и все понимают. И тебя поймут и твое решение тоже, если им объяснишь».
– Батя, а почему не торопиться? – удивился Степан.
– Потому, что наверху проверять могут: задание дадут не выполнимое, или бумажку не выгодную заставят подписать. Если спешишь – нервы себе выкрутишь и с людьми поругаешься. Дело свое не сдвинешь с места. А еще, – не торопись обещать, проси времени на раздумья, хотя бы день, или, в крайнем случае – час.
Посоветуйся, прежде, со знающими, а уж на следующий день слово держи перед людьми.
– Так ты наверху авторитет заработаешь. Любит начальство, людей взвешенных, степенных, кто много думает, варианты прокручивает, и потом принимает решение. Любят тех, кто не отступается до самой победы.
И мужики, наши, уважают таких, кто с ними совет держит, а после, берет на себя всю ответственность.
В деревне сам знаешь, такой менталитет! – поднял указательный палец Милхай.
– Любой идее нужно отстояться. Хотя бы день и ночь, а после решение само придет.
– И как же ты? – спросил Степан.
– А как? – Не верил советам, все по-своему делал. Ругался с людьми и с руководством тоже. Был на плохом счету у них. Меня, за такое дело, на партком вызывали, выговор в карточку заносили. Вопрос даже поднимали о моем соответствии должности.
Вот, я тогда попереживал! – Не спал ночами, все думал, как людям в глаза буду смотреть.
– И чего наставник твой? – спросил Степан
– Вступился за меня Никифор Аполлонович, – взял под свою ответственность, на испытательный срок. Вдвоем то оно полегче. – Но мы справились.
Наставлял он меня, как с людьми разговаривать. – С кем-то жестко, по-командирски, а с кем аккуратно и с уважением: одного поощрить, а другого наказать.
«Нельзя с народом под одну гребенку, к каждому свой подход нужен», – учил он меня.
Тогда, после опыта своего, стал я делать, как Никифор меня учил. И тогда все на лад пошло.
Вот оно, как, Степа, – не один ты ошибками страдаешь, и я тоже ошибался.
– Понятно, – ответил Степан. – А как работа, как вы вместе работали.
– Нормально работали. Всякое у нас случалось: и вечёрки и ночевки, где-то план горел, – не успевали, где-то ремонт.
Никифор Аполлонович всегда помогал: человека нужного советовал, чтобы проблему решить. В перепалках колхозных, когда люди скандалами грозились, или начальство с руганью, на парткоме, – он слово веское вставлял, разряжал обстановку. Помогал мне авторитет заработать.
А еще, знался Никифор с важными людьми, связи у него были. Он меня, в свой круг вводил, знакомил с нужными людьми. Сам знаешь, в неформальной обстановке лучше дела делаются.
Мы, с Никифором вместе, праздники отмечали в компаниях, дни рождения, свадьбы, юбилеи.
По-отечески, можно сказать, он заботился. Рядом с ним я понимал: есть в жизни люди надежные, которые никогда не подведут, твои самые сокровенные тайны сохранят. А главное, такой человек, подножку тебе не подставит и нож в спину не воткнет.
Рядом с Никифором, чувствовал я себя уверенно.
Случись авария или ситуации непонятная – он принимал решение, всю ответственность на себя брал. Порой мне даже казалось, что Никифора ни какое событие не может расстроить. Никакой стресс не сможет выбить из седла. И это не только я подмечал, но и другие.
Старики деревенские говорили нам: Аполлоныч спокойный, потому что жизнь прожил и, во всех трудностях сам побывал.
Даже помню: когда он появлялся, напряжение сразу спадало, и люди успокаивались. Влиял, он, на других, своей уверенностью и спокойствием.
– А потом, что, – спросил Степан.
– Потом вы родились с сестрой. Заботы, у нас, хлопоты: сперва больницы, детский садик, школа. Школу окончили и дальше учиться пошли.
Нам с мамой, в то время, колхоз землю выделил и денежную ссуду для строительства. Мы тогда новый дом построили, тот, где вы сейчас живете. Сами же, в дедов перешли, только подремонтировали прежде.
В нем сейчас и живем, в нем и место, наше, родовое. Потому обряды у нас во дворе делаются.
– Батя, а как тогда было, в твое время, – чего интересного, – чем вы занимались?
– Времена хорошие были, у меня хорошо складывалось и на работе и в жизни. А занимались чем? – Да тем же чем сейчас: в колхозе работали, у других, профессии своей, учились. Трудились много, хозяйство восстанавливали, пятилетки в три года выполняли. Все было четко, почти по-военному.
Жестко тогда спрашивали, с любого руководителя, даже с самого маленького. За невыполнение плана могли премии лишить, или даже партийного билета. А за серьезные нарушения могли и срок дать.
– Ого? – удивился Степан.
– Вот тебе и ого, – ответил Милхай. – Ты как думал? Такую войну прошли, столько людей потеряли. Почти в каждой семье кто-то не вернулся с фронта. Страна в разрухе: и в городах и в селах. Хозяйство народное восстанавливать нужно, и за короткий срок.
У нас тогда и выбора-то другого не было: кроме как учиться и работать.
– А как вы отдыхали?
– Отдыхали в компаниях, на гулянках. По магазинам не ходили. Все свое, на огороде росло и в стайке бегало. В магазине, разве что, соль и спички. Ну хлеб там и товары какие, совсем необходимые.
Одежа – само шитая, в основном, – редко когда покупная. Обувь из-под мастера обувного, – был у нас обувщик в деревне.
– Интересно, – сказал Степан.
– А чего там сложного. Это сейчас ремесла забыли. А раньше, давно, – народ кочевал. Тогда и меня-то не было и родителей моих. Все, что было на себе – все своими руками делалось. Нет, торговля была, конечно, и кое-что выменивали на шкуры, на солонину. Мех ценился, если кто охотой промышлял. Но в основном все сами делали.
Мебель сами изготавливали, и по дереву, если чего. А вот железный инструмент, подковы, ножи, топоры – кузнец ковал.
– Батя, а культурно чего-нибудь было у вас?
– Было культурно, – в молодости моей. Кино к нам приезжало культурное. Один раз в месяц, – на грузовой машине, из поселка.
Народ, о таком событии, загодя извещали, – объявление делали в колхозе и в школе.
Люди у почты собирались, вечером. Натягивали простынь на стену, пленку в кинопроектор заряжали. Фильмы крутили про войну и про нашу Родину. Хорошие фильмы – душевные.
– Интересно как! – сказал Степан.
О проекте
О подписке