Глава 2

В тот же поздний вечер, держа в руках бокалы с бренди, мы с Ульрихом получили приказ на рассвете вылететь на маленький аэродром к северу от Аббевилля. Он располагался на краю леса Креши. Томми пользовались им еще в Первую мировую. Там мы должны были перехватить двух «Спитфайров»,^[3] которые повадились каждое утро в одно и то же время вылетать из-за горы Бижи и патрулировать побережье. Утренняя разведка, с точки зрения томми, была не очень рискованной. Эти ранние пташки чувствовали себя в безопасности. Британцы не верили, что мы сядем в самолеты в такой час. На их беспечности и строился наш расчет. По этой причине и мы и англичане обычно отправляли на такие операции молодых пилотов, «подопытных кроликов», так сказать. Это был быстрейший способ провести их крещение огнем.

Теперь «подопытным кроликом» был я. Пробило шесть утра, когда я спустил свою правую ногу с койки. Через час кто-то будет стрелять в меня, а я, вероятно, впервые в жизни испытаю свое оружие на живых людях.

Как и миллионы других, я принимал вещи такими, какими они были, и пытался отогнать тяжелые мысли. Я взглянул на свой «новый» самолет: возможно, скоро мы вместе с ним будем лежать в земле. На самом деле машина была такой старой, что можно было заподозрить, будто она обладала сознанием и опытом. Некоторые утверждали, будто этот самолет мог летать без пилота и сам стрелять по вражеским самолетам. Я надел свой халат.

В это же мгновение поступил приказ: «Англичане блокировали устье Соммы. Вылететь немедленно!»

Неприятель провел вчерашний вечер не за бокалом бренди! Я побежал к своей машине. Ульрих с выпученными глазами и в пижаме тоже понесся к самолету. Когда двигатели взревели, кто-то напялил на меня спасательный жилет и застегнул на мне ремни парашюта.

Полный газ! Уже оторвавшись от земли и полетев рядом с Ульрихом над верхушками деревьев, левой рукой я натянул на голову шлем, надел перчатки, поправил висевшие на шее наушники рации, убрал шасси, поднял закрылки, навел в кабине порядок и произвел бесчисленное количество необходимых мелких ручных регулировок.

Мы уже летели над морем в условиях видимости вряд ли больше трех километров. Вдруг сквозь влажный серый утренний туман нам навстречу ринулись два «Спитфайра». Повернуть штурвал, оценить обстановку, сделать вираж и выстрелить было делом нескольких секунд, в течение которых тело и мозг действовали с автоматической точностью: моментальная реакция на цель, для чего я готовил себя два года. Я выстрелил неосознанно и без всякой мысли о последствиях. Неприятель рухнул вниз под моим огнем. Победа! Меня охватил порыв радости и гордости. Чтобы оправиться от него, мне потребовалось несколько секунд. Наконец я повернул свой самолет и с тревогой огляделся по сторонам в поисках Ульриха. Далеко позади пулеметные очереди разрезали чистое небо: противники преследовали друг друга, совершая крутые, резкие виражи. Я не успел на помощь. В воздухе раскрылся и стал медленно опускаться маленький белый грибок. Самолет Ульриха вонзился в лес, а томми улетел восвояси.

Я стал низко кружить над своим другом, его пижама развевалась на ветру. Ульрих, похоже оставшийся невредимым, помахал мне рукой. Он едва успел приземлиться на маленькой лужайке, как к нему со всех сторон бросились наши отважные пехотинцы, чтобы захватить в плен. Очевидно, они ошибочно приняли Ульриха за сбитого врага, а меня за торжествующего немецкого летчика. Впервые после воздушного боя я от души рассмеялся: Ульрих, «плененный томми», стоял внизу в одной пижаме с поднятыми вверх руками!

Мне пришлось переключить свое внимание на самолет и не удалось проследить за этим спектаклем дальше, но я увидел, как пехотинцы увели моего друга. Пролетев добрую часть пути к аэродрому, я оглянулся и, к своему ужасу, увидел у себя на хвосте еще один самолет, который находился уже на расстоянии выстрела. К счастью, это был не томми. Неизвестный пилот поднял руку к своему шлему, и я отсалютовал ему в ответ. Он улыбался во весь рот.

– Доброе утро, старик, – послышался голос в моих наушниках. Я снова пригляделся к незнакомцу, на этот раз внимательнее.

– Вернер! Эй, Вернер!

Мне снова пришлось повернуть голову и посмотреть вперед, но теперь я все понял. Вернер, который выпрыгнул вчера с парашютом из подбитого самолета близ Сент-Омера, возвращался теперь на новой машине в Аббевилль. Я снова взглянул на него. Он смотрел вперед и говорил, не поворачивая головы:

– Ты садишься в Аббевилле?

– Причем не очень достойно. Взгляни на это! – Я приподнял полу своего халата.

Вернер понял не сразу.

– Отличный видок! – захохотал он.

Я не понял, что Вернер имел в виду – мой халат, пижаму Ульриха или все вместе. Несколько минут спустя, когда я пошел на снижение над лесом Креши, мы снова помахали друг другу, словно после нашей последней встречи прошло не пять долгих лет, а всего несколько дней.

Ночь закончилась, и ее сменил тяжелый день. Я лежал без сна и думал о тянувшемся времени. Для большинства людей оно было привычным, лишь для некоторых имело особое значение. Сегодня, как и много лет назад, смерть и скорбь, победа и исступленный восторг случайно распределялись среди нас. Друг и враг находились под действием одной и той же иллюзии, когда скромно или с гордостью возносили к небесам мольбы, кто с просьбой, кто с благодарностью, и каждый стремился любить добро и ненавидеть зло. Мы тоже принадлежали к ним.

Время от времени мы открыто признавали бессмысленность нашей жизни. Еще чаще просто чувствовали ее. Но что в такие моменты могло поделать отвращение, опутавшее наши тела и души и тащившее нас за собой? Положительными мотивами наших поступков в то время были родина, оставшиеся дома жены и дети, которых нужно было надежно защитить. Впрочем, такие же чувства испытывали и враги. Мы, совсем еще мальчишки, не могли полностью оценить значение происходивших событий. Судьба мчалась вперед по своей предопределенной дороге, и, хотя мы пытались защитить себя, она била нас, как ей хотелось. Я не мог преградить ей путь; и ты, который хотел убить меня сегодня утром, тоже не мог сделать это. Томми, если ты еще жив, может, уже сидишь и выпиваешь в каком-то баре в Вест-Энде? А может, ты сейчас в каком-нибудь тихом уголке оплакиваешь одного из своих товарищей по эскадрилье, погибшего ранним утром? Возможно, сейчас ты пишешь письмо его родителям или невесте, которые еще веселы и не подозревают о том, что случилось? Томми, я знаю, ты поступишь так, как я поступил бы в такой же ситуации.

С какой радостью я жал руки моих друзей! С каким сияющим лицом я выпрыгнул из кабины в то время, когда душа покинула еще