Поэтому молодой человек почти не удивился, когда на другой день узнал, что случилось ночью и как буканьеры захватили «Сантьяго».

Испанцы, переправленные на борт «Петуха» уже в качестве пленников, и не пытались отстоять свой корабль, хотя пушек на «Сантьяго» для обороны хватило бы вполне: решив, как видно, что буканьеры нагрянули в несметном количестве, они сочли всякое сопротивление бесполезным, сложили оружие по первому же требованию и безропотно дали заковать себя в кандалы.

Узнав от капитана Гишара, что на борту сопровождаемого судна находится герцог де Ла Торре и что он сел на «Петуха» в Дьепе в качестве пассажира по срочному приказу господина Кольбера, Дрейф, ворча сквозь зубы, просил капитана заверить своего почтенного пассажира в том, что в его положении ничто не изменится и что по прибытии на Санто-Доминго он будет волен отправиться куда угодно; а до тех пор с ним будут обходиться с уважением, достойным его имени и титула. Но ненависть, какую буканьер питал к испанцам, была до того сильна, что он наотрез отказался повидаться с герцогом, невзирая на настойчивые увещевания капитана Гишара, и, все так же недовольно бурча, поднялся на палубу, чтобы отобрать матросов-добровольцев.

Из числа пассажиров он набрал таких человек двадцать – в основном бывших рыбаков и моряков, благо те без долгих раздумий сами изъявили желание помочь в управлении судном. Их предложение было принято – таким образом, экипаж «Петуха» остался на борту «Сантьяго», что дало Дрейфу, включая его буканьеров, команду численностью восемьдесят семь человек; однако этого оказалось маловато для управления таким большим кораблем, как «Сантьяго», хотя и более или менее достаточно, чтобы довести его до Леогана, куда было рукой подать. Впрочем, Дрейф рассчитывал вот-вот повстречаться с «Непоколебимым», который искал уже давно, и не сомневался – господин де Лартиг согласится выделить ему в помощь своих людей, коли будет такая надобность.

После того как было покончено со всеми доукомплектовками, на что ушло меньше часа, оба судна так же вместе продолжали свой путь дальше; правда, теперь они держали курс не на Кубу, а на Леоган. Только и всего.

Герцог де Ла Торре с живейшей радостью воспринял решение капитана Дрейфа по поводу своей участи, потому как здорово переживал на сей счет; однако же он снова отказался принять у себя графа Ораса, когда тот явился к нему, чтобы передать свои поздравления.

Столь нежданная перемена в положении судна вернула графу кое-какую надежду, и он обратился в мыслях к изначальным своим планам, смекнув, что у него появилась новая возможность довести их до конца. Но эта надежда мелькнула и тут же угасла. Капитан Гишар, снова став хозяином у себя на борту, вызвал старшего помощника и объявил, что своим поведением ночью, когда судно захватили пираты, Орас нанес серьезный урон собственной чести, вследствие чего он, капитан, вынужден отстранить его от должности и доставить под арестом в Леоган, где будет проведено строгое дознание по фактам, вменяемым ему в вину; и что он должен будет держать полный ответ перед советом во главе с господином д’Ожероном, назначенным королем губернатором французской части острова Санто-Доминго.

Доведя до бывшего старшего помощника свое решение, капитан Гишар показал жестом, что тот может идти, и, не дожидаясь его ответа, повернулся к нему спиной.

Впрочем, граф Орас и не пытался отвечать, потому как не мог: он был совершенно подавлен. Стыд, злоба и ненависть клокотали в нем с такой неистовостью, что у него не было сил ни о чем думать. На миг ему показалось, что он вот-вот умрет; он был бледен как полотно; на лбу у него сверкали крупные капли пота; прилившая к вискам кровь туманила взор; в ушах шумело; вены вздулись так, что готовы были лопнуть; он шатался, точно пьяный, отчаянно озираясь по сторонам.

Олоне, сжалившись при виде столь страшной муки, было кинулся к графу, желая ему помочь. Но тот грубо оттолкнул его, обдал взглядом, полным ненависти, прошептал что-то невнятное и, цепляясь за все, что попадалось под руку, заковылял к шлюпке, вот уже несколько дней служившей ему обычным прибежищем. Кое-как забравшись в нее, он не сел, а буквально рухнул на дно и несколько часов кряду пролежал там в состоянии полной подавленности.

Матросы, находившиеся в это время на палубе, наблюдали за происходящим с удивлением и вместе с тем с отвращением. Графа ненавидели все, и, вероятно, большинство очевидцев страданий бывшего старшего помощника капитана радовались в душе постигшему его жестокому, но заслуженному унижению.

Граф же не хотел больше появляться на верхней палубе – и так и сидел тихо и смирно в шлюпке, как тигр в своем логове, прокручивая в своей горящей огнем голове самые зловещие планы мести.

Олоне не питал к графу почти никакого доверия, ибо знал: тот способен на любые действия. И потому, несмотря на его вроде бы смиренное поведение, решил по возможности не спускать с него глаз.

Питриан, которого капитан Гишар востребовал у капитана Дрейфа, получил разрешение вернуться на борт «Петуха», где тотчас же был произведен во вторые штурманы и таким образом занял должность Олоне, занявшего, соответственно, место графа на посту старшего помощника капитана.

Питриану-то новоиспеченный старший помощник и поручил приглядывать за графом, посоветовав быть все время начеку, тем более что вот уже часа два-три арестант притворялся совершенно беспечным – ел и пил вдосталь, словно безоговорочно смирился со своей участью. Было очевидно: граф играл новую роль и вынашивал план мести, и потому надо было глядеть за ним в оба.

Питриан согласился исполнить поручение, которое доверил ему друг, и стал незримым, но бдительным стражем, не спускающим глаз с арестанта.

Так минуло два-три дня, но никаких перемен в положении наших героев за это время не произошло.

Граф покидал шлюпку, куда совсем переселился, только трижды в день, чтобы попасть к себе в каюту, где он всякий раз задерживался не больше чем на пять минут, видно, отбирал кое-какие необходимые вещи; но ему удавалось так хорошо их припрятывать, что даже самый пристальный наблюдатель не смог бы ничего заподозрить. Впрочем, это было и не так уж важно.

Дважды или трижды почтенный пассажир собирался подняться на верхнюю палубу, чтобы подышать свежим, бодрящим воздухом, что в этих жарких широтах насущно необходимо, поскольку на нижних палубах действительно не продохнуть. Но всякий раз он был вынужден возвращаться к себе в каюту и оставаться там, потому что граф Орас всегда встречал его насмешливыми приветствиями и странными взглядами.

Экипаж и пассажиры «Петуха» пребывали в тревоге; каждый невольно ощущал, что долго так продолжаться не может и вот-вот грянет беда. Таким образом, все жили не столько в ожидании, сколько в зловещем предчувствии чего-то страшного. И вот как-то под утро, часов около четырех, когда только-только произошла смена вахты, тишину на судне разорвал душераздирающий вопль; призывы на помощь, повторявшиеся несколько раз подряд и сопровождавшиеся беспорядочным топотом, слышались со стороны покоев господина де Ла Торре.

Олоне и несколько человек из экипажа опрометью кинулись туда, откуда доносился гвалт. Их взорам предстала жуткая картина – при виде происходящего они оцепенели от ужаса. Дверь в покои герцога де Ла Торре была разбита вдребезги и сорвана с петель. На пороге второй каюты, служащей донье Виоленте спальней, в луже крови лежал капитан Гишар с проломленным черепом от страшного удара топором и содрогался в последних конвульсиях; сеньорита де Ла Торре, в ночной сорочке, повисла без чувств на руках отца, неподвижного и непреклонного, застывшего со шпагой в руке на пороге своей спальни; а за спиной у него была госпожа де Ла Торре: упав на колени, она потеряла сознание и уронила голову в кресло.

В самой же каюте сеньориты де Ла Торре, где иллюминатор был выбит снаружи, по ковру катались двое, сплетясь в клубок, точно змеи, задыхаясь и изрыгая гневные проклятия. Эти двое были Питриан и граф Орас. Каждый из них старался что есть мочи вырвать жизнь у своего противника; кинжалы в руке того и другого сверкали, как грозные молнии; но они оба были молоды, ловки, проворны и крепки, силы у них были равны, и они тщетно теряли их в отчаянной схватке.

Одним прыжком, точно тигр, Олоне метнулся к мертвому телу капитана Гишара – бедняга уже испустил последний вздох, – и в тот миг, когда граф Орас, которому вдруг почти удалось высвободиться из рук соперника, с ликующим вскриком занес над ним кинжал, Олоне обрушил ему на голову кулак, хватив по затылку с такой силой, ибо он был безоружен, что граф Орас, мертвенно побледнев, качнулся, всплеснул руками, рухнул на ковер, словно тяжелый мешок, и тут же лишился сознания.

Олоне оглушил его, как быка на бойне.

Матросы не мешкая накинулись на презренного убийцу и в следующее мгновение накрепко связали его по рукам и ногам, напрочь лишив возможности пошевельнуться.

Олоне велел вынести бездыханное тело несчастного капитана Гишара, а графа – запереть в тросовом отделении, после чего, дав прислуге господина де Ла Торре время привести в порядок каюты герцога и смыть с пола кровь, вернулся обратно в сопровождении Питриана, убедившись предварительно, что узник пришел в сознание.

Благородный испанец ждал молодых людей в своей первой каюте, сидя за столом, а напротив него почтительно стоял судовой писарь, которого герцог позвал к себе, велев захватить бумагу, перья и чернила.

Горячо поблагодарив обоих молодых людей за великодушную помощь и заверив их, что герцогиня с дочерью уже пришли в сознание и чувствуют себя лучше, чем можно было ожидать, герцог, по просьбе Олоне, заметившего, что нельзя терять ни минуты ради торжества правосудия, приступил к дознанию. А судовой писарь делал тем временем необходимые записи для будущего отчета.

Итак, были установлены следующие факты. Мы же приводим их ниже в сокращенном виде, позаимствовав из отчета, который и по сей день хранится в архивах министерства ВМС.

Граф Орас де Вильномбль, несмотря на унижение, которому подверг его капитан Гишар, не питал к нему ни малейшей ненависти; граф даже не затаил на него обиды, ибо, как он считал, ее нанес ему мужлан, а стало быть, она никаким боком не могла задеть его, человека голубых кровей. Да уж, таковы были нелепые и ложные предубеждения знати той поры, и, сколь бы глупыми и жалкими они ни казались нам сегодня, именно так тогда считали все вельможи. Однако продолжим.

Всю свою ненависть старший помощник направил на герцога де Ла Торре, ибо его презрительное отношение нарушило все виды графа на будущее: ведь он рассчитывал с помощью высокородного испанца вернуть себе благорасположение министра и снова занять положение, достойное славного имени, которое он носил. Иными словами, граф решил отомстить герцогу де Ла Торре и косвенно – его семье. Поскольку он самолично распорядился подготовить каюты для благородного иностранца, то знал их устройство как свои пять пальцев; кроме того, он ловко заполучил необходимые орудия, чтобы проникнуть туда, когда ему заблагорассудится, без ведома господина де Ла Торре.

Место, которое бывший старпом занял в шлюпке, было лучше не придумаешь. Эта шлюпка, висевшая за кормой, располагалась достаточно близко к иллюминаторам герцогской каюты – до них можно было запросто добраться и даже вскрыть снаружи с помощью приспособлений, которыми злоумышленник обзавелся загодя.

Граф Орас решил заколоть того, кого отныне считал своим кровным врагом и кто на самом деле был повинен перед ним лишь в том, что благоволил к нему всем сердцем и старался всячески его утешить.

Вот какой способ выбрал граф, чтобы осуществить свою месть.

Заглянув три или четыре раза к себе в каюту, он прихватил кое-какое оружие – топор, кинжал и пистолеты, а также кое-что из платья и все золото, какое было при нем; совершив же злодеяние, граф рассчитывал бежать. Побег казался ему плевым делом: судно находилось неподалеку от берегов Кубы – потихоньку спустить шлюпку на воду, считал он, будет проще простого, и тогда под покровом ночи ему удастся незаметно улизнуть и даже добраться до берега еще до того, как его хватятся и пустятся за ним в погоню.

Час, который граф счел самым подходящим для осуществления своего замысла, приходился на смену вахты, когда на судне некоторое время царил беспорядок, что, по его расчетам, должно было сыграть ему на руку. Таким образом, в то самое время, когда сигнальщик пробил в рынду четыре часа, граф стравил тали, удерживавшие шлюпку, и спустился в ней до уровня иллюминаторов, потом заткнул за пояс кинжал, взял топор и попытался вскрыть ближайший иллюминатор.

Единственное, чего не мог учесть граф, так это вот что. Во-первых, неделей раньше герцог де Ла Торре попросил укрепить изнутри иллюминаторы в своей каюте; во-вторых, отныне у графа был надзиратель – Питриан, не выпускавший его из виду ни на минуту.

Питриан живо раскусил злонамеренные помыслы графа. Не теряя ни мгновения, он побежал будить капитана и сообщил ему в двух словах о том, что происходит. Капитан, не тратя времени на одевание, дал Питриану кинжал, другой взял себе, и они вдвоем устремились к покоям герцога с криками о помощи. В тот самый миг, когда они вломились к герцогу, иллюминатор в его каюте разлетелся в дребезги и в каюту снаружи ворвался граф. От оглушительного грохота герцог тотчас вскочил на ноги – и едва успел распахнуть дверь в спальню, как в его объятия упала почти обезумевшая от страха дочь. Граф, в слепой ярости заметив, что его план рушится на глазах, устремился на капитана и проломил ему топором голову; потом он хотел было кинуться на герцога – тот хладнокровно стоял и поджидал его со шпагой в руке. Тогда-то Питриан очертя голову и набросился на графа, обхватил его руками и схлестнулся с ним в отчаянной схватке, которая могла обернуться для отважного малого плохо, если бы не чудесное, своевременное вмешательство Олоне, остановившего убийцу, правда, увы, слишком поздно, поскольку бедного капитана Гишара спасти так и не удалось.

Писарь удалился привести в порядок отчет, чтобы засим представить его на подпись, что и было сделано спустя полчаса.

Бумагу подписали господин герцог де Ла Торре, Олоне, Питриан и многие матросы, хотя последние большей частью вместо подписи поставили крестик. Олоне, оставшийся теперь за капитана корабля, велел подготовить шлюпку к спуску на воду и пересадить в нее арестанта, предварительно ослабив на нем путы; потом, распрощавшись с герцогом и на время перепоручив командование «Петухом» своему другу Питриану, он аккуратно сложил отчет, засунул себе в карман и переправил узника в шлюпке на борт «Сантьяго», чтобы посоветоваться с капитаном Дрейфом, как быть дальше.

Буканьер, оставленный на «Сантьяго» временно за командира, приказал притащить графа Ораса к опоре грот-мачты и привязать к ней, после чего он принялся подавать сигналы, столь внезапно прервавшие беседу флибустьера с господином де Лартигом, что и послужило причиной скорейшего возвращения знаменитого буканьера на борт означенного корабля.