По сравнению с ними каменистый и мелководный Порт-Артур, не имевший дока для ремонта больших кораблей и допускавший выход броненосцев на внешний рейд только во время прилива, не представлял особой ценности как военно-морская база. К тому же внутренняя гавань Порт-Артура полностью простреливалась из орудий как с моря (перекидным огнем через Ляотешань), так и с суши, при установке пушек на окрестных высотах. Это отмечал в своем заключении контр-адмирал Дубасов, и это пришлось в будущем в полной мере испытать на себе нашим героическим защитникам Порт-Артура в 1904 г.

Итак, при разделе Китая под носом у Японии поживились все европейские хищники, оторвав себе жирные куски каждый. России при этом «досталось то, что осталось». Но почему-то в глазах «обиженной» Японии виноватой во всем оказалась Россия!

Надо ли говорить, что стравливать Японию с Россией было выгодно всем без исключения «великим державам»?

Ну, насчет Англии все вроде бы ясно.

Германии было выгодно прежде любой ценой убрать российский флот из атлантических вод, поскольку пангерманизм молодого кайзера Вильгельма II подразумевал, прежде всего, дальнейшее укрепление позиций Германии в Европе. Неминуемы были грядущие конфликты с Англией и Францией. Но Россия уже была союзником Франции, а с учетом англо-французских соглашений этот союз вполне мог стать тройственным, как впоследствии и произошло. Флот «Цур зее» (Флот Открытого моря), еще предстояло создать, но уже явился свой, германский гигант военно-морской мысли, вполне достойный сыграть на море для Германии роль, которую сыграл на суше Бисмарк – Альфред фон Тирпиц.

Тирпиц был ровесником нашего Степана Осиповича Макарова. В их биографиях много сходного – Тирпиц родился в семье скромного прусского чиновника, в 16 лет поступил на флот, в 1889–1890 гг. командовал кораблями в Средиземном море, затем руководил сначала штабом Балтийского флота, а с 1892 г. – штабом Верховного командования. К 1895 г. дослужился до чина контр-адмирала. Как и Макаров, он получил назначение на Дальний Восток, где в 1896 г. принял под командование соединение крейсеров. Между прочим, разработчиком операции по захвату Циндао был именно Тирпиц.

Тирпиц заслужил репутацию человека выдающегося ума и незаурядных инженерных способностей. Особенное значение он придавал развитию торпедных вооружений. При всем том он отличался мягкостью, любезностью и скромностью – то есть никак не напоминал типичного пруссака, который, по его же словам, «всегда выглядит так, словно только что проглотил шомпол своего ружья». Современных ему политических вождей (не называя имен, но явно подразумевая в первую очередь августейшего кайзера) он характеризовал так: «Неисправимые политические фантазеры; их всегда бросает из одной крайности в другую: они то боятся власти, то упиваются ею».

Проходя службу на Дальнем Востоке, в самой сердцевине «котла ведьм», Тирпиц неустанно бомбардировал Главный морской штаб докладными записками, в которых обосновывал необходимость для Германии иметь сильный военно-морской флот. «Если мы намерены выйти в мир и укрепить наши торговые позиции с помощью моря, – доказывал адмирал, – и не позаботимся одновременно о создании достаточно мощного флота, постройка наша будет весьма непрочной». Записки Тирпица стали предметом обсуждений на самом высоком уровне и были вполне созвучны с утверждениями самого кайзера («Трезубец Нептуна должен быть в наших руках!»), а также министра иностранных дел Бернгарда фон Бюлова («В наступающем веке Германия станет либо молотом, либо наковальней»).

К 1897 г. флот Германии по своему потенциалу значительно уступал и Англии, и Франции, и России. Читая записки Тирпица, кайзер преисполнился решимости изменить такое положение дел. Тирпиц был отозван с Дальнего Востока и назначен на должность статс-секретаря по военно-морским делам. Новый статс-секретарь принялся за работу с ошеломляющей энергией, и уже в декабре 1897 г. рейхстаг принял разработанную им программу модернизации ВМС. Эта программа предусматривала удвоение численности военного флота в течение не более семи лет. Принятая программа начала незамедлительно выполняться, но неутомимый Тирпиц уже разработал новый, еще более решительный, план, предусматривавший, кроме ускорения темпов ввода в строй новых кораблей, еще и создание мощной инфраструктуры в виде доков, новых гаваней и портов, увеличение сети учебных заведений для подготовки личного состава флота. И этот план был одобрен рейхстагом, хотя не без серьезных дебатов, в январе 1900 г.

Нельзя не отметить открытие в 1895 г. Кильского канала, сократившего путь из Балтийского в Северное море с 700 миль до 61 мили. Стратегическое значение Кильского канала было просто потрясающим – Германия фактически удвоила мощь своего флота, поскольку могла перебрасывать корабли из одного моря в другое за считанные часы. Надо ли говорить, что, несмотря на дальновидность Тирпица, постоянно заботившегося о достаточно высокой степени секретности принятых по его инициативе программ, кайзер и его окружение никак не могли удержаться от хвастовства успехами Германии в наращивании мощи ВМС.

Одно только торчало занозой в самом чувствительном месте у августейших германских особ – российский Балтийский флот. Наличие могучего флота России на Балтике все время заставляло германских стратегов думать о войне на два фронта не только на суше, но и на море – и даже Кильский канал не мог быть здесь палочкой-выручалочкой.

Как мы помним, Бисмарк решительно воспротивился планам Мольтке, предусматривавшим войну на два фронта. Тирпиц, будучи прямым учеником Бисмарка в политике, занимал весьма сходную позицию, всячески предостерегая против конфронтации с Россией.

Он с крайним неодобрением встретил охлаждение отношений между Россией и Германией из-за строительства железной дороги Берлин-Багдад в 1890 г., будучи уверен, что именно глупая политика кайзера привела к заключению франко-русского союза 1893 г. Несмотря на явно антигерманскую направленность этого союза, Тирпиц считал, что дружественный потенциал в отношениях между Россией и Германией ни в коем случае не исчерпан, и сближение между немцами и русскими – дело не только субъективной доброй воли, но и объективной необходимости.

Тирпиц в своих стратегических наметках пошел дальше Бисмарка, рассматривая возможность заключения военно-морского союза с Россией против Англии. В его планах фигурировала возможность прохода российских военных кораблей через Кильский канал для совместных действий против Англии в непосредственной близости от английского побережья. Подобных планов не строил никто со времен Непобедимой Армады! Соединенные силы Германии и России в соответствии с планами Тирпица могли превзойти английские не где-нибудь на краю света, а в водах самой метрополии. Куда там «средиземноморская проблема»! Перед флотом Ее Величества замаячила жуткая перспектива «проблемы Северного моря». Пророссийскую ориентацию Тирпиц сохранил на протяжении всей жизни.

Но! К счастью для англичан, германскую внешнюю политику направлял не Тирпиц, а кайзер. Вильгельм II мечтал поразить сначала свою обожаемую двоюродную бабушку королеву Викторию, а потом и своего любимого дядюшку короля Эдуарда в самое сердце, осуществляя не дальновидную политику Тирпица, а собственные пангерманистские фантазии. Поэтому генеральной линией военно-морской политики Германии в это время стало устранение российского флота с Балтики.

Дальневосточный «котел ведьм» был для кайзера как нельзя кстати. Всячески поддерживая российскую экспансию на Дальнем Востоке, Германия с восторгом отмечала как свой успех каждый русский корабль, появлявшийся в тихоокеанских водах. Наверно, в это время нельзя было найти более близких друзей и обожающих друг друга родственников, чем кайзер Вильгельм и его кузен Николай II.

Невероятно, но факт – проводя антианглийскую политику, Германия якобы старательно помогала России, но на самом деле изо всех сил толкала Россию в кровавую кашу, т. е. делала, в сущности, то же, что и Англия. Тут уж в полном смысле справедлива русская народная поговорка: избавь меня, боже, от таких друзей, а от врагов я как-нибудь и сам избавлюсь!

Франция – еще один «друг» и союзник, закрепленный договором от 1893 г. Уж здесь-то мы вроде бы должны были рассчитывать на подлинное «чувство локтя», ведь Франция была нам обязана, в сущности, сохранением своей государственной независимости. Но ведь Франция была не только нашим, но и английским союзником! В столкновениях имперских амбиций французы постоянно вынуждены были уступать англичанам – британцы только тогда помнили о договорных обязательствах, когда им необходимо было закрепить свою гегемонию.

Какую огромную свинью подложили англичане французам с Суэцким каналом, мы помним. Пришлось гордым галлам это проглотить. На Дальнем Востоке – в «котле ведьм» – они, как мы помним, бесцеремонно умыкнули у французов целую провинцию Гуанчжоу с важным портом Кантон. И это французы стерпели. Но если бы только это! Решая «средиземноморскую проблему», англичане не только «прихватизировали» Суэцкий канал и ловко переправили на Дальний Восток практически все военно-морские силы России, но и загнали французов так далеко вглубь Африки, что тем впору было спасаться где-нибудь на вершине Килиманджаро. Для этого англичане использовали события в Судане.

Борьба против империалистической экспансии в Судане шла с 1881 г., когда под религиозными лозунгами «борьбы с неверными», в качестве которых рассматривались прежде всего англичане, но также и «примкнувшие» к ним египтяне и турки, развернулось широкое движение за независимость, наивысшим успехом которого стало провозглашение в 1885 г. независимого феодально-теократического государства в Судане. Независимый Судан просуществовал 10 лет, после чего английский парламент принял решение о «возобновлении активной политики» в этом районе. «Активная политика», по британскому обыкновению, велась не от своего имени, а от имени Египта. Это значит, что в качестве «пушечного мяса» использовалась египетская армия, и расходы в основном оплачивались из египетского кармана. Общее руководство всеми военными операциями было возложено на генерала Герберта Китченера, формально «поступившего на службу» к египетскому правительству.

Китченер, избрав в качестве основной стратегии продвижение вверх по течению Нила и используя в полной мере все технические достижения, к сентябрю 1898 г. завершил завоевание Судана и вроде бы мог считать свою миссию оконченной.

Неожиданно было получено тревожное известие о появлении в 400 милях южнее Хартума неизвестных туземных формирований во главе с офицерами-европейцами. Китченер немедленно погрузился всеми наличными силами на приданные ему корабли «нильской флотилии» (4 канонерки и пароход, волочащие на буксирах десантные баржи), и отправился выяснять, кто это осмелился перейти ему дорогу.

19 сентября англичане увидели с борта канонерок французский флаг, развевающийся над фортом Фашода. Это были 120 африканцев и 8 французов под командованием капитана Жана Маршана, проделавших марш-бросок из Сенегала. Последовали переговоры между Маршаном и Китченером, которые довольно трудно назвать дипломатическими, поскольку они мало соответствовали правилам этикета. Предмет переговоров, был, разумеется, традиционным – англичане бесцеремонно потребовали убраться вон, а французы апеллировали к тому, что форт Фашода никоим образом не принадлежит британской империи, и они не видят никаких законных оснований для удовлетворения их требования.

Переговоры несколько затянулись, поскольку Китченер, несмотря на всю спесь, не решался так вот прямо открыть по французам огонь, – все ж таки союзники, зачем устраивать такой большой скандал, а французы рассчитывали на поддержку из Парижа. Кроме того, все-таки пушки были не только на английских канонерках, но и во французском форте.

Наконец, 11 декабря над фортом взвился египетский (читай – английский) флаг, хотя французы изо всех сил оттягивали свою эвакуацию. Куда денешься – добрые и ласковые союзнички во главе с крайне обходительным и деликатным джентльменом лордом Гербертом Китченером имели подавляющее превосходство в силах.

Этот инцидент вызвал настоящую бурю возмущения во Франции. Национальная гордость была глубоко уязвлена. Доколе?!! – этот крик повторялся во всех газетах и на площадях. Одно время казалось, что верховья Нила для французов значат больше, чем Эльзас и Лотарингия. Самые горячие головы требовали начать войну. Министр иностранных дел Французской республики Делькассе пытался заручиться поддержкой России и даже Германии, чтобы разрешить «фашодский кризис» дипломатическими мерами. Обе попытки успеха не имели. Но не потому, что задираться с Англией из-за какого-то форта Фашода никто не пожелал.

Министр иностранных дел России Н.М. Муравьев, не колеблясь, ответил, что «в данном случае, как и во всех вопросах, касающихся Египта, императорское правительство готово идти вместе с Францией и согласовывать свою позицию с французской».

Такая позиция России вполне соответствовала как ее союзническим обязательствам, так и собственным интересам в Египте, где она стремилась не допустить монопольного хозяйничанья Англии и не давать последней возможности закрыть по своему желанию Суэцкий канал. В октябре 1898 г., во время посещения Муравьевым Парижа, вопрос подвергся дальнейшему обсуждению. Президент Фор заявил ему, что Англия в Африке такой же враг Франции, каким она является для России на Дальнем Востоке, и «мы должны руководствоваться этим сознанием в нашей политике». После этого Муравьев ожидал, что Делькассе будет просить его о поддержке в переговорах с Англией. Однако такой просьбы не последовало. Французский министр оптимистически оценил ход переговоров с Лондоном и выразил надежду, что спор скоро разрешится полюбовно. Вследствие этого он не хотел бы ставить вопрос о Фашоде как проблему общеевропейского значения, требующего поддержки со стороны России, а предпочитал придать ему «чисто колониальный характер».

Как видно, встретив решительную поддержку России, французы забеспокоились, как бы в случае успеха в переговорах с Англией не пришлось чем-то делиться с русскими, например, допускать в долину Нила русские войска. И были за это сурово наказаны: англичане решительно отказались идти на какие бы то ни было уступки. Роберт Солсбери надменно заявил: «Мы претендуем на Судан по праву завоевания, потому что это самый простой и действенный метод». Решающими доводами Англии были Средиземноморский флот и армия Китченера.

Вот где сыграла свою роль «дальневосточная кухня» – англичане вполне могли позволить себе крайнюю степень хамства по отношению к союзнику, поскольку главные силы флотов Франции, России и Германии находились далеко – на Тихом океане. Под диктовку Солсбери 21 марта 1899 г. было заключено соглашение, полностью удалявшее французов из долины Нила. Франция отказалась от притязаний на Фашоду, а Китченеру было пожаловано пэрство.

А ведь позиция России не ограничивалась дипломатическими реверансами. Почти одновременно с Муравьевым в Париже находился с визитом военный министр А.Н. Куропаткин, который был принят президентом Фором, встречался с военным министром Шануаном и начальником Генерального штаба Ренуаром. Все эти деятели ставили перед ним вопрос о желательности уточнить и дополнить военную конвенцию 1893 г. Речь шла не только о Германии, но и, что вполне естественно в той обстановке, об Англии. Куропаткин проникся сознанием важности этой идеи и поддержал инициативу Делькассе о подтверждении и конкретизации условий союза. Военный министр России счел также необходимым ответить вооруженной демонстрацией на сосредоточение английских сил у берегов Китая и вызывающие британские действия в Африке. 24 ноября 1898 г. он представил царю доклад о мерах по приведению в состояние боевой готовности войск Туркестанского и Приамурского округов, Закаспийской области и Квантунского полуострова. Николай II «вполне одобрил» предлагаемые мероприятия, сочтя «некоторые видимые приготовления» совсем не бесполезными ввиду «дерзких» вооружений Англии. О предпринятых шагах Куропаткин сообщил не только Муравьеву, но и французскому атташе Мулену. Последний хотя и был доволен, но не преминул выразить мнение, что лучшим способом давления на Англию явилась бы постройка железной дороги Оренбург-Ташкент, которая соединила бы центр России с Закаспийской линией и позволила бы максимально быстро перебрасывать русские войска к границам Индии. Проект строительства такой дороги обсуждался самим российским правительством. Его осуществление упиралось в недостаток финансовых средств. Займы думали получить у заинтересованной Франции. Ходатайствуя об этом, царь обещал французскому послу Монтебелло держать вопрос о сооружении этой линии под своим личным контролем.