«Бичами вечер в очи хлещет…»

 
Бичами вечер в очи хлещет,
Кнутами золотыми бьет,
И в плечи – звезд впилися клещи,
И жаром прет закатный рот.
 
 
И голубой зарницы веер
Трепещет на груди земной.
Конец, описанный Матвеем,
Крылами реет надо мной.
 
 
Тебя я вижу, – ты насыпал
Курган сырой лазури сам.
Уж гром далекий басом сиплым
Над нами панихиду там.
 
 
Но я от света не ослепну,
Я лягу на снопы лучей,
И своего я света лепту —
Тебе, вселенной казначей.
 
 
За то, что нет на свете мрака,
Лишь радуг мрачных свет кругом.
И не чертей, а леших драка
В лесу Эреба голубом.
 

«Как мастер, будь молчаньем горд…»

 
Как мастер, будь молчаньем горд.
Твою заря клеит афишу.
И пусть ее не видит город, —
Ее петух и рощи слышат.
 
 
И для тебя как мука пусть —
Купаться в блещущей витрине.
Лишь непроявленная грусть
В аду зрачков, как пламень синий.
 
 
И там в очах, в ночищах камер
Неизреченных мыслей зуд,
И вьются звезды светляками,
По мозговым волнам ползут.
 
 
А ты крепися, молодая
И нестареющая мощь,
И, никого не осуждая,
Не преклоняйся, мастер, вождь.
 

«Они у жизни ищут смысл…»

 
Они у жизни ищут смысл.
Ни к блеске дня найти не могут
И ни в таблице звездных числ.
Не видят вечную дорогу.
 
 
Пропала истины игла.
Не поднял ни один философ.
Лишь перья скрюченных вопросов
Над безднами качает мгла.
 
 
Но надо жить лишь миг хотя бы,
Чтоб очи сонные продрать,
Чтоб видеть, как по сонной хляби
Лучей бесчисленная рать.
 
 
И надо жить, чтоб смысл иметь,
Чтоб ночь вопросами качала.
Сначала жизнь, а после смерть,
А после смерти вновь сначала.
 

«Сказала молодость: всего хорошего…»

 
Сказала молодость: всего хорошего.
И крепко дверь закрыла за собой.
Заря, ночей и дней златое крошево,
Лежала на тарелке голубой.
 
 
Уж черви звезд давилися и лопали,
Уж лезвие луны златила ржа.
А я и друг мой, ветер, шли мы по полю,
И друг меня за шиворот держал.
 
 
Скажи мне, кем твой глас рожден, кем вынянчен,
Кто сердце как язык в грудную медь,
Скажи зачем, куда и где, а иначе —
Строка на шею и дышать не сметь.
 
 
И я сказал ему и душу вывернул
И золото покоя подарил.
С тех пор я строфы шумные, как ивы, гну.
И ставни глаз бушуют до зари.
 

«Никогда он не будет покоен…»

 
Никогда он не будет покоен
И приюта нигде не вспоет
Потому, что безумен, как Каин,
И безумием проклят поэт.
 
 
Не один только набожный Авель
Взмахом глаз его гневных убит
Для того, чтобы лужица крови
Отразила созвездий набат.
 
 
Не баюкает буря, а гонит
На восток, на закат, на огонь…
Спать-жиреть, ничего нет поганей.
Вечно бодрствовать, вечно хоть сгинь.
 
 
И с копьем вдохновенья, как воин,
И с печатью тоски на челе,
Он лучей золоченые сваи
У далеких миров подпилил.
 
 
И скандал золотой во вселенной,
Звезды падают, как шелуха.
И хохочет безумием пьяный
Вечно проклятый мастер стиха.
 

«В неверьи злом, как в черной корче вы…»

 
В неверьи злом, как в черной корче вы…
Ужель чудес вам мало?.. Вот,
Вот этот почерк неразборчивый,
Его ведь бес не разберет.
 
 
А очи бредовые серые,
Обыкновенные как бы,
А лоб, что с фосфором и серою
Направил лук в иные лбы?
 
 
Ведь эти руки забывают,
Что есть другие руки здесь.
Эй, ты, карманник из трамвая,
Ты не зевай, в поэта лезь!..
 

«В душе созвездия засели…»

 
В душе созвездия засели.
То глазками стреляет мгла.
Из скуки я творю веселье,
И ночь волшебней дня светла.
 
 
И пахнет женщина цветами,
И пахнут женщиной цветы.
И там за синими кустами
Вершинами черемух ты.
 
 
Запушена до шляпки синей
Метелью страстною луны.
И в сны неведомой пустыни
Твои глаза унесены.
 
 
Там пасть ночная звезды скалит,
И там я докажу пескам,
Что стан твой жгуч и музыкален,
Что струны ад на нем ласкал…
 

«Морей немолкнущие гущи…»

 
Морей немолкнущие гущи
Синеют и, как в облак, в брег
Для стран, культурами цветущих,
Протягивают ветви рек.
 
 
На них плодами тяжелеют
Измызганные города.
И в каменных громад аллею
Людская черная вода.
 
 
У них чернеют словно зерна
В граненных камерах сердца.
И солнцу старому покорны
Глаза, оконца два лица.
 
 
И сок морей, от зорь багряный,
По жилам вьется голубым.
И снятся счастия поляны
В лесах запутанных борьбы.
 
 
На плоть богов под микроскопом
Живучесть звезд похожа там.
И скачут под луной галопом
Тела прозрачные у дам.
 
 
И в степь песчаную столетий
Валятся в осень города.
И оттого жемчужно светит
Морей зеленая вода.
 

«Золото, жемчуг, брильянты…»

 
Золото, жемчуг, брильянты
Тихо смеются в веках.
Смех роковой непонятый
Кровями радуги пах.
 
 
Выли художники – маги.
Резали свет нипочем.
Мазали кожу бумаги.
Звезды сшибали плечом.
 
 
В них они краски варили,
В тонких горшочках высот.
Мускулам стряпали крылья,
Оси земли – колесо.
 
 
Что это? – снова за данью
Желтые скулы зари…
Лунную, вечно баранью
Русь золотят октябри.
 
 
Золото, жемчуг, брильянты —
Прячьтесь в земную кольчугу.
Нынче лишь вы нам приятны,
Медь, свинец, чугун…
 

«За фалды буря тащит вечер…»

 
За фалды буря тащит вечер,
Как Петифара среди дня.
У рощи говор человечий
И женская у птиц возня.
 
 
И кистью молний свод расцвечен,
И туч колокола звенят.
И рожь смирением овечьим,
Как жертва, смотрит на меня.
 
 
Я знаю, скоро чей-то суд.
Колосьев тоненькие души
Бичей грозы смиренно ждут.
 
 
И дождь, копытцами блестя,
Рысцой бежит и жгет, и тушит
Костры на сердце бытия.
 

«Как эфир голубоватый…»

 
Как эфир голубоватый,
Мир наполнила собой.
И рассветы, и закаты,
И часов созвездий бой.
 
 
В грозах, в синем их настое
Тишина растворена.
В нем сверкает золотое
Стремя грома-скакуна.
 
 
Знает синь, чьи руки пряли,
Знает бурю наизусть.
С черных раковин роялей
Падает по каплям грусть.
 
 
Их монах какой-то скромный
Оторвал с подводных скал,
И в каютах грустных комнат
Блещет клавишей оскал.
 
 
Жемчугом и песней блещет,
Песней непонятной нам.
Слушай, слушай, корабельщик,
Пальцы бури по волнам…
 

«Можешь притворяться кроткой…»

 
Можешь притворяться кроткой.
Всё ж боятся старики.
Закрывают щели, фортки,
Прячут нос в воротники.
 
 
А другая часть народа
Любит тоже тишь и гладь.
Буря, кто б тебя не продал,
Кто б желал с тобой гулять?..
 
 
Не увидят дно златое
И за новенькую медь
Солнца лени и застоя
Продадут, чтоб уцелеть.
 
 
Двое лишь дрожат любовью
И в веках летят к тебе.
Гнезда вечности борьбой вьют,
Чуют хмель любви в борьбе.
 
 
Это, в золоте купаясь,
Гордый парус над водой
И беременный, как парус,
Лоб поэта золотой.
 

«Как литавры, взвейтесь, зори…»

 
Как литавры, взвейтесь, зори.
Флейты звезд засвищут пусть.
Этот млечный лепрозорий
Перевейте в ясный путь.
 
 
В райский сад царицы некой
Ада вспенивайте зыбь.
Язвы мира, солнце-лекарь,
Порошком лучей засыпь.
 
 
Я хочу, на самом деле,
Чтоб от песен всех и вся
Души млечные зардели,
Мир чтоб новый родился.
 

«Песчаный лев давно привык…»

 
Песчаный лев давно привык,
Очами тын стальной не выбить.
Как нож тупой, молчит язык,
И лапы, лапы спят, как рыбы.
 
 
И, как сова, орел в углу
Сидит, и крылья, крылья дремлют.
А плен прозрачен, тянет глубь
В иную солнечную землю.
 
 
Лишь белый волк полярных снежищ
Не может волю позабыть.
Он прут грызет, до пены режет
Гортань железную судьбы…
 

«Ужели нет в душонках душ…»

 
Ужели нет в душонках душ,
И духа дух застеган туго?..
Не может быть, таков я уж,
Я вижу в них веселый угол.
 
 
Не паутина, не иконы
Висят в углу душонки той,
А смех безумный, беззаконный
Дрожит, как зайчик золотой.
 
 
И он не молкнет ни минутцы,
И он единственный не глуп,
Тот смех, чьи волны нежно гнутся,
Тот смех души в святом углу.
 

«Под храмом банка синий склеп…»

 
Под храмом банка синий склеп,
В нем гробы золотые, слитки.
Лежат с тех пор, как мир ослеп
И стал от крови злой и липкий.
 
 
Ну и желудки у планет, —
Тысячелетия не могут
Переварить навек, на нет
Молитвы золотому богу.
 
 
И было их вначале три, —
Из камня, бронзы и железа.
Упал четвертый с крыл зари,
И в жилы гор мясистых влез он.
 
 
И лег бесстыдно на поля
Нагим скуластым самородком,
С тех пор в тисках виски болят
И мечутся в пути коротком.
 
 
Но верю я в волшебный час, —
Гроба из золота растают
От наших же волшебных глаз.
Мы новых дней увидим стаю.
 

«Если ты на вершине, – держись…»

 
Если ты на вершине, – держись,
Не сползай ты на крыльях в угоду.
Пусть в долине трепещут за жизнь
И хорошую ценят погоду.
 
 
Ты ж ненастью бессмысленно рад,
Путешественник дивный, художник.
Пусть внизу про тебя говорят:
Посмотрите, как мал, нас ничтожней!..
 
 
В мире есть Арарат, Эверест…
Высота до бессмертия душит.
И в снега их страниц, словно крест,
Тащат тело терновые души.
 
 
Так лишь им ты кричи, чтоб дойти,
Но лишь в оба гляди: высь упруга.
Так орлы на лазурном пути
Окликают над бездной друг друга.
 

«Слово было вначале…»

 
Слово было вначале,
Голос огненный был,
Землю песни качали,
Песни гнева, борьбы.
 
 
Хаос бегал от боли,
Но не падал, и вот
Копья звезд прокололи
Его синий живот.
 
 
Племена выходили,
Чуя падаль вдали.
Лили в чашечки лилий
Плоть живую земли.
 
 
И столетья кишели.
И молчала заря.
Золотые шинели
Глаз истории прял…
 
 
Густо сумерки встали,
Память прошлого чтя.
Нынче вылит из стали
Белый месяц, дитя.
 
 
Кудри тучки напялил,
Бросил ныть и говеть.
Луч стальной, не тебя ли
Ждет лягушка в траве?
 
 
Мастер пьян, безграничен
От эрекции строф.
И в сугробы страничек
Огневое перо.
 
 
Мир на слове отчалит
С маской мглы на лице.
Слово было вначале,
Слово будет в конце.
 

«Листья звезд давно завяли…»

 
Листья звезд давно завяли,
Млечный путь давно прокис.
Всё нет лица, всё сеть вуали,
Всё тот же каменный эскиз.
 
 
Почтенным слоем пыли едкой
Там скука вечности легла,
И не смести ни звездной веткой,
Ни мглой закатного крыла.
 
 
Лишь запирает мастерскую,
Как рыжий сторож, новый день.
У врат ночных сильней тоскуют,
И кудри слов еще седей.