Глава вторая

Баян, гитара и Прялкина

Виктор Васильевич Гамаюнов отметил Пасху, что называется, зажигательно. Очень весело было всему двору и трём – четырём соседним дворам, а очень невесело – старшей дочке, Наташеньке, и жене, Елене Антоновне. Гамаюнов шлялся по этим самым дворам с баяном, играл и пел, а жена и дочка путались у него под ногами, прося вернуться домой, пока он не влип в какую-нибудь историю. Зря боялись – в своём районе Виктор Васильевич никуда не мог влипнуть. Здесь его знали все, да ещё как знали! В этой связи ему не составило никакого особенного труда ускользнуть от двух глупых баб, сев в чью-то машину, которая его увезла куда-то, а вечером привезла домой, слегка протрезвевшего и заляпанного помадой.

– А где баян? – холодно спросила жена, последней детали не углядев, поскольку младшая дочка, Дуня, перехватив папу во дворе, тщательно протёрла его лицо влажными салфетками, – пропил, что ли? Какое счастье!

– И не единственное, – ответил Виктор Васильевич, распуская галстук в прихожей, – в окошко-то погляди! Тебе там внучонка заделывают на лавочке.

У Елены Антоновны вырвался вздох презрения к мужу, однако в кухонное окно, серое от сумерек, она всё же бросила взгляд. Во дворе не было проходу от детворы, но, как оказалось, Виктор Васильевич не особо преувеличил. Дуня на лавочке отбивалась сразу от двух парней, которые очень смело совали руки куда не следует. И при этом она не злилась – наоборот, хохотала. Рядом стояла Женька – очень красивая девочка из соседней квартиры, Дунина сверстница. У неё в руке была банка пива. Женька давала парням советы, при этом так двигая руками и пальцами, что в её компетентности сомневаться не приходилось. Видя встревоженное лицо супруги, Виктор Васильевич заявил, что будет отлично, если их младшая дочь лишится сокровища под присмотром всего двора – тогда, может быть, хоть это у неё выйдет не по-дебильному.

– Идиот ты, папочка! – прокричала старшая дочь из комнаты, где она готовилась к сессии, – как тебя с таким помоешным языком на работе терпят? Не понимаю!

– Но я ведь не в детском саду работаю, моя радость, – объяснил папочка и стремительно пошёл спать, дабы избежать рассказов жены о том, как она четыре часа подряд пила корвалол и звонила в морги. Он точно знал, что если она и звонила кому-нибудь, то своей знакомой гадалке, чтоб та раскинула карты, не отрываясь от телефона, и страшным голосом сообщила, что муж Елены – у смертоносной пиковой дамы, которую обезвредить может только она, гадалка, но не бесплатно, так как борьба будет тяжела и всю её истощит. Елена Антоновна была детским врачом, любила читать «Науку и Жизнь», поэтому таких фокусов Гамаюнов никак не мог ей простить. Ему не спалось. Он слышал, как пришла Дуня. Пока Елена Антоновна была в ванной, Дуня пожаловалась сестре на гадину-Женьку, которая поманила двух её кавалеров на дискотеку, и те пошли как бараны.

– А ты чего не пошла? – спросила Наташа.

– Мне завтра рано вставать! Женька, разумеется, на учёбу может забить – она всё равно проституткой станет. А я хочу быть юристом.

– Дунька! Вопросов нет – с такой рожей быть проституткой тебе не светит. Но для того, чтобы быть юристом, нужны мозги!

Дунька разобиделась. Да, она не была красива как Женька или её старшая сестра Ирка, и не была очень привлекательна, как Наташа, но симпатяшкой её с натяжкой всё-таки можно было назвать. Спасали её роскошные волосы и большие глаза. Они хорошо смотрелись на круглом личике. Виктора Васильевича змеиный выпад Наташи также расстроил. Он очень долго ворочался и уснул с испорченным настроением.

В шесть утра он был на ногах – почти без головной боли, но с дрожью рук. Елена Антоновна уже выгладила ему рубашку и галстук. Она слегка торопилась. Дочери спали. Выполнив водные процедуры, Виктор Васильевич очень быстро оделся, ещё быстрее позавтракал и, ни словом не обменявшись с женой, спустился во двор. Над городом поднималось сказочное апрельское солнце. Двадцатилетняя «Нива», с которой Виктор Васильевич даже не помышлял расставаться, что удивляло всех, со скрежетом завелась и затарахтела.

По улице Молдагуловой транспорт шёл уже плотно, как и по Вешняковской. Путь до Новогиреево, при свободном трафике занимавший ровно десять минут, потребовал двадцати. У самой больницы «Ниву» остановил инспектор ГАИ с погонами лейтенанта.

– Вы хорошо себя чувствуете? – сурово осведомился он, приглядываясь к лицу Виктора Васильевича.

– Отлично, – произнёс тот, вручив лейтенанту вслед за водительскими правами свою визитку, – в том, что касается самочувствия, мне вполне можно доверять. Если сомневаетесь – подойдите к полковнику Воронкову. Я в сентябре его оперировал.

Вся суровость мигом сползла с лица лейтенанта. Вернув права, он спросил:

– Так вы прямо здесь, вот в этой семидесятой больнице, и оперируете?

– Не только, – ответил Виктор Васильевич и, продолжив движение, повернул к шлагбауму КПП. Охранник поднял шлагбаум, и «Нива» проследовала к стоянке перед хирургическим корпусом. Было четверть восьмого.

Выйдя из лифта, Виктор Васильевич обнаружил на этаже, ещё не наполненном утренней суетой, какую-то женщину средних лет, стоявшую у окна в конце коридора. Это была посторонняя. Когда он приблизился к двери своего кабинета и стал её отпирать, женщина к нему подошла.

– Вы – заведующий отделением?

– Да, он самый. Что вы хотите?

– Я хочу знать, почему мой муж лежит в коридоре.

Он посмотрел на неё внимательно. У него был опытный глаз.

– Наверное, потому, что свободных коек в палатах нет. Меня, впрочем, два дня здесь не было, но иных вариантов ответа на ваш вопрос попросту не может существовать.

– Вы знаете, кто мой муж?

Гамаюнов понял, что не ошибся в своей оценке. Выдернув ключ из замка, он с прежней любезностью дал ответ:

– Не имею чести. Зато я знаю, кто вы.

Дама удивилась.

– И кто же я, интересно?

– На улице я сказал бы вам, что вы – дура. Здесь, разумеется, я сказать вам этого не могу. Но вы меня поняли, я надеюсь.

У женщины приоткрылся рот. Но не для скандала. Впервые в жизни почувствовав бесполезность повышать голос, она недолго подумала и с оттенком вопроса произнесла:

– Тогда пойду к главному!

– Лучше сразу к Господу Богу, – пожал плечами Виктор Васильевич, проходя к себе в кабинет, – главный врач никак не поможет вам освободить койку в палате. Всего хорошего.

Прикрыв дверь, заведующий снял куртку, надел халат, взял гитару, стоявшую у стены, и, сев на диван, заиграл элегию. Телефон на столе звонил. Но Виктор Васильевич не брал трубку. До половины восьмого он имел право на это. Через пятнадцать минут он встал, отложив гитару, выглянул в коридор, где уже сновали медсёстры и санитарки, и перешёл в ординаторскую. Там весело пили кофе врачи: жгучая брюнетка Лариса, блондинка Прялкина – её все называли лишь по фамилии, сорокадвухлетняя терапевт Ирина Евгеньевна и ещё два хирурга, Дмитрий Вадимович и Александр Петрович. Когда заведующий вошел со словами «Доброе утро!», ему ответили выразительно – кто с сочувствием, кто с иронией.

– Кофейку? – мяукнула отдежурившая Лариса, пододвигая к себе один из чистых бокалов, – или…

– Как, у нас опять завелись клопы в жидком виде? – с пафосной строгостью перебил Гамаюнов, садясь за стол, – срочно уничтожить! Кстати, вы в курсе, что на пасхальной неделе каждый день – праздник?

– Нет, коньяку мы вам не нальём, – усмехнулась Прялкина, закурив английскую сигарету, – тогда нам нечего будет ставить на стол сегодня.

Виктор Васильевич бросил тревожный взгляд на Ирину Евгеньевну, у которой были очень хорошие отношения с административным корпусом. Терапевт кивнула.

– Да, Витя, да. Комиссия.

– Департамент?

– Если бы департамент, – проворчал толстый, лысый Дмитрий Вадимович. Медленно обведя коллег раздражённым взглядом, он повторил:

– Если бы! Абсолютно ясно, под кого роют.

Виктор Васильевич поиграл желваками. Потом взглянул на часы и встал.

– Ну, ладно, пойдёмте.

Все поднялись, кроме терапевта. Ей на пятиминутку было не нужно. Она осталась, а пять хирургов отправились в административный корпус.

– Развеселить вас? – спросила Прялкина в лифте.

– Развесели, – вяло согласился Виктор Васильевич.

– Вы смотрели новости в выходные?

– Да, пару раз. А что?

– Видели про девку, которая провалилась в мусорную трубу и пять этажей пролетела?

– Видел.

– Я эту девку прооперировала в субботу.

Хорошо зная Прялкину, для которой все триста шестьдесят пять дней года были первым апреля, Виктор Васильевич поглядел на коллег. Те ему кивнули – да, мол, не врёт.

– Она себе задницу пропорола каким-то острым предметом, когда упала в подвальный мусорный бак, – продолжала Прялкина, – так, слегка. Невролог её ещё не смотрел по поводу сотрясения, но я думаю, что таким мозгам изначально ничто не могло повредить ни в малейшей степени.

– Да, через недельку можно будет снять швы и выписать, – согласилась Лариса, которая выполняла послеоперационную перевязку, – под ногтем большого пальца правой ноги гематома сильная, но всё цело. Кстати, у неё – три креста. Я ей говорю: «Дура! У тебя сифилис!» Она ржёт, как будто смешно!

Лифт остановился. Когда уже шли по улице, под лучами яркого солнца, Виктор Васильевич недовольно спросил:

– А какого дьявола её к нам привезли из Кунцева?

– А её мамаша, какая-то там чиновница, выразила желание, чтоб её лечили у нас, – объяснила Прялкина, – я бы эту мамашу разорвала! Мало нам комиссии, журналистов здесь ещё не хватало!

– Ну, это вряд ли, – махнул свободной рукой Петрович, чиркая зажигалкой под сигаретой без фильтра, – подумаешь, проститутка по пьяной лавочке провалилась в мусоропровод! Это не такое событие, о котором можно судачить дольше одного дня.

Прялкина сказала, что хорошо бы, ежели так. После конференции, на которой зам главного врача по хирургии затронул ряд организационных вопросов, Виктор Васильевич пообщался с коллегами из других отделений и заглянул в приёмный покой, к заведующей, которую звали Ольга Сергеевна. Их связывала давнишняя дружба. За чашкой кофе Ольга Сергеевна в ответ на вопрос приятеля сообщила, что Вера Игоревна Капустина была определена на экстренное лечение в Спасо-Перовский госпиталь – так звучало официальное название семидесятой больницы, по настоянию матери, директрисы элитной школы. Услышав это, Виктор Васильевич покачал головой и усталым голосом произнёс:

– Да чтоб она провалилась, эта мучительница детей! Прялкина права, теперь нахлебаемся.

Глотнув кофе, он так поморщился, что во взгляде Ольги Сергеевны появилась тревога.

– Что с тобой, Витя? Сердце опять кольнуло?

– Немножко, – пробормотал Гамаюнов, медленно ставя чашку. Ольга Сергеевна, покачав головой, заметила, что давно пора ему сделать эхолокацию, и что это – мнение кардиологов, замечающих, что его одышка день ото дня становится тяжелее. Виктор Васильевич согласился. Пообещал, что сделает. Посмотрев на часы, спросил:

– И сколько ей лет, этой сумасшедшей девке? Пятнадцать?

– Тридцать четыре. Она – с семьдесят восьмого.

– И у неё действительно сифилис?

– Три креста, – кивнула Ольга Сергеевна, – и она ещё утверждала, что гепатит у неё. Но выяснилось, что нет.

– А кто вызвал Скорую?

– Витенька, так об этом ведь в новостях говорили! Её подружки, которые помогли ей спуститься в мусоропровод за этим айфоном.

Тут постучали в дверь. Вошла медсестра. Она принесла заведующей какие-то документы на подпись. Виктор Васильевич, которому уже нужно было спешить в своё отделение, на обход, поблагодарил приятельницу и вышел.