Глава девятая

Дарья Михайловна и Галина по случаю воскресенья пекли в духовке пирог с черникой. Пока пирог за стеклом пышнел да румянился, мама с дочкой, сидя на кухне, думали-рассуждали, как бы вернуть к себе в дом Василия – того самого лейтенанта, который был, по твёрдому убеждению Гали, злостным вампиром и целый год супружеской жизни тем лишь и занимался, что пил её молодую кровь.

– Дура ты неумная, – говорила Дарья Михайловна, стуча по столу кулачком с синими прожилками, – уже третьего мужика зазря протрепала дурным своим языком! Чего его было славить по всему городу да на весь Интернет? Сосал и сосал! Зато лейтенант полиции! Другой, может, и не сосёт, а вот без погон! И без пистолета!

– Да неизвестно ещё, что хуже, – вяло махнула рукой Галина, – и что хорошего в пистолете? Убил он за десять лет хоть кого-нибудь из этого пистолета? Только всё ходит, грозится! Вернётся он, говорю. У нас ведь теперь две комнаты!

– Размечталась, – вздохнула Дарья Михайловна, – ты её получи сначала, вторую комнату! Вот возьмут и вселят кого-нибудь! За деньги всё быстро делается.

Замок защёлкал как раз во время произнесения этой реплики, потому две спорщицы не услышали ни щелчков, ни дверного скрипа. А вот когда из прихожей вдруг донеслись шлепки резиновых тапок по голым пяткам, они растерянно обернулись. Ох, лучше было бы им ослепнуть за один миг до этого! К ним шла Ирка. Не просто Ирка, а Ирка, помолодевшая лет на пять! И не просто Ирка, помолодевшая лет на пять, а в белой ночной рубашке, густо заляпанной чем-то красным. Глаза у Ирки были подсинены и стрелками вытянуты к вискам, изо рта у Ирки сочились красные слюни. Ногти у неё на руках также были красными, очень длинными, и блестели, а волосы на башке стояли торчком, будто она вылезла из печной трубы! Короче, это был страх.

– Я – Ирка-вампирка, – холодно отрекомендовалась гостья, входя на кухню, – не ждали? Сейчас я буду пить вашу кровь, проклятые злыдни!

– А-а-а! – слабо прогудела Дарья Михайловна, раскрыв рот с десятками золотых зубов. Потом, закатив глаза, она сковырнулась со стула на пол. Женька маленечко растерялась. Шансы на то, что это всего лишь обморок, были очень невелики. Но выйти из роли было никак нельзя. А вот обороты сбавить, пожалуй, следовало – Галина, которую нужно было любой ценой расколоть, имела предрасположенность к обморокам и явно уже готовилась растянуться вслед за мамашей. Выплюнув изо рта просроченный кетчуп, взятый из холодильника Ирки, Женька утёрла ладонью рот и менее замогильным голосом изрекла:

– Не бойся! Я уже напилась Серёжкиной крови, так что твою пока пить не стану. Но при одном условии. Ты расскажешь мне, каким образом просекла, что я – упыриха!

– А-а-а! – тонко повторила Галина возглас маман и всё-таки сковырнулась. Но по-иному – не на бок, а на колени. Стукаясь башкой в пол, она стала умолять не пить её кровь, хоть Женька ей русским языком объяснила, что и не собирается. Но противная жадина пошла дальше. Тыча дрожащим пальцем в родную мать, она сообщила, что у неё, у Дарьи Михайловны, диабет, а значит – кровь сладкая, так что пей, залейся, приятного аппетита! И, сука, даже причмокнула, чтоб наглядно изобразить, какая вкуснющая кровь у её мамаши! И до того Женьки стало противно, что она плюнула Гальке в рожу и заорала, топнув ногой:

– Заткнись! Будешь отвечать на мои вопросы, крыса бесхвостая, а иначе за один миг останешься без своей поганой гадючьей крови! Всё поняла?

– Всё, Ирочка, всё, – паскудно защебетала Галька, пустив слезу, – ты спрашивай, спрашивай! Ничего не скрою, во всём признаюсь!

Женька вздохнула. Ещё раз сплюнула кетчуп.

– Ну, тварь, гляди, ежели соврёшь – приду к тебе ночью!

– Ой, только не приходи! Матерью клянусь – ни одного слова лживого не скажу, ничего не скрою!

– Окей. Как ты поняла, что я сосу кровь?

Галька вдруг замялась. Женька, заметив это, оскалилась – но слегка, чтоб не переборщить, как с Дарьей Михайловной.

– Говорю, говорю! – всполошилась Галька, – только скажи, ты ведь не рассердишься, если я всё тебе объясню?

– Ты что, идиотка? – взбесилась Женька, – быстро давай выкладывай, а не то у меня действительно аппетит от злости проснётся!

Галька, трясясь, ей всё рассказала. Её рассказ был коротким: когда она, движимая беспокойством, а не любопытством, вошла в чужую квартиру с открытой дверью, то заглянула сначала в ближнюю комнату, и – увидела там двоих. В постели спала довольная Ирка, а рядом с ней сидел за столом и что-то писал упырь, с которым она, судя по её счастливой улыбке и по его пребыванию в её комнате, была в дружеских отношениях. Самый настоящий упырь! Заглянув затем во вторую комнату, Галька там увидела трупы Лёшки и Кольки, лежавшие близ рояля. Ей стало ещё страшнее, и она грохнулась.

– Ты увидела упыря, сидящего рядом с Иркой? – переспросила Женька, – то есть, рядом со мною? Упырь сидел за столом и что-то писал?

– Да, именно так, – закивала Галька, – писал гусиным пером, на листе пергамента! Представляешь?

Женька слегка повернула голову, чтобы глянуть на Гальку косо. Затем она повернула голову другим профилем и взглянула с другого боку. По роже Гальки тёк пот.

– И как упырь выглядел? – поинтересовалась Женька.

– Старый, с бородой, в рясе! Это был точно монах!

– И что, у него изо рта торчали клыки? С них капала кровь?

Галька замотала башкой.

– Нет, Ирочка, нет! Ничего подобного не было!

– А с чего ты тогда взяла, что это – упырь?

– Я ведь говорю – это был монах, который сидел за столом и что-то писал! Пером! На листе пергамента!

– Ну, и что?

– Не мучь меня, Ирочка! Ты всё знаешь лучше меня!

– Нет, я ничего не знаю. Я не дружу ни с каким монахом! И ни с каким упырём. Ты, кстати, про это полиции рассказала?

– Конечно, нет! Я что, дура? Они меня сразу бы отправили в сумасшедший дом, а маму – в дом престарелых, чтоб нашей комнатой завладеть!

Женька призадумалась над услышанным. Было ясно, что всё это – либо бред, либо издевательство, либо что-то иное. Также было понятно, что Галька полностью раскололась и больше ей рассказывать нечего. В это время Дарья Михайловна слабенько шевельнулась и застонала. Женька, не обратив на это внимания, от предельной сосредоточенности взяла да и облизала губы с громким присосом, поскольку кетчуп на них уже надоел. Вот это было ошибкой. Пока старуха приподнимала голову, молодуха лишилась чувств. Но Женьке, конечно, было уже плевать на них на обеих. Выбежав из квартиры, она захлопнула дверь, выдернула ключ из замка и ринулась к Гиви.

Тот уже красил вторую раму окна и напевал песенку. Из соседней комнаты звучал хохот трёх или четырёх баб. Судя по всему, голос у Серёжки прорезался, чем он не преминул воспользоваться для всяческого словесного идиотства. О его склонности вечно врать, шутить и паясничать Женька знала от Ирки. От Аси же она знала, что он уже упустил свой последний шанс, спасти его невозможно. Ася это сказала, внимательно ознакомившись с результатом клинического анализа его крови, который Ирка скинула ей на почту.

Пел Гиви что-то тоскливое, по-грузински. Увидев Женьку, он замолчал и уронил кисточку.

– Ты чего? – изумилась Женька, успевшая за одно мгновение провернуть вторичную рокировку ключей на гвоздике.

– Ты что, ранена? – вскричал Гиви, – откуда кровь?

Женька поняла, что речь идёт о ночнушке. Пришлось небрежно расхохотаться, чтобы грузин не паниковал.

– А, вздор! Пустяки. Тампон прорвало. Слушай, Гиви, слушай! Дмитрий Романович где живёт?

Несмотря на хохот, который перепугал прохожих на улице, Гиви сразу не смог опомниться.

– Что? О чём ты меня спросила?

– Дмитрий Романович где живёт? Ну, этот, седой, с длинными усами!

– Да здесь, на первом. Следующая дверь слева.

Женька сообразила, что ей нетрудно было бы и самой догадаться – она ведь уже оббегала три квартиры из четырёх, имевшихся на площадке. Но от обилия информации голова трещала по швам. Ещё раз смотавшись к Ирке, Евгения Николаевна положила ключ на прежнее место, и, подойдя к двери Керниковских, вдавила кнопку звонка. В квартире затренькало. Керниковский открыл мгновенно. Видимо, он стоял рядом с дверью. При виде его лица Женька опять вспомнила, что опять забыла переодеться.

– Ещё раз здравствуйте, – проронила она сухим и официальным тоном, дабы перенаправить центр внимания с пустяков в деловое русло, – у меня есть к вам пара вопросов, Дмитрий Романович. Вы не будете возражать, если я войду?

– Думаю, что вам следует сделать это незамедлительно, – был ответ, – по подъезду дети иногда ходят.

– Благодарю. Но не беспокойтесь – это не кровь, а кетчуп.

Сказав так, Женька вошла. Маринка, которая выезжала из своей комнаты в коридор, слышала её пояснение, и знакомство прошло нормально, без криков. Дмитрий Романович предложил чайку или кофейку. Женька без раздумий дала согласие, потому что жрать ей хотелось сильно и она знала по опыту, что к чайку или кофейку всегда прилагаются бутербродики. И все трое расположились на кухне. Покуда Дмитрий Романович торопливо варганил кофе и бутерброды, Маринка с Женькой разговорились.

– Да, ты на Ирку очень похожа, – сказала первая, улыбаясь, – только она чуть-чуть похудее.

– На полтора килограмма всего, – уточнила Женька, глубокомысленно барабаня пальцами по столу с голубой клеёнкой, – а ты похожа на Ритку.

– На Ритку? Кто эта Ритка?

Ритка Дроздова. Мы с Иркой лет пять назад ей сдавали комнату. Впрочем, цвет волос у тебя немножко другой. Хочешь, перекрашу? Я могу сбегать, краску купить.

– Сбегай и купи, – сказала Маринка. Она всё поняла сразу – в отличие от отца, который остался в полном недоумении от внезапной идеи Женьки. За зиму у него ухудшилось зрение, а к врачам он не обращался.

– Папочка, ты дашь денег на краску? – строго спросила у него дочь.

– Не надо никаких денег! – вскричала Женька, – у меня есть! Не бойся, дешёвую не куплю. Где здесь магазин? Сегодня торговый центр, кажется, на ремонте.

Дмитрий Романович улыбнулся, ставя на стол две тарелки – с печеньем и бутербродами.

– Ах, Евгения Николаевна! Перестаньте. Я, как и вы, кандидат наук. Поэтому знаю, какая у вас зарплата. Деньги на краску я дам.

– Я не кандидат никаких наук, – покраснела Женька, – я доктор! Ну, в смысле, врач Скорой помощи. Ирка вам, может быть, врала, что я – недоучка, но она врёт. Я, не в пример ей, работаю по специальности.

– Судя по твоей рабочей одежде, твой постоянный клиент, то есть пациент – сеньор Помидор, страдающий кровохарканьем, – улыбнулась Маринка. Женька вздохнула, усилив темп барабанной дроби ногтями страшной длины и яркости. Когда Дмитрий Романович сел за стол, сперва водрузив на него три чашки, она сказала:

– Ну, хорошо. Я вам объясню, почему на мне – ночная рубашка Ирки.

– Да потому, что это – самый приличный и самый чистый предмет Иркиной одежды из всех оставшихся, – иронично предположила Маринка, – ты, вообще, не в ужасе от того, что с ней происходит?

– Мариночка, если б Женя не была в ужасе, то, наверное, не приехала бы сюда, – заметил Дмитрий Романович, размешав в своём чёрном кофе три ложки сахара, – все мы в ужасе. И велик он из-за того, что всё это происходит с очень талантливым человеком. Ты знаешь, Женечка, вчера Ира впервые за двадцать дней своего пребывания здесь села за рояль!

– Её потом долго били? – спросила Женька, также запустив ложку в сахарницу. Маринка от подслащения отказалась.

– Наоборот, – сказал Керниковский, – была овация! Здесь полгорода собралось. Рояль очень громогласный.

– Полгорода собралось? Это интересно. Так она что, играла перед открытым окном, совершенно голая?

– Нет, в трусах, – сказала Маринка, поднося чашку к губам, – но какая разница? Лично я не могу понять, как голая девка может быть интереснее Моцарта! Или Баха. Или Вивальди.

– Теоретически всё возможно, – не согласился Дмитрий Романович, – а практически – и подавно. Голая девка – штука непредсказуемая.

Евгения Николаевна сделала отрицательный жест и уныло вгрызлась в бутерброд с сыром, иногда всасывая глоток горячего кофе. Эти занятия не мешали ей говорить. Она заняла сторону Маринки, строго сказав:

– И я не могу этого понять, особенно если это голая девка с пустой башкой и полным отсутствием воспитания! Когда Ирочка переехала, все жильцы нашего подъезда договорились, что каждый год они будут отмечать этот день как праздник. А я жила с ней в одной квартире! С рождения! Представляете?

– Женька, на твоём месте я бы даже и не рождалась, – цокнула языком Маринка, – бедная девочка!

Когда Женька съела три бутерброда с твёрдым голландским сыром и один с плавленым, ей напомнили о её желании объяснить, почему Иркина ночнушка имеет столь необычный облик и содержимое. Женька очень долго молчала, обдумывая ответ. А потом сказала:

– Дмитрий Романович, я вам всё объясню. Но сперва хочу задать вам один вопрос, как опытному историку и философу.

Керниковский молча наклонил голову. Его дочь глубоко зевнула. Но, когда Женькин вопрос прозвучал, насмешливый рот захлопнулся очень звонко. Этот вопрос был таков:

– Скажите, Дмитрий Романович, разве все священники – упыри?

– Да, вопрос, действительно, философский, – мрачно признал педагог, – но он очень многогранен. Ты, может быть, пояснишь, на каком фундаменте он возник?

Женька согласилась и объяснила. Её не перебивали. Ещё бы! А потом долго длилась растерянность.

– Всё понятно, – промолвил Дмитрий Романович, – значит, Галочка утверждает, что Ирка сладко спала, во сне улыбалась, а рядом с ней сидел за столом монах? И что-то писал гусиным пером на листе пергамента?

– Да, всё так, – подтвердила Женька.

– И Галя убеждена, что этот монах – упырь, считая его упырём лишь по той причине, что он – монах с гусиным пером? Других доказательств нет? Да и не нужны они?

– Да, всё так, – повторила Женька и цапнула бутерброд с финской колбасой. Её собеседник так глубоко задумался, что хотел было закурить, но вовремя спохватился, вспомнив, что он находится не на улице, и отдёрнул руку от сигарет. Тут подала голос Маринка:

– Папа, да что ты ломаешь голову? Этой Гальке всё померещилось! Ведь она ненормальная, как и её мамаша! Она давно помешалась на упырях. Ты чего, не знаешь? Все мужики, которые ей не нравятся – упыри, сосущие её кровь. А главный упырь – её бывший муж, который из-за неё чуть не спился! Васька!

– Упырь Лихой, – вдруг проговорил Керниковский и торжествующе поглядел сначала на Женьку, потом – на дочь. Обе удивились. Переглянулись.

– Упырь Лихой, вы сказали? – с тревогой спросила Женька, – что это значит?

– А это значит, что в первой половине одиннадцатого века в Новгороде жил некто Упырь Лихой. Упырём он не был. Но не был он и монахом. Он был попом. Но Галька не отличит попа от монаха. Короче, Упырь Лихой. А вот почему его так прозвали – убей, не помню. Возможно, даже не знаю. Этот Упырь Лихой занимался тем, что безвылазно сидел в келье и переписывал для Владимира, старшего сына Ярослава Мудрого, книги пророческого содержания. Ведь печатных станков тогда не существовало! Ещё про него известно, что он был великий постник – ел только хлеб с отрубями, которым делился с мышками. Вот тебе и ответ.

Изо рта у Женьки выпал кусок финской колбасы.

– А при чём здесь Галька?

– Галька – при том, что Маринка правильно говорит, она помешалась на упырях и наверняка про них в Интернете роет частенько. Вот и наткнулась на это имя – Упырь Лихой. Конечно, у неё в памяти отложилось, что этот Упырь Лихой был священником. Значит, все священники – упыри. Логика железная.

– Ну а каким образом этот Упырь Лихой оказался в комнате рядом с Иркой? – не унималась Женька, – это нелепость, Дмитрий Романович!

– Абсолютная. Он засел у Гальки в башке на определённом уровне подсознания, потом взял да и примерещился в шесть утра, спросонок. Возможно, что она видела этого Упыря Лихого во сне, и сон незаметно перемешался с явью. Такое часто бывает с некоторыми людьми очень ранним утром.

– Бывает и не такое, – весело подтвердила Маринка, налив себе ещё кофе, – особенно в этом доме! Это волшебный дом. Некоторые граждане видят здесь иногда слонов, крокодилов и носорогов. Я уж не говорю про чертей!

Доев бутерброд, Женька молча встала и вышла с туманным, мрачным и ледяным настроением. На площадке она почуяла, что из логова её жертв, напуганных кетчупом, вкусно пахнет ягодным пирогом. Подойдя к их двери, она нажала на ручку. И дверь открылась – после того, как мнимая Ирка слилась, никто к этой двери не прикасался. Дарья Михайловна и Галина опять сидели на кухне и громко спорили, был ли смысл Галине выходить замуж за Лёшку, который умер. Снова увидев Женьку, они умолкли и побелели. Пирог стоял на столе. Он был офигенный. Женька его взяла и пошла к себе. То есть к Ирке.