Глава восьмая

Её пробуждение было страшным. Во-первых, свет не горел. Во-вторых – судя по гробовой тишине, стояла ещё глубокая ночь. И, наконец, в-третьих – Аньки в палате не было. Аньки не было! Юля поняла это раньше, чем открыла глаза и раньше, чем затаила дыхание, чтоб прислушаться. Ощущение одиночества грызло кости, как зимний холод, хлещущий из распахнутого порывом ветра окна. Это было страшно. Приняв сидячее положение, Кременцова откинула одеяло, свесила ноги, нащупала ими шлёпанцы и взяла со стула халат. Ей сперва почудилось, что дверь – настежь. Но оказалось, что не совсем. Тусклая полоска света из коридора пересекала справочник по служебному, охотничьему и декоративному собаководству. Раскрытый, он лежал близ Анькиной койки, на месте тапочек с кроличьими ушами. Сквозняк слегка шевелил страницы. Вот это уж было слишком. Юля вскочила. Надев халат на голое тело, она взяла пахнущий тушёнкой консервный нож, и, сунув его в карман, вышла в коридор.

Он был очень длинный и освещался лишь кое-где, поэтому до окна просматривался в одну только сторону. Кременцова старательно почесала затылок и зашагала сперва туда, стараясь не хлопать тапками. Проходя мимо туалета, она в него заглянула. Аньки там не было. Из палат доносились храп и зловоние. Коридор, как выяснилось, окном не кончался, а сворачивал вправо. Ответвление, впрочем, было весьма коротким. Оно заканчивалось решёткой, запертой на замок. За ней была лифтовая площадка и погружённая во мрак лестница. Между этой решёткой и торцевым окном здания находилась дверь операционной. Юля её толкнула, нажав на ручку, и, убедившись, что она заперта, побрела к другому концу зловещего коридора.

Последней комнатой женского отделения была сестринская, которая находилась перед вторым выходом на лестницу. Кременцова решила поговорить с дежурной сестрой. Громко постучав и не получив ответа, она потрогала дверь. Та легко открылась, и Кременцова остолбенела. В комнате горел свет. Около дивана со смятой, как после секса, постелью, стояли туфли на шпильках, принадлежавшей медсестре в розовых штанах. Но ни медсестры, ни её штанов, ни даже косоворотки в комнате не было. Одни туфли стояли. Ошеломлённая этой новой загадкой, Юля двинулась дальше, тревожно взмахивая ресничками и сжимая в кармане консервный нож. Куда медсестра могла убежать босиком, чёрт её возьми? Куда могла Анька деться? С ума они сошли, что ли?

В холле между буфетиком и мужским отделением, из которого доносился менее резкий запах и более мощный храп, Кременцову ждало ещё одно потрясение. Там стояла каталка. На ней лежал покойник в чёрном мешке. Кременцова с дрожью – вдруг Анька? – приблизилась к мертвецу и распаковала верхнюю его часть. Нет, труп был мужской и точно не первой свежести. Он смотрел. В свете синих ламп его белый взгляд не казался мёртвым. Быстро набросив на распухающее лицо покойника целлофан и перекрестившись, Юля возобновила путь свой с чуть большей скоростью. Ей почудилось, что глазами мёртвого человека злобно глядела на неё ведьма.

Процедурный был заперт. Пост, озарённый настольной лампою, пустовал. Кабинет заведующего также был на замке. В мужском туалете, который ночью служил курительной комнатой, Кременцову встретили матом сразу из четырёх прокуренных глоток. Она в долгу не осталась, но дверь захлопнула. В ординаторской её получасовое ночное странствие завершилось, поскольку там оказались все, кто был ей так нужен: и Анька, и медсестра в розовых штанах, и даже дежурный врач – лысый, бородатый толстяк в светло-голубой униформе. Он сидел за столом с двумя телефонами и пил чай. Анька прямо в тапках лежала на небольшом кожаном диване. Её ресницы были опущены, но слегка. Сквозь них блестели белки невидящих глаз. Красивая медсестра босиком сидела на стуле посреди комнаты и курила «Парламент». Ногти у неё на ногах были ярко-красными, как рубины.

И медсестра, и врач уставились на вошедшую так, будто ожидали её прихода, но не считали его желательным. Кременцову, однако, трудно было смутить раздражённым взглядом даже тогда, когда она сама понимала, что является лишней. А в тот момент её распирало прямо противоположное ощущение.

– Что такое здесь происходит? – осведомилась она, приблизившись к Аньке и взяв её за запястье, – она жива?

– Ещё как жива, – устало отозвалась медсестра, медленно закрыв и открыв глаза голубого цвета. Ей очень хотелось спать. Доктор усмехнулся. Пристально поглядев сперва на него, затем – на сестру, Юля опустила Анькину руку.

– Спит она, спит, – вяло пояснила босая стервочка, стряхнув пепел в мусорную корзину.

– Почему здесь?

– Потому, что там она тебе спать не даст. Я алпразолам ей вколола.

– Алпразолам?

– Ну, да. Пять кубов.

Кременцову начала злить эта ситуация.

– Объясните, что происходит? – потребовала она, обращаясь к лысому толстяку, – зачем ей вкололи транквилизатор?

– А вы ей кто? – спросил доктор.

– Я?

– Угу.

Юля промолчала. Врач с раздражением продолжал:

– Ну, конечно, вы, а кто же ещё? Вы требуете у нас отчёта о состоянии пациентки. Прежде чем предоставить вам конфиденциальную информацию, я обязан удостовериться в том, что вы – либо её ближайшая родственница, либо, уж извините, жена. Иначе меня отдадут под суд. И правильно сделают.

– Да она из прокуратуры, Антон Антонович, – пояснила голубоглазая, дотянувшись до пепельницы, стоявшей перед врачом, и смяв в ней окурок. От её слов раздражение доктора не утихло – наоборот, усилилось. Отвернувшись от Кременцовой, он процедил:

– Честно говоря, плевать мне на это! Но если вам так охота знать – пожалуйста, знайте. Пару часов назад её мать погибла.

– Благодарю, – негромко ответила Кременцова и огляделась, ища глазами часы. Врач каким-то непостижимым образом догадался, что она ищет, и посмотрел на наручные.

– Три пятнадцать. У вас ещё ко мне есть вопросы?

– Когда она… ну… очнётся?

– Не раньше, чем через час. Если будет нужно, ещё уколем. Она была в абсолютной неадекватности.

Доктор показал Кременцовой правую руку. Ребро ладони было заклеено пластырем.

– Ухватила, как бультерьер! И не отцепилась, пока ей алпразолам не ввели.

– Найдите мне её адрес, – распорядилась Юля, и, сев за стол, сняла с телефона трубку. Домашний номер Кирилла Бровкина она помнила так же крепко, как свой. Начав набирать его, спохватилась – Кирилл недавно женился и переехал, а новый номер она запамятовала. Пришлось звонить Карнауховой. Врач, тем временем, открыл шкаф с историями, достал из него историю Аньки и вслух прочёл её адрес. Голубоглазая стерва уже курила новую сигарету. Инна Сергеевна очень долго не брала трубку. Но Кременцова не бросала свою, так как точно знала, что Карнаухова подойдёт – либо сон досмотрит, либо стряхнёт с себя своего юного любовника, обещая прикончить неугомонную телефонную суку, и – подойдёт. Так оно и вышло.

– Слушаю вас!

– Доброй ночи, Инна Сергеевна, – пропищала Юля как можно более жалобно, – я вас не разбудила?

– Ты меня разбудила, Юлька, но абсолютно правильно сделала, если у тебя ко мне просьба. Надеюсь, ты звонишь из больницы?

– Да, из больницы, Инна Сергеевна. Я хочу поблагодарить вас за то, что вы так обо мне заботитесь. Чувствую я уже себя хо…

– Ох, только попробуй! – голосочком Багиры мяукнула заместитель районного прокурора, – я тебе выпишусь! Уши оторву сразу. Ясно?

– Инна Сергеевна, я клянусь вам, что не уйду отсюда, пока не выгонят! Я курить здесь бросила, потому что мне так велели. И буду всё выполнять, что скажут! Меня сегодня отправили на Узи, клизмами замучили, но я слова грубого не сказала даже медбрату, когда он с клизмой припёрся! Но у меня, действительно, просьба к вам. Маленькая просьба, Инна Сергеевна! Если можно…

– Хватит пищать! Говори, что надо.

– Инна Сергеевна, тут девчонка со мной лежит – хорошая очень, Анечка. У неё – диабет, тяжёлое состояние. С её мамой сегодня ночью случилось какое-то происшествие – не вполне понятно, какое именно. Анька тут на моих глазах в истерике бьётся! Вы не могли бы…

– Фамилия, имя, отчество, – сухо прервала Карнаухова.

– Мамы?

– Да. Говори быстрее.

– Ой, я не знаю! Анька сейчас сказать ничего не может. Но у меня есть домашний адрес!

– Диктуй.

– Повторите адрес, – сказала Юлька врачу. Тот громко и медленно повторил.

– Я слышала всё, – сказала Инна Сергеевна, – ты из ординаторской мне звонишь?

– Да, из ординаторской.

– Хорошо, сиди пока там.

В трубке зазвучали гудки. Положив её, Юля машинально взяла из лежавшей на столе пачки «Мальборо» сигарету и закурила. Её опять всю трясло. Она совершенно не представляла, что теперь делать. С Анькой уже ни о чём не договоришься. С ней уж никто никогда ни о чём не договорится. Она ушла. Её нет. И больше не будет. Погасив сигарету после одной затяжки, Юля из-за плеча взглянула на Аньку. Анька стонала, мотая головой по подушке. Голубоглазая стерва уже наполняла шприц. Бородатый доктор, бесцельно щёлкая зажигалкой, рассказывал:

– Ровно в два звонят из милиции. лежит, спрашивают, у вас такая-то? Да, лежит, говорю. Они попросили её позвать, сказав, что к чему. Я за ней сходил. Она взяла трубку, десять секунд послушала, а потом зашлась визгом, трубку отбросила, и – давай всё крушить! Я с ней бы не справился. Хорошо, два парня из туалета шли – услышали, прибежали и помогли мне её скрутить. Один помчался за Светкой.

– Я кое-как штаны натянула жопой на перед, про туфли вовсе забыла и понеслась за алпразоламом! – весело подхватила Светка, держа в одной руке шприц, в другой – сигарету, – потом сюда прибегаю, а тут – такое! Мебель вся перевёрнута, документы все на полу! Хорошо, посуда каким-то чудом цела осталась, я босиком бы тут вся изрезалась!

Зазвонил телефон. Кременцова судорожно схватила трубку.

– Алло! Алло!

– Соболезную твоей Анечке, – виновато проговорила Инна Сергеевна, – её мама шею себе сломала.

У Кременцовой перед глазами всё покачнулось.

– Как? Расскажите!

– Она в час ночи зачем-то вышла на лестничную площадку. Там, видимо, оступилась и покатилась вниз по ступенькам. Смерть была моментальной.

– Её никто не толкнул?

– Откуда ж я знаю, Юлечка? Тело обнаружил сосед, который решил погулять с собакой. Он утверждает, что рядом никого не было. У неё в квартире, вроде, всё цело. Больше я пока ничего не могу тебе сообщить.

– Большое спасибо, Инна Сергеевна.

– Не за что. Поправляйся. На процедуры ходить! Я проверять буду.

Положив трубку, Юля изо всей силы стиснула голову кулаками, надеясь, что она треснет. Кулакам стало больно, голове – нет. Доктор встал и вышел. Видимо, он подумал, что Кременцова будет реветь. Но он ошибался. Не было слёз у Юли. Лишь человек без сердца может заплакать, вдруг обнаружив себя в ночи, о которой сказано: «… Ночь та! Да обладает ею мрак, да не сочтётся она в днях года, да не войдёт в число месяцев! О, ночь та! Да будет она безлюдна, да не войдёт в неё веселье, да проклянут её проклинающие день, способные разбудить Левиафана! Да померкнут звёзды рассвета её! Пусть ждёт она света, и он не приходит, и да не увидит она ресниц денницы – за то, что не затворила дверей чрева матери моей и не сокрыла горести от очей моих!»

– Ты что, её знала? – спросила Светка, куря и следя за Анькой, которая продолжала стонать. Руки Кременцовой повисли.

– Кого я знала?

– Ну, её маму!

– Разве я плачу?

– Ты вся дрожишь.

– Так это естественно! У меня – гангрена.

Сказав так, Юля тяжело встала и подошла к диванчику, на котором лежала Анька. Лицо у той было бледное, мокрое, кое-где прорезанное углами гримасных складок. Не открывая глаз, она тихо плакала и шептала: «Мамочка, мамочка!»

– Не надо больше её колоть, – попросила Юля. Медсестра усмехнулась.

– А мебель новую и посуду ты, что ли, купишь?

– Она не будет больше буянить. Она уже догорела. Ты что, не видишь?

– Не вижу, – холодно бросила медсестра, но шприц отложила.

– Выйди отсюда, – сказала ей Кременцова, глядя на Аньку. У медсестры изогнулись брови.

– Вот это номер! Что значит – выйди? Я, кажется, на работе! Ты не имеешь права так со мной разговаривать.

Кременцова бухнулась на колени. Светка вскочила. Её лицо сделалось беспомощно-оскорблённым.

– Да это… это не гнойная хирургия, это психушка какая-то!

И немедленно убежала, захватив шприц. Взяв Анькину руку, Юля поцеловала её.

– Прости меня, Анька! Нет, не сейчас, сейчас – невозможно! Потом, когда-нибудь – не здесь, там… Прости меня, ангел мой!

– Мама, мама, мама, – ласково повторяла Анечка. Уже именно ласково, а не сдавленно. Перед ней, должно быть, мелькала вся её жизнь. А Юля вдруг зарыдала, уткнувшись носом в линолеум и вцепившись руками в волосы. Что за ночь! Обычная ночь. Месяц – пастушок, а звёзды – овечки. Туман – животное, очень доброе, но ворчливое. Как не плакать? Как не разбить себе нос об этот линолеум? Лоб – нельзя, потому что Анька пока жива, а нос – вполне можно. И на линолеум заструилась кровь – безвольная, безответная. Вот же мразь! Скажешь ей – теки, и она течёт, да так незаметно! Даром, что кровь.

– Ах, мать твою драть! – заорала Светка, войдя и яростно хлопнув дверью, – этого мне ещё не хватало! Мать твою драть! Весь пол извазюкала! А ну, встань! Я сказала – встань, зараза такая!

Пристально глядя на свою кровь, которая растекалась между руками, и звонко хлюпая ею, лейтенант Кременцова проговорила:

– Светочка, это ты?

– Нет, насрали! Быстро вставай! Считаю до трёх! Если на счёт «три» ты не встанешь – врежу ногой по заднице! Мне плевать, что ты из прокуратуры! Раз…

Чуть повернув голову, Кременцова увидела ноги Светки. Она была по-прежнему босиком. Ступни были те же – белые и красивые, но… не ногти. Да, в этой области наблюдалась очень серьёзная перемена! Цвет отшлифованных, идеальных ногтей теперь, пять минут спустя, не то что на красный, даже на розовый не тянул. Он, скорее, был розоватым.

У Кременцовой сердце подпрыгнуло до гортани и там застряло, надолго остановив дыхание. Ведьма! Ведьма успела задушить Светку и натянуть её брюки! И вот она – уже здесь, стоит перед нею!

– Два!

Нельзя поднимать глаза, иначе она набросится! Это было бы ничего, если бы она была безоружна, но у неё, скорее всего, есть нож. Или гребешок. Нет, надо дождаться, когда она скажет «три» и поднимет ногу. Тогда – подсечка, наскок, короткий удар по горлу, и – точка в повести под названием «Вий», нелепо растянутой на столетия! Утерев ладонью кровоточащие ноздри, Юля воскликнула:

– Дай мне руку! У меня страшно кружится голова. Помоги, пожалуйста!

– Три! Я предупреждала. Теперь пеняй на себя.

Правая нога поднялась для удара пяткой. Одной секунды Юле хватило, чтоб припасть боком к полу, поджать коленки и выполнить сокрушительный взмах ногами. Подсечка вышла великолепная. Распроклятая ведьма грохнулась навзничь, заорав так, как могут орать, несомненно, одни лишь ведьмы. Ещё через полсекунды Юля сидела на ней верхом, занося ладонь для удара. Но вот удар-то не состоялся. К счастью, лицо у Светки было таким красивым, что не узнать его, даже искажённое ужасом, не смогла даже лейтенант Кременцова. Её рука опустилась, челюсть отвисла.

– Караул! Убивают! – вопила Светка, молотя пятками по линолеуму, – На помощь! Спасите! Антон Антоныч!

– Что с твоими ногтями? – пролепетала Юля, от изумления не слезая со своей жертвы, – они ведь красные были!

Антон Антонович, прибежав, стащил её с медсестры.

– Вы с ума сошли?

– Не сошла! Простите, я… я решила, что она – панночка.

– Кто, кто, кто?

– Ну, панночка! Ведьма. Вы не читали Гоголя, «Вий»? Кино не смотрели?

Светка, поднявшись, с оханьем тёрла ногу ниже колена. Судя по её роже, подсечка действительно удалась. Ногти у неё на ногах опять были красными. Анька всё звала маму.

– Чья это кровь? – спросил врач.

– Моя, – осторожно призналась Юля, на всякий случай краснея. И тут она вдруг сообразила, что с ней случилось.

– Знаете, я упала, расшибла носик и очень долго смотрела на свою кровь. Поэтому мне почудилось, что у медсестры – не красные ногти. Со мной такое часто бывает. На кровь насмотришься – и предметы красного цвета уже не кажутся красными.

– Да ты дура, – выпрямившись, спокойно сказала Светка. Её большие глаза со свирепой ненавистью глядели на Кременцову. Та покраснела ещё сильнее, даром что потеряла пол-литра крови.

– Прости меня! Я реально думала, что ты – ведьма.

– Сегодня что, полнолуние? – обратился врач к медсестре.

– Понятия не имею.

– Ладно, вкати-ка этой гражданке кубиков шесть димедрола в мягкое место. Пусть отдохнёт хотя бы до завтрака.

Не спеша идя к процедурному впереди хромающей медсестры, Кременцова думала, как бы к ней подлизаться так, чтоб было не вполне ясно, чего она добивается.

– Какой краской волосы красишь? – поинтересовалась она, с тревогой следя, как Светка ломает ампулы с димедролом и наполняет шприц, – наверное, дорогой? Офигенный цвет!

– Задницу готовь.

– А я буду спать после этой штуки?

– Оголяй жопу! Быстро!

В десятый раз за минувшие сутки исполнив эту команду, Юля скороговоркой протараторила:

– Знаешь, я потому спросила, что мой начальник обещал утром ко мне приехать и посоветоваться со мной, какую из медсестёр, здесь работающих, можно взять на работу в ведомственную поликлинику. А ведь если я буду спать, как убитая…

Шприц вонзился. Было ужасно больно. После укола Юля хотела выйти, но медсестра скомандовала:

– Стоять!

– Почему? Зачем?

– Провожу.

Взяв из шкафчика пузырёк со спиртом, голубоглазая вредина запихнула его в карман, погасила свет и открыла дверь. Вышли. Заперев процедурный, Светка повела Юлю к палате за руку. И не зря – шагов через пятьдесят Юля начала спотыкаться. Входя в палату, она уж смотрела сон. Толкнув её на кровать, медсестра сняла с неё шлёпанцы. Потом вышла. Она могла поспать полтора часа, но в сестринскую зашла только для того, чтоб глотнуть «Нескафе» со спиртом, выкурить сигарету и надеть туфли. С четырёх пятнадцати до пяти тридцати она была с Анькой.