Глава 2. Разговор с отцом

Вечером перепуганная мать мазала синяк мазью, приговаривая:

– Вот какие мальчишки не воспитанные, куда только учитель смотрела. Я завтра же пойду и буду разбираться со всеми. Я к директору пойду.

Марат лежал на диване и молча страдал. Боли почти не было, но раны в душе кровоточили от обиды и позора. Поздно вечером пришел отец. Он редко приходил трезвым, только если на завтра в рейс. Так и случилось в тот вечер – пришел трезвый. Осмотрел сына, усмехнулся и спросил:

– Подрался?

Слово “подрался” прозвучало с неким уважением, и Марат это почувствовал. Захотелось сказать, что так оно и было, но все же правда оставалась другой – его ударили за “донос”. Услышав правду, отец призадумался. На следующий день Марат остался дома. И на следующий тоже. Всю отработку его не было. Мать не пустила, да и у самого желание наполнять “закрома” куда-то пропало.

Однажды вечером пьяный отец сидел на кухне. На столе – полупустая бутылка водки, на измазанной газете – разодранная селедка, рядом покоились изломанная булка хлеба, головка лука со следами зубов, грязные тарелки и стакан остывшего чая.

– Сын! – крикнул он громко, так что его грубый голос был слышен во всех комнатах.

– Иди, папа хочет поговорить, – сказала мать, – трезвый никогда не разговаривает.

Марат пришел на кухню и сел на табурет. Отец посмотрел на него мутным взглядом, налил себе еще водки и поставил рюмку рядом.

– Это последняя, – торжественно объявил он сыну, затем вытер руки о майку и еще раз посмотрел на него. – Запомни одно: если тебя бьют – бей в ответ. Понял, сына?

Марат утвердительно кивнул.

– Если тебя бьют – бей в ответ, – повторил отец, словно прислушиваясь к своим словам. – Всегда бей. А еще лучше – бей первым. Бей так, чтобы не встал.

Он посмотрел на полную рюмку, отодвинул ее и снова уставился на Марата.

– Стукачом не будь никогда. Таких не любят. Я сам никогда не был стукачом и не буду. Если видишь что-то, не твое это дело.

Марат почувствовал, как внутри рос протест. Он боялся пьяного отца, но тут не мог промолчать:

– Но ведь они вредили стране, они губили урожай! Как тогда мы построим светлое будущее, если люди так делают?

Рот отца растянулся в пьяной безнадежной улыбке. Беззвучно смеясь, он закачал головой. Затем в его глазах появились слезы, самые настоящие.

– Эх, сына, сына, – он открыл рот и с горечью прикусил свой огромный кулак. Из крупной ноздри показалась смачная капля. Отец с шумом втянул каплю назад, ударил кулаком по столу и с пафосным надрывом крикнул. – Мы никогда не построим светлое будущее!!!

Голос отца сотряс побеленные стены "хрущевки", а на столе зазвенели тарелки. Марат округлил глаза:

– Как? Почему? Нас ведь этому учат в школе!

– Учат в школе, – голос отца потеплел. – Мало ли чему учат в школе. Правда, сын, она другая, – он хотел снова стукнуть по столу, но вместо этого протяжно застонал, завыл словно волк на свою долю, – Э-э-э-х.

В коридоре появилась мать и с тревогой заглянула на кухню.

– Понимаешь, – продолжил отец, – как ни старайся, а сверху окажутся самые гадкие. Приспособленцы, лизоблюды, карьеристы, наглецы. И поставят они на важные посты своих тупых сынков, жен и любовниц. И так будет при любом раскладе, любой идеологии. Так что, сына, про лучшую жизнь – брехня.

Рюмка водки, мозолившая глаза отцу, оказалась в его руке и опорожнилась в бездну раскрывшегося рта. Отец поморщился, понюхал лук, снова нашел глазами сына и пробормотал:

– Это последняя, сын, последняя. Бр-р, какая гадость. Никогда не будь таким, как я.

Затем он замычал понятную только ему мелодию, голова брякнула об стол и захрапела. А Марат сидел и смотрел на отца, думая о том, что услышал: “Мы никогда не построим светлое будущее”.

Глава 3. Щуплый Вася

В школе никто не напоминал Марату случай у соломенной кучи. Прошла осень, зима, наступила весна и приближались летние каникулы. Это случилось на уроке русского языка. Учительница дала задание и на время отлучилась. Царила атмосфера свободы, ученики гуляли по классу, выходили в коридор, галдели, и только некоторые добросовестно выписывали себе что-то в тетрадь. Дверь в класс отворилась и послышались шаркающие шаги. В следующий миг Марат, сидя за партой в первом ряду, ощутил крепкий удар по затылку чем-то твердым. В голове зазвенело. В сторону отлетел ключ от амбарного замка. Таких больших ключей Марат еще не видел. Не понимая, что происходит, он встал с места и огляделся. Внутри закипела злость. Неконтролируемая, спонтанная, чистая.

– Кто!? – спросил он. Ученики молча озирались. Вдоль парт, не сбавляя хода, размашистой походкой моряка шел Васек, громко топая ногами. Мятые брюки выбились из-под ремня, рубашка висела почти до колен, карман пиджака держался на честном слове, лохматые волосы падали на грязный лоб. Когда он прошел мимо, Марата обдало сигаретным перегаром. В этот миг Марат понял, кто бросил со всей силы амбарный ключ. Не понял только зачем.

Васю боялись все. Если тронуть Васю, получишь от Миши. Но Сафаров не думал об этом. Он решительно вышел из-за парты, в два шага догнал Васю, одной рукой прижал его неожиданно щуплое тело к себе и, не разворачивая, ударил кулаком куда-то в область лица. Попал по губам. Вася охнул и присел на колено. На пол закапала кровь. Сафаров вернулся за парту и продолжил писать, как ни в чем не бывало. Злополучный ключ лежал в углу. Ученики затихли, думая, что теперь будет. В класс зашел Миша. Сафаров положил ручку и крепко сжал кулаки. Миша прошел мимо, поднял Васю и молча повел в туалет.

Марат не узнавал себя. У него абсолютно не было страха, руки не тряслись, даже кулак не поцарапался. Злость еще кипела в нем. Теперь осталось выдержать то, что последует – крепкий Миша всегда бил тех, кто тронет щуплого Васю. Или не бил? Может, просто у всех складывалось такое впечатление, что будет бить? В класс забежал Лопоух и сообщил: “вся раковина в крови”. Мишки и Васьки в тот день больше не было на занятиях. После урока ученики расходились с предчувствием страшного, и Марат ловил на себе взгляды сочувствия.

Но на следующий день не случилось ровно ничего. Миша не трогал его. И на следующий тоже. И когда Вася залечил губу, Марата никто не тронул. И больше не называли “бабаем”. Называли конечно, другие, постарше, но не в классе.

Глава 4. Драка с Глухаревым

Прошло лето, снова первое сентября и снова гимн на линейке перед школой. Но уже не пелось шестикласснику Марату так, как раньше. Да и весь напускной энтузиазм исходил только от директора с завучем. Остальные вяло подчинялись порядку, открывали рот, глядя пустыми глазами, в которых не было ни капли осознания гордости за свою страну. Уныло и тускло. Фальшь и ложь. Приписки в статистике и показуха. Если бы в фонограмме не звучали голоса хора, исполнение учеников могло запросто умалить значимость песни. Что-то было не так во всем этом.

Как-то теплым сентябрьским днем на последнем уроке в класс зашел старшеклассник. Зашел и просто сел на свободное место, ухмыляясь. Вся школа его знала, как неисправимого хулигана. Его звали Димка Глухарев. Что восьмиклассник делал на уроке 6 класса осталось загадкой. Учитель, пожилая женщина, попросила его покинуть помещение. Димон “включил игнор”. Учитель с возмущением высказалась в адрес нарушителя порядка, но старшеклассник продолжал сидеть, улыбаясь ей в лицо. Очевидно она сама его боялась. Что-то снова переклинило в душе Марата, стало жутко обидно за пожилую женщину. Но ничего толком не придумав, он просто вслух обозвал его “глухарем”. Вырвалось. И хотя Марат тут же осознал свою глупость, слово вылетело. Назад его не спрятать, не стереть из памяти, не сделать вид, что ничего не произошло. Димон Глухарев встал, подошел к его парте, сел рядом, положил руку на вздрогнувшее плечо и прошептал, глядя по сторонам: “После школы получишь…”, затем вышел и учитель продолжила урок.

Что делать мальцу, когда старший угрожает? Бежать к директору? К старшим ребятам? Собирать толпу? Он смутно представлял себе, что будет дальше, но решил не прятаться и не бежать из школы окольными путями. “Все равно найдет,” – подумал он. После уроков ребята из класса сочувственно шли рядом, робко давали советы, поддерживали. Марат же их не слышал. В душе трепетал подленький страх. Они еще шли по школьному двору, как Димон нагнал их.

Его тяжелая рука легла на плечо Марата, и они продолжали идти дальше. Со стороны казалось, что два приятеля, один крупнее, а другой помельче, разговаривают о приятных вещах.

– Так кто я? – спросил Глухарев.

– Слушай, извини, я не прав, – промямлил Марат.

– Скажи еще раз, как ты меня назвал, – угрожающе сказал Глухарев.

– Извини, прости, пожалуйста, пожалуйста не бей меня, прости, прости, – Марат в эту секунду испытывал необъяснимую гамму чувств, от страха до Стокгольмского синдрома, какую-то даже братскую любовь к этому превосходящему по силе человеку. Словно он пытался поговорить с диким животным и готов был отдать ему все ради примирения. В какой-то миг он показался ему отличным парнем, не будь этого инцидента.

Они остановились. Глухарев встал напротив и ткнул Марата кулаком в лицо. Не сильно, почти незаметно. Затем еще, но сильнее.

– Все, все, хватит, я понял, – лепетал Марат, не обращая внимания на собственное унижение.

– Как ты меня назвал? – Глухарев ткнул кулаком его под дых. У Марата перехватило дыхание, он согнулся пополам, держась за живот. Перед глазами появился кед Глухарева, который шмякнул по лицу.

– Я же попросил прощения, – скорчившись, хрипел Марат. – Я же извинился.

– Как ты меня назвал? – словно не слыша его, продолжал Глухарев. Ему нужно было услышать то самое слово, чтобы ударить со всей силы. Но Марат не говорил его, вот только злость снова закипела в нем.

– Я же извинился! – он резко выпрямился и набросился на Глухарева. Дальше все было как во сне. Пропало осознание. Какие-то образы, обрывки событий. Марат бил со всей силы, со страхом и ненавистью. Бил как попало и куда попало. Как учил отец. Кулаком, локтем, коленом, пяткой, снова кулаком. Сбил с ног, уронил на пыльную дорогу и вертелся вокруг него коршуном. Дыхание обжигало легкие, глаза заливало потом, но он бил, словно боялся, что Глухарев встанет и тогда убьет его. Он чувствовал, как удары поглощает мягкая плоть, как отскакивает голова от колена, как скользят по крови кулаки, и бил, бил, бил…

Вдруг что-то сильное и быстрое свалило его с ног, перевернуло в воздухе и придавило к земле. Как сквозь туман он услышал мужской крик: “Хватит, прекрати, остановись!” Из горла в ответ вырывались хрипы и стоны. Это был физрук. Увидев потасовку, он прибежал с другого конца стадиона и оттащил Марата. Мальчишки, сопровождавшие его, стояли, раскрыв рты. На земле шевелился Глухарев.

– Успокоился, Рэмбо чертов? – физрук крепко держал его.

– Да, все, все я больше не буду, хватит, – хрипел Марат, сплевывая кровь. Глухарев, скорчившись, лежал на земле и тихонько стонал.

В больницу попали оба. По злой иронии в соседние палаты. Глухарев получил разбитое лицо, сотрясение мозга и разрыв селезенки. А у Марата оказался сломан нос, лучевая кость правой руки и разбита бровь. Кажется, он какое-то время дубасил Глухарева уже сломанной рукой. На руку наложили гипс, а нос попытались исправить.

В палату заходили два милиционера, мужчина средних лет и женщина пенсионного возраста, а с ними заплаканная мать. Сухим тоном они спрашивали о случившемся, записывали что-то себе в бумаги, затем спешно собрались и вышли.

Потом приходил отец. Трезвый. Он посмотрел на лежащего сына с тревогой. Опухший нос, синяки, швы на брови, гипс на руке. Затем присел на край кровати, поставил на тумбочку сверток с фруктами и негромко спросил:

– За что дрался?

– Не знаю, – еле различимо произнес Марат и отвел глаза, – за правду, а может и нет.