Осколки бытия

 
Чаек крик
По живому режет волну,
Солнца блик
Не дождётся подругу-луну,
Неба сдвиг
Проливает на землю вину,
Этот миг
Нити жизни сплетает в одну.
 
 
Сердца стук
Ускоряет пульсацию вен,
Ветра звук
Разрушает иллюзию стен,
Пальцы рук
Прикасаются к ямке колен,
Этот круг
Замыкает все оси систем.
 
 
Зверя стон
Слышен всюду издалека,
Дна уклон
Нас уносит за облака,
Царский трон
Бесполезен без седока,
Эха звон
Без остатка вобрали века.
 
 
Чисел ряд —
Как предчувствие тишины,
Острый взгляд
Проникает в бесцветные сны,
Мира клад
Сгнил давно на задворках тюрьмы,
Кто здесь брат?
Протяните мне руку из тьмы…
 
 
Веры флаг
Делит душу напополам,
Тайный знак —
Как предчувствие будущих драм,
Чёрный мрак
Вновь сменяет заря по утрам,
Пусть же так
Обрету я свой внутренний храм…
 

Когда ты ушла

 
Остыл приготовленный ужин,
И вечер – мой господин —
Лохмотья распущенных кружев
В осколках разбитых витрин.
 
 
Колышется занавеска,
В прокуренной кухне – тоска,
Мерцает пространство гротеска
Под взглядом дверного глазка.
 
 
За ним – полоса отчуждения
И странно-пустой коридор
Без голосов и движения —
Как будущему приговор.
 
 
Желток неостывшего воска
Сползает по кромке окна,
Лишённая прежнего лоска
Висит в Зазеркалье луна.
 
 
Блуждают озябшие тени,
Вселяясь в кривые углы,
Белеют твои колени
В проекции темноты.
 
 
Я вижу их так же явно,
Как если бы предо мной
Вдруг встали высокие травы,
И сам бы я стал вдруг травой.
 
 
Но засыпает снегом
Продавленный старый диван,
Как нескончаемым веком
Виной истекает кран.
 
 
А впереди – злые ночи,
Безрадостные года,
И душу предчувствие точит,
Что это уже навсегда.
 
 
Лишь тот, кто назначен нам свыше,
Поможет ту чашу испить,
Я верю: пока мы дышим,
Мы сможем всё изменить…
 

Второе пришествие

 
Свеча горела до утра
Клеймом предательства Петра,
Стекло разбилось,
Он вернулся;
Всё повторилось,
Круг замкнулся.
 
 
В ночь прокричали петухи,
Уже отпущены грехи,
Свеча сгорела,
Мрак сгустился,
И весть летела:
Сын явился.
 
 
Он снова шёл и правду нёс
Среди потухших чёрных звёзд.
Мечта сбылась,
Любовь проснулась,
Звезда зажглась,
Ось развернулась.
 
 
С плодами сладкими земля,
Клубком отравленным змея,
И люди снова
Закрыли уши,
Не вняли Слову,
Продали души.
 
 
Иуда празднует беду,
Босой Исус идёт по льду.
Сны истончились,
Буквы стёрлись,
Мечты разбились,
В дно упёрлись.
 
 
Нам причащаться не с руки,
Глухая тьма в конце строки.
Хлеб зачерствел,
Вино прокисло,
Храм опустел,
Исчезли числа.
 
 
Висит багровая луна,
Нас гложет общая вина.
Узлы стянулись,
Хор распался,
Мы оглянулись —
Он смеялся.
 
 
Там, на горе, лишь тень креста,
Фантом распятого Христа.
Помост качнулся,
Ритм сбился,
Мир пошатнулся —
Суд свершился.
 

Пуповина сущего

 
Свет всё ближе – всё больше грязи
Проявляет он в душах праздных.
Тот, кто ищет,
Стать сможет чище,
Наблюдая, как струпьями слазит
Что-то чёрное вперемешку с красным.
 
 
Пусть путь и разный до горних высей,
Пусть даже хаос царит повсюду,
Свет тьму разгонит
В открытых ладонях.
Этот миг стоит потерянных жизней,
Чтобы, как прежде, поверить в чудо.
 
 
Общей мы связаны пуповиной,
Нитью прочной с единым сущим
И, несмотря на различья
От нищеты до величья,
Друг друга незыблемые половины
В зыбком мире, чего-то ждущем.
 

Владивосток

 
Здесь море нежно
Целует небо
В туманной дымке
Свинцовых туч.
В волнах безбрежных —
Улыбки света,
К замкам заветным
Забытый ключ.
 
 
В силках гранитных —
Живое сердце,
Свободно дышит
Морской прибой.
На тонких нитках
Небесных терций
Повисли крыши —
Пейзаж родной.
 
 
В изломах сопок —
Вся мудрость жизни,
В закатном чуде —
Мазки богов.
Армады лодок,
Форпост отчизны —
Простые люди
И мало слов.
 
 
Мосты – как крылья
Над водной бездной,
И крики чаек,
Как крик души.
Огни флотилий
В проливах тесных
Путь освещают
В ночной тиши.
 
 
Я с ним навечно
Судьбою связан,
Здесь моя пристань,
Здесь мой порог.
Моя предтеча —
Палитра красок
Оживших истин —
Владивосток…
 

Рядовые эпох

 
Жизнь плоска —
На поверхности круг,
Сон туманный над вечным забвением,
Как и всё, что мы видим вокруг —
Лишь тоска
Пополам с удивлением.
 
 
Кто придаст
Глубину и объём
Блёклым мыслям в их мелкой ничтожности,
Кто погрузит нас в тот водоём —
Тайный пласт
На краю невозможности?
 
 
Скучен мир —
Слишком много томов,
Истрепались страницы несметные;
Больше нет здесь обильных даров,
Память стёрта до дыр,
Как подшивки газетные.
 
 
Вспыхнет век
Только мигом одним,
Что промчится с большим опозданием;
Станет ветром клубящийся дым,
И поймёт человек
Замысел мироздания.
 
 
Ключ найдут
От замков и дверей
К нашим грёзам, так и несбывшимся,
Чтоб избавить как можно скорей
От бессмысленных пут
Этих жизней приснившихся.
 
 
Всё уйдёт,
Перемелется в пыль,
Растворится в песках неизбежности…
А была ли та самая быль
В глубине тёмных вод —
Вероятность погрешности?
 
 
Встанут в строй
Рядовые эпох
На погосте пустынном и ветреном,
Пронесётся прощальный их вздох
Над остывшей землёй
И с восторгом, и с трепетом.
 

Тень былого света

 
Бокал вина,
Вмещающий в себя всю боль,
Что в душу жизнь вплести способна;
Ты пьёшь до дна
Осеннюю рубиновую хворь,
И сводит тишина с ума
В попытке мир познать бесплодной.
 
 
Горит свеча
Как вечный негасимый знак
Мучительных бессмысленных исканий;
Любви печать,
Вечерний разгоняя мрак,
Коснулась твоего плеча
И растворилась в пламени желаний.
 
 
Устал закат,
Как, впрочем, и смурной рассвет
Вставать над древней растерявшейся планетой;
Уже звучит набат —
Всё тлен, но всё же был и свет,
И молча топчется у врат
Лишь тень того былого света…
 

Ирина Коробейникова
Казахстан

Отрывок из романа «Научи меня радоваться, ба!»

В эту неделю Элла так и не выбрала времени погрузиться в историю Виолетты Уваровой. Из издательства прислали несколько текстовых документов на корректировку, и она устала от чтения. По вечерам выходила на веранду и долго сидела в тишине, вдыхая прохладный воздух и вглядываясь в темноту. Дождавшись Нору, закрывала двери и ложилась спать. От переизбытка информации долго ворочалась, призывая сон, но мысли путались и не давали возможности отключиться.

В воскресенье, ближе к обеду, прихватив с собой термос с чаем, бутерброды с творожным сыром, ветчиной и огурцом, а также плитку шоколада для активизации мыслительной деятельности, она поднялась к бабушке. Помня, как её била лихорадка той, проведённой в комнате Виолетты ночью, когда она обнаружила дневник, Элла решила одеться потеплее. Она уселась в подушки, чтобы не уставала спина, закутала в плед ноги и только тогда раскрыла тетрадь. Нора, заметив выпавшую конфетную обёртку, тут же схватила её и скрылась под кроватью.

8 сентября 1941 года началась одна из самых трагических страниц в истории города на Неве – 900-дневная блокада Ленинграда фашистскими войсками.

С первых дней войны кинематографисты «Ленфильма» включились в борьбу против оккупантов. Многие ленфильмовцы встали на оборону города в рядах народного ополчения. На киностудии начались съёмки фильмов, герои которых, запомнившиеся по картинам мирного времени, теперь выступали с призывами на борьбу с агрессорами.

Учитывая, что враг стремительно продвигался к Ленинграду, было принято решение об эвакуации «Ленфильма» и создании объединённой киностудии в Алма-Ате. Ленинградские кинематографисты к тому времени уже сотрудничали с казахскими коллегами на съёмках нескольких фильмов, поэтому в Алма-Ате им были рады. Переехали, конечно, не все – часть ленфильмовцев ушла на фронт, а часть осталась в Ленинграде и работала над кинохроникой. Работы фронтовых операторов вошли в документальный фильм «Разгром немецких войск под Москвой», который получил первый советский «Оскар».

В дни, когда немецкие войска почти уже осадили Ленинград и тянули щупальца к Москве, киношная интеллигенция спешно собиралась в дорогу.

В Ленинграде было нестерпимо страшно. Ужасающая темнота, свист пикирующих немецких бомбардировщиков… Сотрясались дома, слышались глухие крики, возвещающие о том, то где-то снова на землю упала смерть…

8 сентября гитлеровские войска захватили Шлиссельбург, и эшелон с кинематографистами «Ленфильма» и со всем студийным хозяйством: техническим оборудованием, реквизитами, костюмами, макетами двинулся через всю страну на Восток. В одном из вагонов покидала родной Ленинград и Виолетта. Она только недавно получила от киностудии квартиру, и теперь молодой актрисе пришлось покинуть её, заперев дверь на ключ и оставив его в домоуправлении.

Поезда везли режиссёров, актёров, сценаристов, операторов, декораторов, осветителей и гримёров в безопасный, но загадочный край – столицу Казахской ССР. Согласно данным, в Алма-Ату в начале Великой Отечественной войны приехали около 3000 кинематографистов.

Тогда счёт шёл не на дни, а на часы. Решение эвакуировать «Ленфильм» в Казахстан было принято 27 августа 1941 года.

Поезд уходил 8 сентября, всего за несколько часов до замыкания немцами кольца ленинградской блокады. В последний момент немецкие мотоциклисты, «упавшие на хвост» всё-таки обстреляли эшелон «Ленфильма» ураганным огнём. Но в этот раз обошлось без потерь.

У московских коллег ленфильмовцев времени было больше. И решение об их отправке в Алма-Ату принималось на полмесяца раньше.

С каким настроением ехали именитые деятели кино, привыкшие к своим бурлящим культурной жизнью городам, пусть застывшим от холодного дыхания войны, но таким родным, привычным?

Киноэшелон тащился медленно, поминутно останавливаясь. Ехали в неизвестность. Тревогу, отчаяние старались скрыть за шутками, натужным оживлением. Какой-то молодой журналист вёз с собой только что вышедшие «Основы кинорежиссуры» Льва Кулешова. Книгу в дороге разукрасили карикатурами, изречениями и автографами.

Ехали весело. Пели любимые песни. Даже разыгрывали сценки и репетировали роли. Начатые фильмы нужно было доснимать, как только поезд придёт к месту назначения.

Обоз был в пути две недели. Доехав до места, все увидели сказочный зелёный город, окружённый серебряным кольцом снежных гор. На улицах журчали весёлые арыки, на деревьях висели красные, с голову ребёнка, яблоки апорт.

Москвичи и ленинградцы, прибыв в Алма-Ату, влюбились в уютный город. Виолетта сразу ощутила контраст между тревожным городом-крепостью Ленинградом, оказавшимся на пути врага, и относительно спокойной столицей Казахской республики в пяти тысячах километрах от линии фронта.

Почему решили эвакуировать «Мосфильм» и «Ленфильм», ВГИК и Всесоюзную сценарную студию в столицу советского Казахстана – единого ответа нет. Возможно, виной всему была алма-атинская благодать или триста солнечных дней в году, что давало возможность использовать натурные съёмки вместо дорогостоящих строительных павильонов. И, конечно, потому, что город Алма-Ата очень фактурный город. Единственной проблемой киношников была маскировка алмаатинской зелени, чтобы сделать кадр похожим на Москву или Ленинград.

Центральная объединённая киностудия (ЦОКС) появилась 15 ноября 1941 года на базе Алма-Атинской студии кинохроники, выпускавшей документальные картины.

Алма-Ата, как и вся страна, жила фронтом. Толпы на площадях ожидали у репродукторов военные сводки. В город шли эшелоны с ранеными, госпитали были переполнены. Актёры выступали перед ранеными с концертами. Похоронки приходили регулярно, достигая и этих отдалённых мест.

Быт эвакуированных складывался по-разному. Квадратные метры были роскошью. Из всего многообразия жилищных условий выделялся только трёхэтажный дом на углу улиц Кирова и Пролетарской, прозванный в народе «лауреатником». Нетрудно догадаться почему – в него селили знаменитостей, в том числе лауреатов Сталинской премии. Этот дом был больше похож на курятник, чем на элитное жильё. Низкие потолки, коридорная система, и у каждого лауреата по комнате с одним окном. Остальные жили по восемь-десять человек в каждой комнате. Ни туалетов, ни ванных в доме не предусматривалось. Вход со двора. Там на верёвках сохли чьи-то рубашки, платья, бельё. Дом почти всегда пустовал: съёмки шли и днём, и ночью. За «лауреатником» поспешно выстроили нечто похожее на цирк шапито, который использовался как павильон.

Условия в «лауреатнике» считались вполне себе приемлемыми по меркам военной эвакуации, но вот бытовые условия рядовых кинодеятелей были на грани допустимого. Сотрудников киностудии разбросали по частным домам. Жили в тесноте, да не в обиде. Первое время часто голодали. Более-менее приличные пайки полагались только заслуженным деятелям. Остальным еды явно не хватало. Тогда пришлось проявить смекалку – однажды продуктовые карточки просто нарисовали на бумаге. Когда о фальшивках узнали, «художников» едва не привлекли к уголовной ответственности. Но, понимая ситуацию, простили.

Местные жители тепло относились к приезжим. Старались помочь чем могли. Приносили курдюк, вяленую конину, кумыс, курт. В основном же рацион ленфильмовцев составляли затируха и лапша. Яблоки рвали в соседнем саду.

Больше удручали не бытовые трудности и не убогий карточный паёк, а униженная погружённость в низменные заботы, в поиски денег и пропитания, вплоть до обмена и торговли на базаре. Можно себе представить, как была шокирована, скажем, романтическая поклонница, увидев остервенело торгующимся со старым казахом своего любимого актёра.

От отчаяния, как всегда, спасала работа.

Электричество давали только ночью. Поэтому днём в основном проводили натурные съёмки, а в ночное время снимали с искусственным освещением. Работа не прекращалась ни на минуту. Не было никаких автоматов, монтажницы склеивали кадры руками. На студии работали в три смены. В павильонах не топили даже зимой. Изо рта шёл пар.

Но, несмотря на все трудности, за четыре военных года ЦОКС выпустила 23 полнометражных картины и десять короткометражных.

Главным достижением ЦОКС стал сенсационный фильм «Иван Грозный» создателя новой кинематографии гениального Сергея Эйзенштейна с Николаем Черкасовым в главной роли.

Подготовка к съёмкам «Ивана Грозного» требовала не только вдохновения. Здесь были проявлены чудеса изобретательности, так как снимали его в то время, когда нельзя было достать ни гвоздей, ни красок, ни самых необходимых вещей. Не было фанеры, из которой обычно строили декорации. И тогда художнику Алтынбеку Касымову пришла в голову спасительная мысль – из тростника-чия были сплетены огромные маты, на которых отлично держалась штукатурка. В переводе чий означает тонкий, худой, тонконогий. Тростник сам по себе действительно очень тонкий, но высушенный и переплетённый нитями или шерстью, является прочным материалом для ковров и циновок. Ими испокон веков пользовались казахи, киргизы и монголы. Чий растёт у небольших водоёмов в огромном количестве, поэтому материала хватало с лихвой. Целая бригада мастеров под руководством главного художника фильма расписывала сплетённые маты, в точности воссоздавая интерьеры кремлёвских залов, царских покоев и собора, в котором происходила торжественная коронация Ивана Грозного. Кремль из циновок! Подумать только! Это было поистине завораживающим зрелищем! Виолетта не могла оторвать взгляда от рук Алтынбека. Это были руки настоящего волшебника! Впрочем, не меньшее удивление вызывала и снежная зима, отснятая жарким летом. Каскелен, расположенный в пятидесяти километрах от Алма-Аты, на время превратился в Подмосковье.

В съёмках «Грозного» так или иначе был задействован весь город. Алма-Ату стали называть «всесоюзным тылом» и кинематографической столицей Советского Союза… В народе её прозвали «советским Голливудом».