Уильям Вордсворт (1770–1850)

Отголоски бессмертия по воспоминаниям раннего детства

Ода

I

 
Когда-то все ручьи, луга, леса
Великим дивом представлялись мне;
Вода, земля и небеса
Сияли, как в прекрасном сне,
И всюду мне являлись чудеса.
Теперь не то – куда ни погляжу,
Ни в ясный полдень, ни в полночной мгле,
Ни на воде, ни на земле
Чудес, что видел встарь, не нахожу.
 

II

 
Дождь теплый прошумит –
И радуга взойдет;
Стемнеет небосвод –
И лунный свет на волнах заблестит;
И тыщи ярких глаз
Зажгутся, чтоб сверкать
Там, в головокружительной дали!
Но знаю я: какой-то свет погас,
Что прежде озарял лицо земли.
 

III

 
Я слышу пение лесных пичуг,
Гляжу на скачущих ягнят,
На пестрый луг
И не могу понять, какою вдруг
Печалью я объят,
И сам себя виню,
Что омрачаю праздник, и гоню
Тень горестную прочь; –
Чтоб мне помочь,
Гремит веселым эхом водопад
И дует ветерок
С высоких гор;
Куда ни кину взор,
Любая тварь, любой росток –
Все славят май.
О, крикни громче, крикни и сломай
Лед, что плитою мне на сердце лег,
Дитя лугов, счастливый пастушок!
 

IV

 
Природы твари, баловни весны!
Я слышу перекличку голосов;
Издалека слышны
В них страстная мольба и нежный зов.
Веселый майский шум!
Я слышу, чувствую его душой.
Зачем же я угрюм
И на всеобщем празднестве – чужой?
О горе мне!
Все радуются утру и весне,
Срывая в долах свежие цветы,
Резвяся и шутя;
Смеется солнце с высоты,
И на коленях прыгает дитя; –
Для счастья нет помех!
Я вижу всё, я рад за всех…
Но дерево одно среди долин,
Но возле ног моих цветок один
Мне с грустью прежний задают вопрос:
Где тот нездешний сон?
Куда сокрылся он?
Какой отсюда вихрь его унес?
 

V

 
Рожденье наше – только лишь забвенье;
Душа, что нам дана на срок земной,
До своего на свете пробужденья
Живет в обители иной;
Но не в кромешной темноте,
Не в первозданной наготе,
А в ореоле славы мы идем
Из мест святых, где был наш дом!
Дитя озарено сияньем Божьим;
На мальчике растущем тень тюрьмы
Сгущается с теченьем лет,
Но он умеет видеть среди тьмы
Свет радости, небесный свет;
Для юноши лишь отблеск остается –
Как путеводный луч
Среди закатных туч
Или как свет звезды со дна колодца;
Для взрослого уже погас и он –
И мир в потёмки будней погружен.
 

VI

 
Земля несет охапками дары
Приемному сыночку своему
(И пленнику), чтобы его развлечь,
Чтобы он радовался и резвился –
И позабыл в пылу игры
Ту, ангельскую, речь,
Свет, что сиял ему,
И дивный край, откуда он явился.
 

VII

 
Взгляните на счастливое дитя,
На шестилетнего султана –
Как подданными правит он шутя –
Под ласками восторженной мамаши,
Перед глазами гордого отца!
У ног его листок, подобье плана
Судьбы, что сам он начертал,
Вернее, намечтал
В своем уме: победы, кубки, чаши;
Из боя – под венец, из-под венца –
На бал, и где-то там маячит
Какой-то поп, какой-то гроб,
Но это ничего не значит;
Он это все отбрасывает, чтоб
Начать сначала; маленький актер,
Он заново выучивает роли,
И всякий фарс, и всякий вздор
Играет словно поневоле –
Как будто с неких пор
Всему на свете он постигнул цену
И изучил «комическую сцену»,
Как будто жизнь сегодня, и вчера,
И завтра – бесконечная игра.
 

VIII

 
О ты, чей вид обманывает взор,
Тая души простор;
О зрящее среди незрячих око,
Мудрец, что свыше тайной награжден
Бессмертия, – читающий глубоко
В сердцах людей, в дали времен:
Пророк благословенный!
Могучий ясновидец вдохновенный,
Познавший всё, что так стремимся мы
Познать, напрасно напрягая силы,
В потёмках жизни и во тьме могилы, –
Но для тебя ни тайны нет, ни тьмы!
Тебя Бессмертье осеняет,
И Правда над тобой сияет,
Как ясный день; могила для тебя –
Лишь одинокая постель, где, лёжа
Во мгле, бессонницею мысли множа,
Мы ждем, когда рассвет блеснет, слепя;
О ты, дитя по сущности природной,
Но духом всемогущий и свободный,
Зачем так жаждешь ты
Стать взрослым и расстаться безвозвратно
С тем, что в тебе сошлось так благодатно?
Ты не заметишь роковой черты –
И взвалишь сам себе ярмо на плечи,
Тяжелое, как будни человечьи!
 

IX

 
О счастье, что в руине нежилой
Еще хранится дух жилого крова,
Что память сохраняет под золой
Живые искорки былого!
Благословенна память ранних дней –
Не потому, что это было время
Простых отрад, бесхитростных затей –
И над душой не тяготело бремя
Страстей – и вольно вдаль ее влекла
Надежда, простодушна и светла, –
Нет, не затем хвалу мою
Я детской памяти пою –
Но ради тех мгновений
Догадок смутных, страхов, озарений,
Осколков тайны – тех чудесных крох,
Что дарит нам высокая свобода,
Пред ней же наша смертная природа
Дрожит, как вор, застигнутый врасплох; –
Но ради той, полузабытой,
Той, первой, – как ни назови –
Тревоги, нежности, любви,
Что стала нашим светом и защитой
От злобы мира, – девственно сокрытой
Лампадой наших дней;
Храни нас, направляй, лелей,
Внушай, что нашей жизни ток бурлящий –
Лишь миг пред ликом вечной тишины,
Что осеняет наши сны, –
Той истины безмолвной, но звучащей
С младенчества в людских сердцах,
Что нас томит, и будит, и тревожит;
Её не заглушат печаль и страх,
Ни скука, ни мятеж не уничтожат.
И в самый тихий час,
И даже вдалеке от океана
Мы слышим вещий глас
Родной стихии, бьющей неустанно
В скалистый брег,
И видим тайным оком
Детей, играющих на берегу далеком,
И вечных волн скользящий мерный бег.
 

X

 
Так звонче щебечи, певец пернатый!
Пляшите на лугу
Резвей, ягнята!
Я с вами мысленно в одном кругу –
Со всеми, кто ликует и порхает,
Кто из свистульки трели выдувает,
Веселый славя май!
Пусть то, что встарь сияло и слепило,
В моих зрачках померкло и остыло,
И тот лазурно-изумрудный рай
Уж не воротишь никакою силой, –
Прочь, дух унылый!
Мы силу обретем
В том, что осталось, в том прямом
Богатстве, что вовек не истощится,
В том утешенье, что таится
В страдании самом,
В той вере, что и смерти не боится.
 

XI

 
О вы, Озера, Рощи и Холмы,
Пусть никогда не разлучимся мы!
Я ваш – и никогда из вашей власти
Не выйду; мне дано такое счастье
Любить вас вопреки ушедшим дням;
Я радуюсь бегущим вскачь ручьям
Не меньше, чем когда я вскачь пускался
С ручьями наравне,
И нынешний рассвет не меньше дорог мне,
Чем тот, что в детстве мне являлся.
Лик солнечный, склоняясь на закат,
Окрашивает облака иначе –
Задумчивей, спокойней, мягче:
Трезвее умудренный жизнью взгляд.
Тебе спасибо, сердце человечье,
За тот цветок, что ветер вдаль унес,
За всё, что в строки не могу облечь я,
За то, что дальше слов и глубже слез.
 

Радуга

 
Когда я эту радугу-дугу
В отмытой ливнем вижу синеве,
Я удержать восторга не могу;
Как в детстве, сердце рвется прочь,
Трепещет на незримой тетиве!
И я хочу, пока не пала ночь,
На радугу после дождя,
Рождающую столько смелых стрел,
Смотреть с таким же счастьем, уходя,
Как я на утре жизненном смотрел.
Дитя – отец Мужчины. Эту нить
Чтоб не порвать в душе, а сохранить,
Я одного себе желаю впредь:
Не разучиться бы благоговеть!
 

Сонеты

«Путь суеты – с него нам не свернуть!..»

 
Путь суеты – с него нам не свернуть!
Проходит жизнь за выгодой в погоне;
Наш род Природе – как бы посторонний,
Мы от нее свободны, вот в чем жуть.
 
 
Пусть лунный свет волны ласкает грудь,
Пускай ветра зайдутся в диком стоне
Или заснут, как спит цветок в бутоне, –
Все это нас не может всколыхнуть.
 
 
О Боже! Для чего в дали блаженной
Язычником родиться я не мог!
Своей наивной верой вдохновенный,
 
 
Я в мире так бы не был одинок:
Протей вставал бы предо мной из пены
И дул Тритон в свой перевитый рог!
 

«О Сумрак, предвечерья государь!..»

 
О Сумрак, предвечерья государь!
Халиф на час, ты Тьмы ночной щедрее,
Когда стираешь, над землею рея,
Все преходящее. – О древний царь!
 
 
Не так ли за грядой скалистой встарь
Мерцал залив, когда в ложбине хмурой
Косматый бритт, покрытый волчьей шкурой,
Устраивал себе ночлег? Дикарь,
 
 
Что мог узреть он в меркнущем просторе
Пред тем, как сном его глаза смежило? –
То, что доныне видим мы вдали:
Подкову темных гор, и это море,
Прибой и звезды – все, что есть и было
От сотворенья неба и земли.
 

Глядя на островок цветущих подснежников в бурю

 
Когда надежд развеется покров
И рухнет Гордость воином усталым,
Тогда величье переходит к малым:
В сплоченье братском робость поборов,
 
 
Они встречают бури грозный рев, –
Так хрупкие подснежники под шквалом
Стоят, противясь вихрям одичалым,
В помятых шлемах белых лепестков.
 
 
Взгляни на доблестных – и удостой
Сравненьем их бессмертные знамена.
Так македонская фаланга в бой
 
 
Стеною шла – и так во время оно
Герои, обреченные Судьбой,
Под Фивами стояли непреклонно.
 

«На мощных крыльях уносясь в зенит…»

 
На мощных крыльях уносясь в зенит,
Пируя на заоблачных вершинах,
Поэзия с высот своих орлиных
Порой на землю взоры устремит –
 
 
И, в дол слетев, задумчиво следит,
Как манят пчел цветы на луговинах,
Как птаха прыгает на ножках длинных
И паучок по ниточке скользит.
 
 
Ужель тогда ее восторг священный
Беднее смыслом? Или меньше в нем
Глубинной мудрости? О дерзновенный!
Когда ты смог помыслить о таком,
Покайся, принося ей дар смиренный,
И на колени встань пред алтарем.
 

Уильям Блейк (1757–1827)

Сын лондонского галантерейщика, Блейк в 10 лет поступил в подмастерья к граверу, и это стало его основной профессией. В 1789 году он опубликовал «Песни невинности», а пятью годами позже – «Песни опыта». Эти и все последующие книги Блейка изданы им самим и иллюстрированы собственными гравюрами.

Уильям Блейк. С картины Томаса Филипса, 1807 г.

Уже в первых сборниках проявился визионерский и пророческий характер поэзии Блейка. Он громко прозвучал в «Книге Тэль», «Бракосочетании Рая и Ада» и других т. н. «пророческих книгах» поэта. Блейк яростно отрицал утилитарный Разум, воспевая поэтический Гений и интуицию свободного человека.

Талант Блейка, художника и поэта, не был оценен при жизни. Он был заново открыт прерафаэлитами в 1850-х годах и впервые полно представлен в трехтомном издании Э. Эллиса и УБ. Йейтса (1893).

Весна (Из «Песен Невинности»)

 
Пой, свирель!
В небе – трель
Жаворонка
Льется звонко;
А в ночи
Хор звучит
Соловьиный
Над долиной…
 
 
Весело, весело, весело весной!
 
 
Петушок,
Наш дружок,
День встречает,
Величает;
Детвора
Мчит с утра
В сад и в поле –
Смейся вволю!
 
 
Весело, весело, весело весной!
 
 
Как я рад
Меж ягнят
Встретить братца,
С ним обняться –
Шёрстку мять,
Целовать
Лобик нежный,
Белоснежный!
 
 
Весело, весело, весело весной!
 

Больная роза (Из «Песен Опыта»)

 
О роза больная!
Кто скрытно проник
В твой сумрак росистый,
Пурпурный тайник?
 
 
То червь бесприютный,
Изгнанник высот,
Чья чёрная страсть
Твою душу сосёт.
 

Дерзи, Вольтер, шути, Руссо! (Из Манускрипта Россетти)

 
Дерзи, Вольтер, шути, Руссо,
Кощунствуйте, входя в азарт!
На ветер брошенный песок
Несет насмешникам в глаза.
 
 
И каждая песчинка – свет,
Алмазный колкий огонек,
Как россыпь звезд в глухой степи,
Где путь Израиля пролег.
 
 
Все атомы, что грек открыл,
И Галилеевы миры –
Песок на берегу морском,
Где спят Израиля шатры.
 

Хрустальный шкафчик (Из Манускрипта Пикеринга)

 
Я Девой пойман был в Лесу,
Где я плясал в тени густой,
В Хрустальный Шкафчик заключен,
На Ключик заперт золотой.
 
 
Тот Шкафчик гранями сиял –
Жемчужный, радужный, сквозной,
В нем открывался новый Мир
С волшебной маленькой Луной.
 
 
Там новый Лондон я узрел –
Деревья, шпили, купола;
В нем новый Тауэр стоял
И Темза новая текла.
 
 
И Дева – в точности, как Та, –
Мерцала предо мной в лучах;
Их было три, одна в другой:
О тайный трепет, сладкий страх!
 
 
И очарованный трикрат,
Тройной улыбкой освещен,
Я к ней прильнул: мой поцелуй
Был троекратно возвращен.
 
 
Я руки алчно к ней простер,
Палимый лихорадкой уст…
Но Шкафчик раскололся вдруг,
Рассыпался, как снежный куст;
 
 
И, безутешное Дитя,
Я вновь рыдал в глуши лесной,
И Бледная Жена в слезах,
Скорбя, склонялась надо мной.
 

Врагу человеческому, который есть бог этого мира
(Из книги «Ворота Рая» (1818))

 
Воистину ты, Сатана, дуралей,
Что не отличаешь овцы от козла,
Ведь каждая шлюха – и Нэнси, и Мэй –
Когда-то святою невестой была.
 
 
Тебя величают Иисусом в миру,
Зовут Иеговой, небесным Царем.
А ты – сын Зари, что погас поутру,
Усталого путника сон под холмом.
 

Сэмюэл Тейлор Кольридж (1772–1834)