Глава II
Подводные встречи

Бой подходил к концу.

Каракатица теряла силы. Уцепившись двумя руками за тонкий выступ скалы, она пыталась остальными восемью обвить скользкое, змеиное тело мурены. Обычно серая с зелеными полосками и пятнами окраска каракатицы, так хорошо скрывавшая ее на фоне покрытой водорослями скалы, теперь, в разгар битвы, непрерывно менялась от ярости и страха, и по телу пробегала дымка всех оттенков. Кольцо упругой кожи у основания рук растянулось, и из него выглядывал темно-бурый попугайный клюв – большой, твердый, острый, способный прокусить до мозга голову даже крупной рыбы. Два больших круглых глаза сверкали то розовым, то голубым, то серебристо-зеленым огнем. Как всегда на охоте за рыбами, каракатица пыталась подтянуть врага своими хватательными руками, усеянными бесчисленными присосками, к челюстям, чтобы прокусить ему череп. Но враг этот – большая, двухметровая мурена – был слишком велик, ловок и силен. Ярко-желтая передняя часть рыбы, толстая и круглая, мелькала в неуловимо быстрых движениях. Бесчисленные острые зубы рвали тело головоногого то с одной, то с другой стороны.

Старая, опытная каракатица, великан среди подобных ей, с честью выходившая до сих пор из многих сражений, впервые встретилась с таким неотразимым нападением. Она истощила уже почти весь запас чернильной жидкости, которой окрашивала вокруг себя воду до черноты. Она уже потеряла правый плавник и две руки, начисто отрезанные острыми зубами мурены. В этот критический момент она попробовала применить свое старое, испытанное средство в борьбе с длинномордыми рыбами. Взмахнув, как бичами, одновременно всеми шестью свободными руками, четырьмя короткими она обвила тело мурены, а две хватательные попыталась захлестнуть вокруг ее пасти. Но одна рука попала в пасть мурены и через мгновение бессильно повисла, извиваясь, как червяк. Другой рукой ей все же удалось сильно сжать страшные челюсти врага. Мурена яростно билась в этой петле. Ее длинное цилиндрическое тело свивалось в кольцо, потом разворачивалось, и темный хвост с ужасной силой бил по каракатице, прильнувшей к скале. Понадобилось всего три таких удара, чтобы оглушенная каракатица ослабила петлю на пасти мурены. Еще несколько ударов – и пасть открылась, затем сомкнулась: длинная рука отделилась от головы и, свертываясь и развертываясь, медленно пошла ко дну.

Каракатица отцепилась от скалы и, окутав себя чернильным облаком, попробовала спастись бегством. Это ей, однако, не удалось. Вероятно, слишком мало чернильной жидкости оставалось уже у нее в кармане, и облако поэтому получилось очень прозрачным.

Через минуту, когда оно растаяло, можно было видеть торопливое и яростное пиршество мурены.

Вдали, в зеленовато-синем сумраке, мелькнуло темное, длинное и гибкое, как хлыст, тело с острой щучьей головой. Широкая пасть была полна крючковатых зубов, на конце челюсти торчали два громадных, похожих на клыки зуба. Сверкнуло серебристое брюхо.

Мурена заметила опасность лишь в последний момент. Едва успела она поднять кверху голову с раскрытой пастью, как ее толстая круглая шея почти скрылась в широкой пасти пришельца. Барракуда – страшилище антильских вод, – словно молния, поразила мурену.

Извиваясь и свиваясь, как две стальные пружины, огромные рыбы клубком вращались, почти касаясь дна, вздымая тучи песка и ила. Во все стороны летели поднятые мощными струями воды шоколадные голотурии, похожие на огурцы с высокими мясистыми пупырышками; черные морские ежи, круглые, как хлебы, с растопыренными во все стороны длинными острыми иглами; желтые, зеленые, ярко-красные морские звезды, пятилучевые и многолучевые; офиуры с длинными, тонкими, как плети, лучами; разноцветные, покрытые слизью губки, «гигантские мокрицы», по двадцать–тридцать сантиметров в длину. Расползались задом наперед раки; торопливо, бочком, убегали крабы на высоких, как ходули, ножках, высоко неся свои толстые, мощные клешни. Рыбы разноцветным дождем летели подальше от этого страшного места.

Барракуда не выпускала мурену из своих как будто окаменевших челюстей. Она все глубже погружала свои ужасные зубы в тело жертвы. Наконец, с силой встряхнув мурену, она вырвала из ее толстой шеи огромный кусок мяса и мгновенно проглотила его. С глубокой раной, оставляя за собой широкую, расползающуюся полосу крови, мурена бросилась в бегство. Но с неуловимой стремительностью барракуда настигла и яростно принялась рвать и терзать свою добычу.

* * *

Павлик шел вслед за зоологом, поднимаясь по крутому склону подводной горы. Ему все мерещились длинные, острые зубы барракуды, ее широкая пасть, ее неподвижные круглые глаза, полные, казалось, холодной ярости. Он боязливо оглядывался по сторонам.

Его мягкие волосы, обычно гладко причесанные, с ровным боковым пробором, сейчас немного растрепались и слиплись от испарины. Большие серые глаза сделались круглыми. Тонкое, с острым подбородком лицо было бледно. Мелькавшие повсюду тени пугали его. Сгущенный зеленоватый сумрак расселин, гротов, провалов в нагромождении скал, колеблющиеся гирлянды водорослей, заросли морских лилий – все грозило неожиданным, страшным, беспощадным. Он едва волочил ноги. Его шаги поднимали со дна легкими серебристыми облачками белый коралловый песок. Он наступал на голотурии, мирно глотавшие ил, на морские звезды, медленно ползавшие по дну, на мраморно-белые мешковидные асцидии, лопавшиеся под его тяжелыми подошвами, на известковые трубочки червей, высунувших кверху свои перистые жабры с тончайшим ветвистым узором кровеносной системы…

– Ну вот, – сказал выступавший впереди зоолог, – карьера мурены кончилась в два счета. Из зубов барракуды редко кому удается спастись.

– А нам она… ничего не могла бы сделать, Арсен Давидович… если бы мы не спрятались в расселину? – слегка заикаясь, спросил Павлик.

Зоолог усмехнулся и по привычке поднял руку, чтобы погладить свою великолепную ассирийскую бороду, но рука прошлась только по гладкой металлической груди скафандра.

– Против наших скафандров бессильны зубы не только барракуды, но даже владыки подводных глубин – кашалота, – ответил он. – И я затащил тебя в расселину не потому, что боялся: мне просто не хотелось мешать актерам на сцене. Но и самому Скворешне я не советовал бы встретиться во время купания, в одних трусах, с барракудой. Это, пожалуй, самая страшная рыба, самый дерзкий хищник антильских вод.

Зоолог вдруг остановился, опустился на колени и, пристально всматриваясь во что-то на дне, позвал:

– Павлик! Замечательное зрелище! Иди сюда скорее, бичо!

Голос его в крохотном радиоприемнике, спрятанном в шлеме Павлика, звучал весело и возбужденно. Сквозь прозрачный шлем Павлику видна была большая бритая голова в таком же шлеме, крупный нос, мохнатые черные брови и иссиня-черная блестящая борода, терявшаяся за воротником скафандра. Спереди каждого шлема сверкал серебром рефлектора небольшой, но мощный, как маленькое солнце, круглый выпуклый фонарь. Металлический, цвета вороненой стали, скафандр на спине и груди раздувался, делая маленького зоолога похожим на фантастического горбатого карлика. В этих горбах у него и у Павлика заключались небольшие, но огромной емкости электрические аккумуляторы, механизмы для движения, запасы кислорода. На гибком металлическом поясе висели кортик, еще один маленький переносный фонарь, топорик на длинной рукоятке, круглый сверток и что-то вроде длинного, плоского патронташа. Справа у пояса висел квадратный плоский ящичек с ручкой и коротким дулом, как у браунинга. К ручке ящичка тянулся из спинного горба гибкий резиновый шнур. На левой руке в металлическую манжету скафандра под прозрачными кружочками были вделаны три самых необходимых для подводных путешествий прибора – часы, компас и глубомер. Павлика поражала больше всего неожиданная гибкость этой металлической одежды. И теперь, когда зоолог без напряжения, легко и свободно нагнулся, стал на колени, поднял руку и поманил ею Павлика, мальчик не смог удержаться, чтобы не потрогать металлическими пальцами свою металлическую грудь. Это было чудесно и восхитительно, это вызывало чувство безопасности и спокойствия. «Даже зубы кашалота бессильны против наших скафандров», – повторил он слова зоолога и, уже совсем повеселевший, торопливо подошел к нему, слегка напрягаясь, чтобы преодолеть сопротивление воды.

Не спуская глаз с какого-то яркого пятна, медленно двигавшегося по дну, зоолог вытянул руку:

– Тихонько, Павлик! Не спугни их! Нагнись и смотри.

– Рак, Арсен Давидович! – сказал Павлик, присмотревшись. – Но почему он наполовину спрятался в какую-то раковину? И что это за цветок он несет на себе?

Несмотря на шестидесятиметровую глубину, Павлик прекрасно видел, что делается на дне и чем занят этот странный рак.

День над поверхностью океана, очевидно, был яркий, безоблачный. Время близилось к полудню. Тропическое солнце уже высоко поднялось. Его лучи с каждым часом пронизывали чистую прозрачную воду все более вертикально и потому меньше отражались ею и глубже проникали в нее. Белоснежный коралловый песок, устилавший дно, как прекрасный рефлектор возвращал воде доходивший до него солнечный свет.

– Этот цветок живой, – сказал зоолог. – Актиния – животное. Она – хищник, самый настоящий, отъявленный хищник. А под нею в раковине действительно рак, но не обычный, а рак-отшельник. Смотри, он совсем вылез из раковины. Видишь: скорлупа, как твердый панцирь, покрывает лишь его грудь, голову и клешни. Вся остальная часть его тела мягкая и совершенно беззащитная. Поэтому рак всегда старается найти подходящую раковину какого-нибудь моллюска, чтобы спрятать в ней свое длинное голое брюшко. Он всюду таскает ее за собой, как домик, а при малейшей опасности скрывается в ней целиком.

– Смотрите, смотрите! – закричал Павлик. – Рак вылезает из своего домика! Какой он смешной! Одна клешня огромная, а другая маленькая!

Павлик залился веселым смехом. Зоолог тоже рассмеялся.

– Какая она красивая, эта актиния! – продолжал восхищаться Павлик. – Она похожа на астру. Правда, Арсен Давидович? Только лепестки гораздо длиннее, извилистее и совсем фиолетовые… таких астр не бывает.

– Правда, правда, бичо. Только это не лепестки, а щупальца. Живые, подвижные. Видишь, как они колышутся вокруг рта актинии, на вершине ее ствола? Да ты посмотри кругом: их тут масса, этих актиний, и самых разнообразных.

Павлик поднял голову. Действительно, все скалы и обломки камней были усеяны этими яркими, пышными подводными цветами. Высокие, до тридцати – сорока сантиметров, и низкие, почти плоские, то с длинными, развевающимися, как распущенные волосы, то с короткими, как будто подстриженными, щупальцами, красные, зеленые, пурпурные, фиолетовые, желтые, со всеми оттенками и переходами этих красок, – они представляли живой, неправдоподобно яркий для человеческого глаза цветник.

Кругом шныряли или медлительно и важно плыли рыбы необыкновенных, самых фантастических и неожиданных форм. Несколько небольших губанов на всем ходу внезапно, как по сигналу, остановились над прозрачным шлемом зоолога. Красноватые бока рыб по всей длине, от вытянутой головы до широкого закругленного хвоста, были расписаны густо-синими полосами, длинный спинной плавник с острыми, колючими лучами пестрел разнообразными красками. Чуть пошевеливая хвостом и плавниками, медлительно раскрывая и закрывая свои толстые, как будто припухшие губы, губаны словно о чем-то посоветовались, потом опустились ниже и повисли неподвижно со всех сторон вокруг шлема зоолога. Казалось, они внимательно рассматривали и изучали сквозь шлем это странное, необычное в подводном мире существо, лениво обмениваясь мнениями по поводу него.

Павлик не знал, на что раньше смотреть, чем больше восхищаться. Он сделал невольное движение руками. В один миг губаны разлетелись и затерялись в небольшой стайке своих родственников, которые усердно отдирали ракушки от соседней скалы и задумчиво перетирали их своими тупыми, плоскими зубами.

Медленно проплыла прозрачная, как будто вылитая из чистейшего стекла, розовато-фиолетовая медуза. Ее студенистое колокольчатое тело по нижнему краю было окаймлено нежной бахромой, а из середины его спускались, развеваясь, как пучок разноцветных шнурков, длинные щупальца. Медуза плавно неслась, непрерывно сжимая и раздувая края своего колокола.

Возле одного из этих нежных созданий мелькнула маленькая серебристая рыбка, и вмиг картина изменилась.

Щупальца прилипли к спине рыбки, рыбка замерла, словно парализованная; стрекательные нити, выброшенные из щупалец, вонзились в ее тело, впущенный яд моментально оглушил ее. Щупальца сжались, подтянулись под колокол, ко рту медузы, и в следующее мгновение Павлик увидел уже сквозь ее прозрачное тело темные очертания перевариваемой рыбки; целиком она не поместилась в желудке медузы, и хвост торчал еще через рот наружу.

– Бичо, смотри, что делает рак-отшельник!

Павлик оглянулся. Рак совсем вылез из своей завитой, как рожок, раковины. Сгибая и разгибая голое розовое брюшко, он подполз к другой такой же раковине, но побольше, сунул в нее клешню и вытащил несколько песчинок.

– Что он делает? – спросил Павлик.

– Сам поймешь сейчас, бичо. Мне тоже в первый раз удается видеть эту операцию не на картинках, а в натуре, собственными глазами.

Рак-отшельник вновь исследовал клешней внутренность раковины и, видимо, остался доволен. Вполз брюшком вперед в раковину и посидел в ней немного, устраиваясь там. Потом он вылез и подполз к прежнему своему жилищу. Красавица актиния, с невысоким цилиндрическим стволом, окрашенным в темно-красный цвет с чернильными полосами и пятнами, стояла свежая, роскошная, то сжимаясь, то разжимаясь и далеко распустив вокруг себя свои длинные фиолетовые, с фиолетово-красными концами щупальца. Щупальца играли, шевелились, извиваясь, окружая вершину ствола букетом гибких цветистых змеек. Две маленькие рыбки, не то в веселой игре, не то в погоне друг за другом, мелькнули серебристыми каплями, задев щупальца актинии. В одно мгновение обе рыбки оказались опутанными клубком щупалец – беспомощные, не в силах даже шевельнуть хвостом. В следующий момент клубок с добычей исчез в широко раскрывшемся на вершине ствола, в центре венца щупалец, ротовом отверстии. Еще момент – и над актинией вновь распустился очаровательный цветок с красивыми, нежными, слабыми на вид лепестками.

Пораженный этой невиданной охотой и коварством, прикрытым красотой и изяществом, Павлик с разгоревшимися глазами машинально повторял:

– Вот здорово! Какая красивая злючка! Какая злючка красивая!

Зоолог сделал попытку пожать металлическими плечами:

– Не злая, бичо, и не добрая. Она просто живет и борется за жизнь. А к капусте и к кондитерскому печенью ее никто не приучал.

В это время к актинии подполз рак и, приподнявшись, начал ощупывать края ее плоской круглой подошвы, которой актиния прикрепилась к раковине. Потом он ловко и с большим знанием дела, при помощи своих острых ножек, начал отделять подошву актинии от раковины. Он немало потрудился, прежде чем актиния, которая никак не протестовала против действий своего сожителя, очутилась в его обеих клешнях, высоко приподнятая над дном. Рак медленно полз к новому жилищу, бережно неся свою красавицу. Приблизившись к раковине, он поставил на нее актинию, крепко придавил ее подошву к изогнутой поверхности и долго придерживал ее клешнями в таком положении. Павлик следил за этим переездом на новую квартиру – затаив дыхание, боясь пошевельнуться. Минут через десять, когда рак отнял клешни, великолепная актиния прочно стояла на новом месте во всей красе, распустив вокруг себя свои гибкие, нежные щупальца.