– И куда дальше? – спросил я, повернувшись к спутнице.

– Понятия не имею. Я здесь впервые.

– Что ж, – мой вздох был печален, – идем наугад.

Пробираясь по коридору, мы старались соблюдать тишину. И нужно сказать, это давалось не так легко, как кажется. Даже Виктория, уже достаточно давно принадлежавшая царству мертвых, зачастую с трудом сдерживала себя от криков и страхов. Стекающая по стенам кровь казалась изощренным подобием пейзажей постмодернистских направлений, а то, что осталось от плоти, путалось под ногами и пугало неожиданностью своего происхождения.

– Вик, – обратился я к девушке, – Здесь много крови, но я не вижу тел. Вместо них лишь какие-то жалкие ошметки.

– Должно быть все они стали такими как я, – ответила Виктория.

– Но у них штат полсотни человек.

– И что?

– Куда подевались все эти живые мертвецы? Не могли же они сквозь землю провалиться.

– Откуда мне знать. Может, они отвалили?

– Нет. Акимыч сказал, что они не уходили.

– Тогда они где-то здесь, и значит, нам круто везет, коль мы до сих пор не попались им на глаза.

Наконец мы добрались до кабинета, на двери которого была привинчена табличка «капитан Бобрик». На стоматфакультете меня не обучали навыкам отмыкания замков, поэтому пришлось выбивать дверь с ноги.

В кабинете оказалось куда светлее, чем в коридоре.

– Я пропускаю женщин и детей, – сказал я, позволив Виктории войти первой.

Обстановка рабочего помещения покойного капитана Бобрика соответствовала обычным мещанским нормативам: стол, стул, диван и чайник. Скупую неординарность хозяина отражали ноутбук и стопки книг разнообразной тематики. По причине вульгарного интереса я взял одну из них, ту, на которой был изображен мужик с четырьмя парами крыльев, и принялся листать. Где-то в середине сборника тезисов глаза обнаружили заглавие «Херувим».

– У меня нет крыльев, – вспомнив избитую цитату, я начал читать.

«Древние еврейские инициированные обвиняли Иезекииля в выдаче глубоких истин учения. А вот Томас Инмен рассматривает видение Иезекииля как неопровержимое доказательство его нервного расстройства… Херувим является мистическим символом полноты мудрости, и эти создания являются духовными стражами четырех рек жизни, вытекающих из лучезарности творца. Когда двенадцать колен Израиля оказались в пустыне, знамена Рубена (человек), Иуды (лев), Эфраима (бык) и Дана (орел) были помещены по четырем углам.

В книге «Эдип Иудейский» сэр Уильям Драммонд воспроизводит фигуру, в которой Кирхер рассматривает картину расположения израильтян в качестве символа порядка вселенной. Согласно Ирению, Евангелий Нового Завета должно быть ровно четыре, как и сторон света. Церковь тоже должна иметь четыре столпа, подобно херувимам, из глубины которых происходит Слово. Ирений также уподобляет Иисуса Делателю всех вещей, сидящему на херувимах, тем самым явно соотнося Иисуса с каббалистической Славой Шехина. В мистицизме херувим, описанный в Бытии, означает плотные темные облака, состоящие из фантомов, заполняющих райский сад. Тот, кто ищет райский мир, вводится в заблуждение этими созданиями низших чувств…. Человек, до того как войти в сферу света, должен преодолеть сначала свои четыре животных природы.

В книге «Каббала» Адольф Франк пишет: «Все человеческие лица могут быть прослежены к четырем первичным типам, от которых они отличаются, подходя ближе или отклоняясь, в зависимости от их интеллектуального и морального порядка. Этими типами являются четыре фигуры таинственной колесницы Иезекииля, то есть фигуры человека, льва, быка и орла…».

– Постой-ка, – в моей голове неожиданно что-то щелкнуло, наладив при этом процесс здравомыслия, – Кажись это его я видел в том странном сне про сад… Преодолеть четыре животных природы… Что бы это могло значить?

– Что ты бубнишь себе под нос? – обратилась ко мне Вика.

Оглянувшись в ее сторону, я внезапно подумал о том, что она довольно красива. В ее фигуре всё находилось на своих местах, но главное, что она необычайно умело подбирала одежду для своей телесной оболочки. Некоторые девушки, которых называют девушками с превеликой натяжкой, наряжаются так, словно их стилист сбежал из психбольницы.

– На себя посмотри, придурок! – обязательно прикрикнут мои критиканки, прочитав эти строки.

– Но ведь я не девушка, – отвечу им я.

И знаете, даже леденящее дыхание смерти не смогло слепить из этого прекрасного материала что-то безобразное.

…А вот некоторые ученые принимают библейского левиафана за пресмыкающегося. Этого же мнения придерживается и Нандор Варкони: «На рисунке изображен передвигающийся на четырех ногах, с длинной шеей и длинным хвостом ящер, копия диплодока и бронтозавра. Строение его тела и чешуйчатая шкура подтверждают, что это гигантское пресмыкающееся»…

– Всё ясно. Ушел в себя, вернусь нескоро.

– Ты что-то сказала? – опомнившись, спросил я.

– Нет. Тебе показалось, – ответила Вика и вернулась к поискам.

Побросав таинственные раритеты литературного творчества, я последовал ее примеру. И вскоре нас постиг успех. Бумаги оказались в шкафу.

– Странно, что он их не прятал, – заметил я.

– Нисколько. Какому идиоту может прийти в голову копаться в вопросах происхождения живых мертвецов? – ответила Виктория, вынимая из шкафа очередную порцию бумажной дребедени для пристального досмотра.

– Нам, к примеру.

Перебирая листок за листком, мы пытались выявить хоть какие-нибудь наводки или упоминания о профессоре, но бумаги покойного гэбэшника содержали лишь кучу непонятных счетов, смет и заказов.

– Подожди-ка, – внезапно мне показалось, что я на что-то наткнулся и вновь погрузился в изучение архива капитана Бобрика, – Посмотри. Все эти бумаги так или иначе связаны с деревушкой в Калужской области. Вот произведен перевод денег, вот оплата счетов за фармпрепараты, а вот бумаги о найме рабочих технического профиля… Здесь отчеты за десять лет. Значит, всё началось в 1999-ом.

– Значит, профессор в этой деревушке.

– Что ж, – сложив один из счетов вчетверо, я положил его в карман, – Нам предстоит путешествие.

– Прекрасно, – воодушевлено сказала Вика, – А теперь нам нужно отсюда убираться.

Безусловно, мне очень хотелось покинуть это безумное место, однако безвременно ушедший из жизни Парикмахер имел наглость позаимствовать мои личные вещи.

– Нам еще нужно зайти к Акимычу, – сказал я на выходе из кабинета.

– Зачем?

– Забрать кое-что.

Далеко идти не пришлось. Кабинет Акимыча находился по соседству.

– О, Боже! Что это?

Как только мы оказались в гэбэшном святилище парикмахера, нам открылась ужасающая картина очередного безумства внезапно оживших мертвецов. Куски плоти среди раздолбанной в пух и прах мебели, конечно же, были уже не в новость, а вот письмена, оставленные на стенах кровью, явились самым настоящим эксклюзивом.

– Что за херь? – прошептал я и подошел ближе.

И хотя подчерк был ужасно корявым, мне удалось расшифровать это неординарное послание.

– Ты понял? – спросила Вика.

– Ахинея. Послушай только… «Творцом вложена в дух человека сильнейшая способность – любить, стремиться к прекраснейшему, красивейшему, совершеннейшему, не останавливаться на себе самом, не замыкаться в себе, но всеми силами своего существа тянуться, жаждать соединения с высшим себя, с лучшим, с самым прекрасным. Именно сила любви, жажда соединения с Высшим Существом, с вечной Красотой и Совершенством и есть жизнь души, ее главный центр. Именно эта потребность тревожит непрестанно дух человеческий, живит, томит, заставляет жаждать, хотеть и искать, и она-то и доводит ищущего до высшей Любви, высшего Блаженства, до причастия высшей Красоте, приобщения к самому Благому – Богу. И поэтому враг божий и коварный обольститель – Левиафан – эту главную струю нашей духовной энергии усиленно старается похитить, исказить, осквернить, направить по ложному пути – на совершение самого гнусного, уродливого. Он учит нас, как закопать небесный дар в землю, жажду жизни подменяет вожделением тлена, стремление к вечному блаженству обращает в желание сиюминутного удовольствия…».

– Чем-то смахивает на проповедь.

– Больше походит на мою матушку.

– Жираф большой, ему видней… Вот продолжение… «Вожди современной антикультуры призывают людей возвратиться к естеству, к первозданности, освободиться от всего искусственного, но кто из них понимает, каково это естество в действительности? Что в нас природное и что противоестественно? Что знают они о первозданности человека? Некоторые из них цинично заявляют: «что естественно, то не безобразно». Но беда как раз в том, что самое безобразное и самое неестественное, противное естеству так сроднилось с ним из-за долгого пребывания во зле, что стало как бы второй нашей природой. Наше естество настолько пропиталось этим ядом, что христианство говорит уже не об исцелении человека, а о Воскрешении из мертвых, об истлении ветхого человека и о рождении и возрастании нового…».

– Одни сплошные намеки, – промолвил я, зевая.

– Ты думаешь, это про них? – поинтересовалась Виктория.

– Несомненно. Своеобразная авторская вариация на тему библии. Евангелие от мертвецов.

– Смотри… еще… «Однако, хотя красота тела человеческого от Бога, и это всё еще те прекрасные контуры, изгибы, формы, линии, которые могут переносить наше восхищение к величию Творца, к началу Высшей Вечной Красоты, но это – лишь туманные тени, слабый расплывчатый силуэт. Красота в нас искажена, попрана, осквернена отступлением от Творца, от Первообраза, искажено и само понятие о красоте и наше стремление к ней. Адам и Ева в раю были наги и не стыдились, но эта святая невинность и чистота были потеряны через грех неверия, непослушания, нарушения первыми людьми первого завета с Богом. Всё в человеке стало болезненно, осквернено, лишено святости, большей частью – непристойно. Как следствие этого искажения, явился стыд и угрызения совести, как ощущение непорядка и отсутствия достоинства. Отныне огрубление скрывает болезненность души, а сама плоть, являющаяся отражением страстей, вкоренившихся в душу, должна прикрываться одеждами…».

– Ладно, хватит с меня нравоучений. И без них тошно.

– Подожди. Ты мешаешь мне вникнуть в текст.

– Вникнуть? Да мне написать такую чушь, как два пальца об асфальт…

Вика посмотрела на меня недовольным взглядом, показывая тем самым, что я должен заткнуться или хотя бы успокоиться.

– Мне кажется знакомым этот текст.

Неожиданное утверждение заставило меня призадуматься над положением вещей. Подойдя к Виктории, я обнял ее за плечи, после чего спросил на полном серьезе:

– Откуда?

– По-моему это труды одного архимандрита, чтением которых увлекался мой брат.

– Уверенна?

– Почти.

…Интересно, что в Древнем Египте и в Месопотамии часто изображали такого динозавра – некое длинношеее существо, не похожее ни на какое из ныне живущих животных. Подобные пресмыкающиеся жили в полусоленых болотах, окружавших устья крупных рек, и питались водяными растениями. Стоя на дне, они поднимали над поверхностью воды свою голову, сидящую на длинной шее и дышали. Наиболее простым способом охоты человека на них была, по-видимому, охота с помощью аркана. Находящиеся на берегу люди набрасывали петлю на шею животных, стоящих на дне…

– Видать, твой братец возомнил себя апостолом.

– Возможно, но теперь он мертв.

– Тогда откуда взялась вся эта бодяга на стенах?

– Наверное, это результат творчества его фанатов.

– Выходит, бесполезно искать в этом смысл?

– Почему же… Первый отрывок про человеческую душу, второй про вождей антикультуры, третий о плоти… Посмотри на четвертый… «Современная программа полового воспитания, которую ныне вводят в средних школах, включает тему: «как преодолеть стыд». Понятно, что чувства стыда и совести бывают мучительны для человека, они создают в нас какой-то внутренний разлад, борьбу, болезненность, тревогу и неспокойность, или дискомфорт, как теперь любят выражаться. Но эти беспокоящие нас таинственные сигналы из глубин нашего естества крайне необходимы, как бывает нужна физическая боль, поскольку указывают на наличие раны, тревожат и заставляют искать врача, не позволяют недугу затаиться и втайне сеять смерть. Поэтому чувство стыда свойственно каждому психически нормальному человеку, оно как раз естественно для нашего неестественного состояния. Даже с точки зрения медицины – известно, что в раннем детстве в центральной нервной системе преобладают процессы возбуждения, а социо-культурные механизмы способствуют формированию активного сознательного торможения, которое как раз и лежит в основе освоения базовых элементов любой культуры. Культура обязательно включает систему запретов, табу во всех сферах жизнедеятельности человека. По свидетельству создателя генетической психологии Пиаже, познавательные качества человека определяются его способностью к самоограничению. Таким образом, о прямой связи воздержанности, целомудрия, упорядоченности чувств человека с его творческими и интеллектуальными способностями известно не только христианству. Кто желает победить стыд и избежать угрызений совести, приобрести свободу и преодолеть комплекс неполноценности, вернуться к своему первоестеству, избежать раздвоения личности, тот должен учиться этому не у сатанистов нашего времени, наподобие Ницше и Фрейда с их последователями, а у тех, кто знает, в чем Истина…».

– Не может быть, – прошептал я, когда Вика закончила читать.

– Что такое? – озадаченно спросила она, повернувшись ко мне лицом.

– Четыре отрывка. Понимаешь? Четыре.

Вика смотрела в мои искрящиеся от восторга глаза, пытаясь понять, на чем зиждется моя радость, но для нее это было недоступно.

– Можно яснее, – попросила она.

– Он писал о четырех первичных типах. Он знал, кто я и что я должен буду здесь оказаться, – от волнения я глотал слова, поэтому моя речь сама по себе являлась сбивчивой и непонятной.

– Ты говоришь ерунду. Брат считал, что ты Малкин. Да и зачем ему писать всё это, если согласно его плану ты должен был умереть.

Вику недоумевала, однако я всё видел в истинном свете.

– Теперь я всё понял. Твой брат мнил себя богом, но на самом деле был всего лишь пешкой в большой игре. Тот, кто писал эти письмена, также не джокер в колоде, но ему известно, зачем я здесь, и он постарается мне помешать.

– А что за четыре типа?

– Прочитал в одной из книг твоего брата. Это часть какого-то ребуса, но я всё еще не знаю и не понимаю его сути.

– Тот, кто писал это, должен знать суть?

– Возможно, а может и нет. Видишь ли, год назад я закончил работу над одной из своих книг, носящей название «Психоматрикс». В ней я убеждаю читателя освободить свой мозг от Вселенской догматики и поверить в себя.

– Ну и что?

– Не исключено, что мне это только мерещится, но в том, что написано на этих стенах, я вижу помыслы своих злейших оппонентов.

– Постой! – Вика едва не кусала локти; было видно, что мои слова перестают ее радовать, – Я ничего не знаю ни про «Психоматрикс», ни про первичные типы, ни про Вселенскую догматику… Мне непонятно, как всё это связано с тем, что происходит сейчас. Но я знаю, что нам во что бы то ни стало нужно разобраться с теми, кто оживляет мертвецов.

После ее слов мои приоритеты поменялись. Действительно, эта канитель со снами, библейскими эпосами и попаданием неизвестно куда уже порядком меня достала. Хотелось заняться чем-то более близким к реальности, так что я заявил:

– Думаю, ты права. Нужно валить отсюда.

– Тогда чего же мы ждем?

– Своих вещей, – подойдя к обломкам письменного стола Акимыча, я вскрыл нижний ящик.

Мои ожидания оправдались. Там я нашел свое оружие и письмо от незнакомца. Когда письмо оказалось в моем кармане, мои дела в гэбэшном офисе себя исчерпали, и мы направились к выходу. Обратная дорога являлась точной копией пути прибытия, и в тоже время что-то изменилось.

– Ты слышишь? – с нервной дрожью прошептала Вика, пальцами цепляясь за мое плечо.

– Что? – спросил я, но в следующее мгновение понял о чем идет речь.

Этот звук несся по сумрачным коридорам нулевого этажа, петлял в его лабиринте и исчезал в тупиках, сливаясь с непреклонной серостью бетонных стен. Мы оба пришли к выводу, что ничего хорошего ожидать не следует, поэтому прижались спиной друг к другу и стали ждать.

Сначала свет начал мигать еще отчаяннее, чем прежде, после чего совсем погас. Держа Викторию за руку, я чувствовал, как через ее тело проходит паническая дрожь. Понимая, что вот-вот тоже самое состояние доберется и до меня, я выхватил пистолет и сделал несколько выстрелов в никуда.

По-видимому, мои аргументы показались местным электрикам убедительными, от чего искусственный свет вспыхнул с новой силой. Но данное обстоятельство не принесло долгожданной радости. Теперь, при достаточном уровне освещения было видно, что мы стоим в округлом холле, от которого радиально расходятся коридоры. Коридоры уходили, а их содержимое приближалось к нам, гремя цепями и еще чем-то грозным и страшным.

– Зачем же так грозно, Игорёк, – обиженно заявил первый подоспевший гость.

Нойман стоял передо мной в своем кроваво-злобном обличье и ухмылялся.

– Вот так взял и лишил меня органа зрения. Что теперь прикажешь делать?

Его правая рука, потерявшая свой естественный цвет из-за запекшейся на ней крови, медленно потянулась к левому глазу, скрюченными пальцами проникла в глазницу и с шамкающим хлюпаньем выдрала ее содержимое. Поглядев на добытое сокровище, Нойман усмехнулся, обнажая свои поросшие гнилью черно-коричневые зубы, и бросил его в мою сторону.

Оно с металлическим стуком проскакало по мрамору пола и остановилось передо мной. Держа пистолет перед собой на расстоянии вытянутой руки, я присел и захватил ладонью другой руки подарок мертвеца. Из него торчал измятый кусочек свинца.

– Разве так поступают с друзьями-товарищами? Смотри, вот и Гена подошел. Кажись, у нас намечается корпоративная вечеринка.

Из разодранной глазницы Ноймана узкими ручейками стекала темная кровь, но это ничуть не смущало его новую сущность.

– Что думаешь?

Не знаю почему, но когда я смотрел на сборище мертвых гэбэшников, стекавшихся к холлу, во мне присутствовало лишь призрение к ним и желание уничтожить всю эту мерзость. Другое дело Макс и Гена. И пускай мы были едва знакомы.

– Я не верю, – прошептал я, – Я не верю, что можно так просто взять и стать трупом. Это безумие.

– Безумие, говоришь, – из глотки Ноймана вырвался дьявольски веселый смех, который с лихвой переполнил мои уши, а затем убежал куда-то в страхе, – Ты думаешь, что это Бобрик сделал меня таким? Ошибаешься. Как я мог умереть, если никогда не был живым? Он лишь помог мне понять то, что является настоящей реальностью, а не глупой иллюзией, которой я услаждал свой слепой затерявшийся разум. Теперь мои мысли блещут зеркальной чистотой. Это и есть Истина.