Глава 8

На улице вечерняя заря окрасила лица прохожих, как будто весь мир покраснел при мысли о том, что несет ему предстоящая ночь. Абдулла ждал меня; его мотоцикл был припаркован рядом с моим.

Я запустил двигатель, а Абдулла дал несколько рупий местным мальчишкам, все это время сторожившим наши байки. Сорванцы с радостными воплями умчались к лоткам на углу, чтобы купить сигарет.

Абдулла и я бок о бок выехали со стоянки. Когда немного погодя мы остановились на красный свет, я заговорил с ним впервые после выхода из особняка:

– Я к «Махешу», забрать Лизу. Составишь компанию?

– До «Махеша» я с тобой доеду, – сказал он хмуро. – Но потом вам компанию не составлю. У меня еще есть одно дело.

В молчании мы проехали вдоль торговых рядов на Мохаммед-Али-роуд. Ароматы парфюмерных павильонов сменились сладкими запахами фирни, рабри и фалуды^[32] из кондитерских; за гирляндами сверкающих браслетов и ожерелий последовали замысловатые узоры персидских ковров, разложенных внахлест для экономии места на прилавках.

Поскольку эта длинная улица заканчивалась столпотворением тележек перед Кроуфордским рынком, мы сократили путь, часть его проехав по встречной полосе и затем нырнув в переулок.

По параллельной улице мы двигались уже вместе с потоком транспорта, пока не застыли на перекрестке у кинотеатра «Метро», пережидая долгий красный сигнал. Весь первый этаж здания закрывала громадная афиша, выдержанная в зеленых, желтых и пурпурных тонах: коварный злодей и отважный герой крупным планом лицом к лицу – очередная история любви, борьбы и страданий на фоне целого частокола из ружей и скрещенных сабель.

Взрослые и дети в забитых до отказа легковушках самозабвенно разглядывали эту картину. Маленький мальчик в ближайшей машине махнул мне рукой, указывая на киноафишу, а потом сложил из пальцев пистолет, прицелился и нажал на спуск. Корчась, я сделал вид, будто пуля угодила мне в руку, и мальчик засмеялся. Засмеялась вся его семья. Засмеялись люди в других машинах.

Мама мальчика – женщина с добрым открытым лицом – попросила сынишку пальнуть в меня еще разок. Тот вновь прицелился, щуря глаз, и выстрелил. Я изобразил «плохого парня, который плохо кончил» и распластался на бензобаке своего байка. Когда я вновь принял сидячее положение, все люди в машинах аплодировали, махали руками и смеялись.

Я шутливо раскланялся и взглянул на Абдуллу – лицо его буквально посерело от стыда за меня. Нетрудно было догадаться, что он думает.

«Мы люди мафии, – мысленно говорил он мне. – Мы должны внушать почтение и страх. Либо то, либо другое, но ничего больше. Только почтение и страх».

Лишь морской воздух на набережной, ведущей к отелю «Махеш», согнал с его лица угрюмое выражение. Он ехал медленно, одна рука на газе, другая уперта в бедро. Я ехал почти вплотную, положив левую руку ему на плечо.

Когда мы пожимали руки перед расставанием, я задал один из вопросов, вертевшихся на языке с самого начала этой поездки:

– Ты знал насчет сабли?

– Все об этом знали, братишка.

Наши руки разъединились, но он продолжал смотреть мне в глаза.

– Кое-кто… – начал он, подбирая слова. – Кое-кто ревнует и завидует. Они считают несправедливым, что Кадербхай отдал тебе эту фамильную ценность.

– Ты об Эндрю?

– О нем. Но и не только о нем.

Я промолчал, сдержав проклятие, уже готовое сорваться с губ. Слова Санджая – «ты не должен путать свою полезность со своей значимостью» – молнией пронзили мое сердце, и с той самой минуты внутренний голос все громче призывал меня уехать, бежать отсюда куда угодно, пока дело не завершилось кровью. А тут ко всему прочему добавилась и Шри-Ланка.

– Увидимся завтра, иншалла, – сказал я, слезая с мотоцикла.

– Завтра, иншалла, – сказал он и, отпустив сцепление, тронулся от края тротуара.

Уже отъехав на пару метров, он крикнул, не оборачиваясь:

– Аллах хафиз!^[33]

– Аллах хафиз! – ответил я, обращаясь скорее к самому себе.

Охранники-сикхи у входа в отель «Махеш» с любопытством взглянули на длинный чехол у меня за спиной, но не задали никаких вопросов, ограничившись кивками и улыбками. Они хорошо меня знали.

Паспорта постояльцев, съехавших тайком и пожертвовавших своими документами, лишь бы не платить по счету, попадали ко мне через охранников или администраторов большинства гостиниц города. Это был стабильный источник «книжек», как именовались такие паспорта: в среднем около пятнадцати штук в месяц. И они были надежнее украденных, поскольку сбежавшие постояльцы никогда не заявляли о пропаже в полицию.

В офисе службы безопасности любого пятизвездочного отеля можно увидеть стенд с информацией о лицах, которые отбыли, не уплатив по счету и зачастую оставив свой паспорт на стойке портье. Большинство людей сверялись с этими стендами, чтобы выявить преступников. Для меня же это был шопинг.

В кафетерии, занимавшем часть вестибюля, я увидел Лизу, которая общалась со своими друзьями за столиком с видом на море. Решив перед встречей хотя бы частично смыть с лица и рук уличную пыль, я направился к туалету. Уже перед самой дверью позади меня раздался голос:

– У тебя и вправду за спиной сабля? Или ты просто настолько на меня зол сейчас?^[34]

Я обернулся и увидел Ранджита: молодого и очень перспективного медиамагната, политического активиста и, наконец, просто красавца. Человека, за которого вышла замуж Карла – моя Карла. Он улыбался.

– Я всегда на тебя зол, Ранджит. Здравствуй и прощай.

Он продолжал улыбаться. На первый взгляд улыбка казалась искренней. Приглядываться внимательнее я не стал хотя бы потому, что улыбавшийся мне человек был мужем Карлы.

– Пока, Ранджит.

– Что? Нет, погоди! – заторопился он. – Мне нужно с тобой поговорить.

– Мы уже поговорили. Пока.

– Нет, в самом деле! – Он преградил мне путь, не убирая с лица все той же улыбки. – У меня только что закончилось совещание, и я шел к выходу. Очень рад, что вдруг наткнулся на тебя.

– Натыкайся на кого-нибудь другого, Ранджит.

– Пожалуйста, прошу тебя. Я… я нечасто произношу эти слова.

– Чего ты хочешь?

– Я хочу… я хотел бы кое-что с тобой обсудить.

Я посмотрел на Лизу, по-прежнему сидевшую за столиком. Она как раз подняла голову и встретила мой взгляд. Я кивнул. Она все поняла и кивнула в ответ, прежде чем вновь повернуться к друзьям.

– С чего тебе вдруг приспичило? – спросил я Ранджита.

Морщинка замешательства прорезала его лоб, на миг исказив безупречно правильные черты.

– Если сейчас неподходящее время…

– У нас с тобой никогда не будет подходящего времени, Ранджит. Давай ближе к делу.

– Лин… Я уверен, мы с тобой можем подружиться, если только…

– Никаких «мы с тобой». Есть ты, и есть я. Будь у нас хоть малейший шанс подружиться, я бы давно это понял.

– Судя по всему, я тебе не нравлюсь, – сказал Ранджит. – Но ведь ты меня совсем не знаешь.

– Ты мне не нравишься уже таким. Если узнаю тебя лучше, все станет только хуже.

– Почему?

– Почему что?

– Почему ты ко мне так относишься?

– Послушай, если ты решил останавливать в холле гостиницы всякого, кто от тебя не в восторге, и выяснять, почему это так, тебе придется здесь же поселиться, ибо выяснениям не будет конца.

– Но погоди… я не понимаю…

– Из-за твоих амбиций Карла подвергается риску, – сказал я тихо. – Мне это не нравится. И мне не нравишься ты, потому что ты так поступаешь. Я достаточно ясно выразился?

– Как раз о Карле я и хотел с тобой поговорить, – сказал он, следя за выражением моего лица.

– А что такое с Карлой?

– Я лишь хочу позаботиться о ее безопасности.

– Что конкретно ей угрожает?

Уже не одна, а несколько морщинок рассекли его лоб. Он устало вздохнул и опустил голову:

– Даже не знаю, с чего начать…

Я огляделся по сторонам и, заметив два свободных кресла в некотором отдалении от остальных, повел его туда. Опускаясь в кресло лицом к нему, я снял с плеча обернутую коленкором саблю и пристроил ее на коленях.

Тут же к нам подскочил официант, но я улыбкой отослал его прочь. Ранджит еще какое-то время сидел с опущенной головой, разглядывая узоры ковра, но потом взял себя в руки и заговорил:

– Знаешь, с некоторых пор я основательно увяз в политике. Веду сразу несколько резонансных кампаний. И мне уже вовсю перемывают косточки почти все местные газеты – кроме тех, которыми я сам владею. Наверняка ты об этом слышал.

– Я слышал, что ты подкупаешь избирателей, и многим это действует на нервы. Но давай вернемся к Карле.

– Ты… общался с ней в последнее время?

– Почему ты об этом спрашиваешь?

– Общался или нет?

– Разговор окончен, Ранджит.

Я начал было подниматься, но он остановил меня просительным жестом:

– Позволь мне объясниться. Самая громкая из кампаний, которые я веду в прессе, направлена против «Копья кармы».

– И это копье ответным ударом может поразить Карлу, если ты не перестанешь провоцировать «копьеметателей», так?

– Собственно… это я и хотел с тобой обсудить. Видишь ли… я уверен, что ты все еще ее любишь.

– До свидания, – сказал я, снова вставая, но он схватил меня за кисть.

Я посмотрел вниз:

– На твоем месте я бы не стал этого делать.

Он быстро убрал руку:

– Прошу тебя, не уходи. Пожалуйста, присядь и позволь мне высказаться.

Я сел обратно. Вид у меня был, пожалуй, мрачнее некуда.

– Ты считаешь, что я перехожу границы дозволенного, – быстро заговорил он, – но я думаю, тебе следует знать, что Карла подвергается опасности.

– Эту опасность для нее представляешь ты. Тебе нужно дать задний ход – и чем скорее, тем лучше для тебя самого.

– Ты мне угрожаешь?

– Да. И я рад, что мы объяснились.

Мы смотрели друг на друга, и в промежутке между нами сгустилась энергия – жгучая, целенаправленная, неотвратимая, вроде той, что возникает между хищником и жертвой перед решающим броском.

Карла. Когда я впервые увидел ее (годы тому назад, в первый же день моего пребывания в Бомбее), мое сердце покорно опустилось к ней на руку, как ловчий сокол на запястье охотника.

Она меня использовала. Она любила меня – но лишь до тех пор, пока я был безоглядно влюблен в нее. Она завербовала меня в мафию Кадербхая. И по завершении той битвы любви, ненависти и возмездия – когда кровь уже была смыта с полов, а многочисленные раны затянулись и стали шрамами – она вышла замуж за импозантного улыбчивого миллионера, который в данную минуту смотрел мне в глаза. Карла.

Я оглянулся на Лизу, красивую и оживленную, что-то весело обсуждающую со своими друзьями-художниками. Во рту у меня появился кислый привкус, сердцебиение усиливалось. Я уже года два не общался с Карлой, но сейчас, разговаривая о ней с Ранджитом, начал чувствовать себя так, будто совершаю предательство по отношению к Лизе. Я вновь посмотрел на Ранджита. Ситуация раздражала меня все сильнее.

– Я вижу это в тебе, – сказал он. – Ты все еще ее любишь.

– Ты напрашиваешься на хорошую оплеуху, Ранджит? Если да, ты уже почти напросился.

– Нет, конечно же нет. Однако я уверен в том, что ты все еще ее любишь. – Он казался очень серьезным и откровенным. – Потому что, будь я на твоем месте, я продолжал бы любить ее, невзирая на то что она бросила меня ради другого мужчины. На этом свете есть только одна Карла. И для любого мужчины есть только один безумный способ любить ее. Мы оба это знаем.

Самое лучшее в солидном деловом костюме – это обилие всего, за что можно ухватиться, если у вас возникнет такое желание. Я одним захватом сгреб лацканы его пиджака, рубашку и галстук.

– Хватит о Карле! – сказал я. – Заткнись, или мне придется тебя заткнуть.

Он открыл рот – видимо, с намерением позвать на помощь, – но вовремя опомнился. Он был публичной фигурой, набирающей политический вес, и не мог себе позволить скандальную сцену.

– Прошу тебя, успокойся, я не хотел тебя расстраивать, – взмолился он. – Я хочу, чтобы ты помог Карле. Если со мной что-нибудь случится, пообещай…

Я разжал пальцы, и он откинулся на спинку своего кресла, оправляя костюм.

– На что ты намекаешь?

– Неделю назад на меня покушались, – сказал он мрачно.

– Ты сам покушаешься на свою жизнь всякий раз, когда разеваешь рот, Ранджит.

– В мою машину подложили бомбу.

– Вот как? Об этом давай поподробнее.

– Мой шофер отошел всего на несколько минут, чтобы купить порцию бетеля. А когда вернулся, заметил кончик антенны под днищем и затем обнаружил бомбу. Мы позвонили в полицию, и они прислали саперов. Оказалось, что это муляж, но в приложенной записке было сказано, что следующая бомба будет настоящей. Мне удалось скрыть этот случай от прессы. У меня есть кое-какое влияние в нужных кругах, как ты знаешь.

– Смени шофера.

Он слабо хмыкнул.

– Смени шофера, – повторил я.

– Моего шофера?

– Он и есть твое слабое звено. Скорее всего, он нашел бомбу потому, что сам же ее подложил. Ему за это заплатили. Тебя хотят запугать.

– Я… ты шутишь, конечно. Он служит у меня уже три года…

– То есть он заслужил приличное выходное пособие. Избавься от него по-хорошему, без скандала.

– Но он такой преданный человек…

– Карла знает об этом случае?

– Нет. Я не хочу, чтобы она волновалась.

Настала моя очередь смеяться.

– Карла уже большая девочка. И голова ее варит что надо. Тебе не стоит скрывать от нее такие вещи.

– И все же…

– Отказываясь от ее советов, ты не используешь лучший ресурс, какой у тебя есть. Она гораздо умнее тебя. Она умнее любого из нас.

– Но…

– Расскажи ей все.

– Возможно, ты прав. Но я хочу самостоятельно справиться с этой проблемой, понимаешь? У меня хорошая служба безопасности. Но я тревожусь за нее. Главным образом за нее.

– Я уже сказал тебе: дай задний ход. Оставь политику хотя бы на время. Говорят, что рыба гниет с головы. А ты и до головы не добрался, но уже порядком провонял.

– Я не отступлю, Лин. Эти фанатики потому и берут верх. Они запугивают всех подряд, заставляя людей молчать…

– Теперь прочтешь мне лекцию о политическом моменте?

Он улыбнулся, и это была первая его улыбка, которая мне почти понравилась, – по крайней мере, в ней промелькнуло что-то настоящее помимо показного оптимизма.

– Я… я думаю, мы находимся на пороге больших перемен в самом образе наших мыслей, действий и даже мечтаний. Если лучшие умы возьмут верх, если Индия станет по-настоящему современной, светской демократией с равными правами и свободами для всех, то следующий век будет «индийским веком», и мы поведем за собой весь остальной мир.

Он по глазам увидел мою скептическую реакцию. Допустим, он был прав насчет будущего Индии – в те годы примерно так же думали почти все жители Бомбея, – однако то, что он сейчас произнес, наверняка было цитатой из речи, уже не раз произнесенной им перед публикой.

– Песенка не нова, – сказал я. – То же самое сейчас можно услышать от ораторов едва ли не всех партий.

Он хотел было возразить, но я остановил его, подняв руку: