– А разве вы сомневаетесь в том, что сердца тех, кто ближе всех стоит к государыне и кто предназначен занять после нее русский трон, не горят преданностью к святой матери-Церкви?

Одно мгновение отец Филарет смущенно смотрел в прекрасные, блестящие глаза княгини, но затем отодвинулся от нее, причем его черты сделались снова строгими и серьезными, и сказал:

– Будущий император имеет больше власти, чем все остальные, поэтому он должен особенно горячо и глубоко веровать и отличаться полным смирением, если только он хочет пользоваться благословением и ходатайством Церкви. – Его взгляд оживился; казалось, все его мысли сделались яснее, и он пришел к какому-то твердому решению. – Вы просите меня о посредничестве, – горячо и громко сказал он, – и я исполню ваше желание, если вы только дадите мне доказательство такой веры и такой покорности. Именем Бога, служителем которого я состою, спрашиваю тебя, Петр Федорович: если с соизволения Господня твою голову украсит венец русских царей, то хочешь ли ты быть всегда верным и послушным сыном святой матери-Церкви, во всем помогать ей и защищать ее права и имущество? Обещаешь ли ты, – продолжал он, повысив голос, – не вводить на Святой Руси никакой еретической веры, не помогать никакому ложному учению, а всегда охранять святую Церковь? Если ты этого хочешь, то поклянись на этом вот святом кресте!..

Он протянул великому князю требник с серебряным крестом.

Петр несколько секунд высокомерно смотрел на отца Филарета, его глаза горели, казалось, вся гордость возмущалась против того насилия, которое монах творил над его волей.

Но Екатерина быстро положила кончики своих пальцев на крест, находившийся на требнике, и воскликнула: – Мы этого хотим… мы клянемся в этом!.. И вы, батюшка, помолитесь за нас Богу, чтобы Он дал нам сил никогда не изменить нашей клятве.

Казалось, что Петр все еще колебался. Наконец его взор упал на Ивана Ивановича Шувалова, который торжествующе и насмешливо смотрел на него. Тогда великий князь тоже быстро положил свою руку на крест и, грозно глядя на графа, сказал:

– Я хочу этого и клянусь в этом!

– Именем святой Церкви принимаю ваши клятвы, – сказал отец Филарет. – Но знайте, – продолжал он, повышая голос, – этот крест, символ спасения, обратится для вас в пылающий меч, если только вы измените своей клятве. И этот карающий меч падет на ваши головы так, как он пал на главу Адама, в наказание за его грех, тяжесть которого несет на себе все человечество.

Несколько мгновений в комнате царила глубокая тишина. Отец Филарет задумчиво опустил на грудь свою голову, а затем заговорил тихим, глухим голосом:

– Тот, кто просит у святой Церкви любви и защиты, должен сам любить и защищать людей, своих братьев пред Богом, в которых течет такая же кровь. В темнице в Шлиссельбурге живет узник, – продолжал он, в то время как Петр побледнел, а Екатерина отвела глаза, – в его жилах течет кровь царя Ивана, над его колыбелью сверкала русская императорская корона, его происхождение дает ему на нее такие же права, как и тебе, Петр Федорович… Но Господь не захотел, чтобы он был царем, Господь допустил, чтобы у него отняли корону, но Господь не хочет того, чтобы он, этот невинный отпрыск славных, великих царей Святой Руси, жил в темнице и умирал и телесно, и духовно. Именем Великого, Милосердного Бога, именем святой матери-Церкви спрашиваю я тебя, Петр Федорович: если тебе Господь передаст корону русских царей, то обещаешь ли ты не забывать, что тот бедный заключенный есть плоть от твоей плоти и кровь от твоей крови? Хочешь ли ты облегчить его страдания и устроить его судьбу сообразно его имени и его происхождению?

– Я этого хочу! – быстро воскликнул Петр полным, громким голосом и положил руку на крест.

На этот раз Екатерина одно мгновение колебалась, но затем и она положила руку рядом с рукой своего мужа; ее губы шевелились, но нельзя было расслышать ни одного слова.

– Ну, теперь, – сказал отец Филарет, – когда вы принесли свои клятвы, я хочу исполнить вашу просьбу и постараюсь смягчить сердце государыни для того, чтобы она вас простила и дала вам свое благословение.

Он повернулся, бросил еще один взгляд на княгиню Дашкову, как бы желая прочесть в ее глазах благодарность за свой поступок, и вышел, чтобы сейчас же направиться к императрице, в комнаты которой стража не осмелилась бы не пропустить его, несмотря на приказание врача.

Все общество осталось в тревожном, томительном ожидании. Никто не говорил ни слова. Граф Иван Иванович все более и более ожесточался в душе; он чувствовал, что он уже не был более господином положения и что ему не оставалось ничего иного, как покориться своей участи.

Петр беспокойно, изредка разговаривая сам с собою, ходил взад и вперед по комнате. Княгиня Дашкова села у ног великой княгини; время от времени она целовала ее руку и смотрела на нее с выражением глубокой любви.

Императрица лежала в постели смертельно бледная, с впавшими щеками и безжизненными, иногда только лихорадочно вспыхивавшими глазами… Доктор Бургав держал ее руку, глядя на часы, наблюдал ее пульс и время от времени давал ей проглотить несколько капель приготовленного им самим лекарства. Он невольно приподнялся, когда в слабо освещенную комнату вошел монах, а затем сделал ему знак, чтобы тот вышел вон. Однако отец Филарет не обратил никакого внимания на приказание врача, медленно подошел к постели, простер руки над императрицей и прочитал краткую молитву.

– Идите вон! – в страшном раздражении воскликнул врач. – Вы подвергаете опасности жизнь ее величества.

Монах с непоколебимым спокойствием ответил:

– Ваше дело заботиться о земной жизни тела, я же – врач бессмертной души, исцеление и здоровье которой гораздо важнее здоровья тела… Не правда ли, великая государыня, – сказал он, обращаясь к императрице, – не правда ли, благочестивая дщерь Церкви, что спасение души важнее спасения тела, которое когда-нибудь да должно разрушиться и которое Господь может спасти и без земной несовершенной науки?

Государыня кивнула головой и перекрестилась.

– Ну, в таком случае Бог должен сделать чудо, – сердито проговорил доктор, – моя наука уже истощила все средства.

Он удалился в оконную нишу, бросился в кресло и все время что-то бормотал, давая выход своему гневу.

Монах же начал говорить с императрицей о спасении души и наконец стал разъяснять, что пред лицом каждую минуту могущей застигнуть ее смерти она должна исполнить свой земной долг, изгнать из своего сердца всякую злобу и подумать о тех, кто стоит ближе всего к ней, и даровать им свое прощение и благословение.

Императрица приподнялась и запротестовала против требования своего духовника. Несмотря на слабость, она поняла все значение того, что будет, если она теперь простит великого князя. Она поняла, что этим она в глазах всего народа подтвердит его права на престол и тем самым навсегда уничтожит план о лишении его наследства. Но отец Филарет говорил так строго и определенно, а предчувствие близкой смерти заставляло его слова действовать на ее душу с особой силой, так что она наконец дала ему позволение привести с собою великого князя. Затем она приказала своей камеристке призвать к ней всех находившихся в тот момент во дворце сановников.

– Она умрет, – сказал доктор гордо шедшему ему навстречу монаху.

Но отец Филарет возразил ему.

– Но если она умрет, исполнив свой священный долг, то ее душа подымется на небо и Господь даст ей силы освободиться от всех земных обязанностей.

Он вернулся в комнату великой княгини и сказал присутствовавшим, что готов сейчас же отвести их к государыне.

Княгиня Дашкова вскрикнула от радости и вне себя от восторга обвила руками шею отца Филарета и подставила ему для поцелуя свою щечку.

– Федор Васильевич! Принесите сюда скорее великого князя Павла! – приказала великая княгиня адъютанту своего супруга.

Тотчас же Петр Федорович обернулся с почти насмешливой миной к графу Шувалову и сказал:

– Судьба очень благосклонна к вам, граф Иван Иванович, так как дает вам возможность и в эти знаменательные минуты исполнить долг службы… Идите вперед и проведите нас к ее императорскому величеству.

Граф решился покориться неизбежному и спасти будущее, если настоящее было потеряно для него. При этом он сказал:

– Никогда я не исполнял с такою гордостью обязанностей своей службы, как теперь: ведь сегодня я иду впереди счастливой будущности России.

Княгиня Дашкова еще раз поцеловала руку Екатерины Алексеевны и прошептала ей:

– Все спасено, будущность принадлежит вам, ваше императорское высочество!..

– А благодарность моего сердца принадлежит моему другу! – тихо ответила Екатерина.

Затем маленькое общество двинулось к своей цели. Впереди шел отец Филарет, за ним граф Иван Иванович Шувалов, торжественно. Великий князь подал руку супруге, на его лице была еще видна прежняя решимость, но губы начали все более и более подергиваться, по мере того как он приближался к комнате императрицы, которая в течение долгих лет внушала ему страх и заставляла чувствовать зависимость.

Екатерина Алексеевна потупила свои взоры; она казалась олицетворением скромности и вместе с тем глубокого горя. Она не могла бы выказать большее горе и отчаяние, если бы даже была родной дочерью императрицы.

Майор Гудович шел за великокняжеской четой, он, казалось, решил не отступать в эти критические минуты ни на один шаг от своего повелителя. Дашкова послала горничную великой княгини в свой дом, приказав тотчас принести ей другое платье и сказать мужу, что она чувствует себя хорошо и в настоящую минуту нужна великой княгине. Затем она наскоро набросила свою шубку и, подавляя в себе приступ лихорадки, заставлявшей задрожать ее нежный организм, поспешила по длинным коридорам за великой княгиней. Известие, что комнаты императрицы открыты и что великий князь получает последнее благословение ее императорского величества, облетело дворец. Все лихорадочно спешили в покои государыни, чтобы присутствовать при этом знаменательном акте и выразить свое внимание будущему императору, о возможности устранения которого с престола теперь никто и не думал.

Графы Алексей и Кирилл Григорьевичи Разумовские, фельдцейхмейстер^[31] граф Петр Иванович Шувалов^[32] и его брат, начальник Тайной канцелярии, граф Александр Иванович, а также все камергеры и придворные дамы по приказанию императрицы приблизились к ее постели. Благодаря неутомимой деятельности княгини Дашковой и передние комнаты все более и более наполнялись – все стремились к раскрытым дверям спальни императрицы; даже дежурившие в коридоре гвардейцы придвинулись настолько близко, насколько это им было позволено.

Все притаив дыхание ждали важного для государства события. Скоро в комнату, находившуюся пред опочивальней государыни, вошел Никита Иванович Панин со своим воспитанником, великим князем Павлом Петровичем; мальчик беспокойно и испуганно посматривал на множество народа, к виду которого он совсем не привык. Тогда раскрылись двери в великокняжеские покои, и на пороге, предшествуемые духовником ее императорского величества и обер-камергером, появились Петр и Екатерина.

Петр Федорович шел потупив взор. Его страх и смущение все возрастали по мере приближения к императрице. Екатерина Алексеевна держала у глаз носовой платок и, казалось, тихо плакала. Весь двор замер, дожидаясь знака, как следует себя держать; все лица были закрыты платками, и отовсюду слышались подавленные рыдания.

Панин подвел юного великого князя к родителям. Екатерина Алексеевна взяла ребенка на руки, и вся семья, на которой покоилась будущность России, направилась в спальню императрицы.

В головах постели государыни стояла камеристка, она подвела руки под плечи Елизаветы Петровны и слегка приподняла ее.

Великая княгиня, пораженная горем, упала на колени пред постелью императрицы, Петр Федорович последовал ее примеру, а маленький великий князь, стоя около, начал плакать, так как видел, что кругом все плачут, а бабушка, около которой он рос и которая всегда баловала его, лежит ужасающе бледная и неподвижная на руках своей плачущей камеристки.

Среди царившей вокруг мертвой тишины даже в коридоре было слышно каждое слово, произнесенное в спальне. Прерываемый рыданиями, раздался голос великой княгини, которая промолвила:

– Мой супруг и я, к нашему великому горю, не раз давали вам, ваше императорское величество, повод к неудовольствию, и теперь мы просим вас простить нам все это и молим Бога, чтобы Он исцелил вас и сохранил вашу жизнь еще на многие годы, чтобы мы любовью и послушанием могли загладить наши вины и заслужить расположение вашего императорского величества.

– Да, – беззвучным голосом сказал великий князь, который весь дрожал, – мы молим Бога о сохранении драгоценной жизни нашей великой, всемилостивейшей тетки.

Сказав это, он снова опустился на колени.

Маленький великий князь, по знаку Панина, последовал примеру своих родителей.

Императрица взглянула на коленопреклоненную группу. Суровое выражение ее лица сделалось мягким и растроганным; она нагнулась к ребенку, погладила его щечку своей трепещущей рукой и, с трудом произнося слова, сказала:

– Благодарю вас, дети мои, за участие! Если я поправлюсь, вы найдете во мне любящего, как мать, друга, который охотно забудет все прошлое… Но я думаю, что настал конец моей жизни и Господь призывает меня к себе… Примите мое благословение, и да охранит оно вас. Господь услышит молитву умирающей… Он даст вам, мой племянник, силы вести к славе и счастью русский народ, который я любила всем своим сердцем и которому принадлежит мое последнее дыхание. Да поможет вам Бог исполнить все, что мною было начато и еще не исполнено для блага моих подданных и для величия моей родной земли.

С большим трудом, при помощи своей камеристки Елизавета Петровна положила руку на голову племянника, но затем силы оставили ее… Она глубоко вздохнула и упала на подушки.

– Ну, однако, довольно! – быстро воскликнул доктор Бургав, приближаясь к постели императрицы. – Ваши императорские высочества! Теперь я прошу вас и всех остальных, присутствующих здесь, удалиться и дать ее императорскому величеству покой, в котором она крайне нуждается.

Великий князь поднялся с коленей и подал руку супруге. Екатерина еще раз склонилась над рукой императрицы, снова прижала платок к лицу и прошла рядом с супругом в свои покои. Петр сиял, проходя мимо низко кланявшихся придворных.

Панин увел великого князя, и все присутствующие, по знаку доктора, вышли из комнаты императрицы.

– Как возможно было допустить все это! – сказал граф Александр Шувалов своему двоюродному брату, Ивану Ивановичу Шувалову, когда оба они переступили через порог комнаты.

– Этого нельзя было предупредить, – сумрачно ответил тот. – Великая княгиня умнее всех; мы все должны теперь держаться за нее, иначе мы погибли.

Отец Филарет, несмотря на знаки доктора, приказывавшего ему удалиться, подошел к постели императрицы. Она обратила на него свой безжизненный взгляд и тихо спросила:

– Довольны ли вы, батюшка? Будет ли доволен мною Господь?

Священник, перекрестив императрицу, ответил:

– Господь милостиво примет в свои селения душу вашего императорского величества, если даже корона упадет с вашей смертной головы.

– Господь будет справедлив, – тихо прошептала Елизавета, – если он это сделает: ведь все земные желания я принесла в жертву небесному долгу.

Доктор отстранил отца Филарета, который, опустив руки и склонив голову на грудь, вышел из комнаты. Затем врач дал несколько капель своего лекарства императрице, которая тихо проговорила несколько слов в забытьи.

Великий князь, простившись с супругой, ушел в свои комнаты и сейчас же отправил Гудовича за Паниным.

Переодевшаяся тем временем княгиня Дашкова чуть ли не нетерпеливо отстранила обнимавшую ее великую княгиню и сказала:

– Главное дело сделано, но это далеко не все. Вы победили императрицу, теперь необходимо покорить сердце всего народа.

– Народа? – спросила Екатерина. – Каким образом возможно это сделать? Ведь мы не можем же позвать весь народ.

– Но мы можем пойти к нему, – ответила Дашкова. – Умоляю вас, ваше императорское высочество, довериться моему руководительству! Дозвольте теперь мне за вас думать и поступать! Накиньте этот черный плащ и эту вуаль, здесь все уже приготовлено, и поезжайте со мной! Сани только с одним кучером без ливреи уже ждут нас… Все церкви теперь открыты для того, чтобы народ мог молиться о здравии государыни. Мы тоже помолимся пред алтарем Господа о блестящей, светлой будущности.

Улыбка согласия промелькнула по лицу великой княгини. Она закуталась в плащ, накинула на голову вуаль и под руку со своей неутомимой приятельницей направилась к одному из боковых выходов дворца. У крыльца ждали простые сани, запряженные великолепным рысаком, которым управлял кучер в темном кафтане. Великая княгиня и Дашкова сели и помчались по льду через Неву в Петропавловский собор.