Скинув плащ, Аделина осталась в светлом, легком утреннем платьице. Несмотря на крайнюю простоту, оно придавало ей своею благоухающей свежестью столько очарования, что гость не мог воздержаться, чтобы не поцеловать руки молоденькой артистки и не отпустить ей довольно приторного, но, судя по жгучему взору его хитрых глазок, весьма прочувствованного комплимента ее красоте.

Аделина, словно в испуге, отдернула свою руку, а Фирулькин произнес:

– Несмотря на ранний час, я позволил себе обеспокоить вас своим визитом, почтеннейшая мадам Леметр, не только ради того, чтобы доставить вашу милейшую дочку к ее превосходной матери, но также имеет в виду серьезно потолковать с вами и осуществить давно принятое мною решение.

– Садитесь, пожалуйста, господин Фирулькин! – сказала старуха, подвигая стул и садясь сама с такою миной, какую она всегда принимала в начале сцены объяснений на театральных подмостках.

Ее лицо выражало не столько любопытство, сколько осторожное, сдержанное довольство. Аделина хотела выйти из комнаты, но гость поймал ее за руку, когда она проходила мимо, и сказал:

– Останьтесь, мадемуазель Аделина, останьтесь! То, что я приехал сообщить вашей матушке, более всего касается вас самих. Долгие годы, – продолжал он, тогда как Аделина, вся пылавшая румянцем, остановилась возле него, тщетно стараясь освободить свою руку, – да, долгие годы трудился я, чтобы, согласно воле нашей великой государыни, все более и более содействовать расцвету отечественной торговли. Мои труды не остались бесплодными и теперь всякому известно, что Петр Севастьянович Фирулькин – одно из первостатейных лиц в именитом петербургском купечестве. Мое состояние исчисляется миллионами и увеличивается с каждым днем. Но при обширности моих торговых предприятий и связанных с ними частых разъездах я не успел до сих пор обзавестись своим домком и выбрать себе подругу жизни, достойную распоряжаться несметными богатствами, которые я могу положить к ее ногам. Теперь мое решение принято, выбор сделан, и он остановился на вас, мадемуазель Аделина, потому что вы обладаете всеми качествами, делающими вас достойной блестящего жребия, который я могу предложить вам вместе со своей рукой.

Последние слова Фирулькин произнес таким тоном, точно возвещал госпоже Леметр с ее дочерью великое, неожиданное счастье. И действительно лицо старой актрисы сияло безграничной радостью; между тем Аделина побледнела. Ее глаза горели гневом, отвращением и она резко выдернула у гостя свою руку.

– Итак, – продолжал он, – постановив свой выбор и решение, я приехал к вам, мадам Леметр, просить у вас руки вашей милейшей дочки, чтобы потом безотлагательно сыграть и свадьбу. Нам нет надобности откладывать ее, – с самодовольной улыбкой прибавил жених-миллионер, – мой дом на Морской устроен вполне и всегда готов к приему хоть коронованной особы. Мадемуазель Аделина должна только решить, какую отделку выбрать для ее комнат, и тогда она убедится, что для Петра Севастьяновича Фирулькина не существует никаких препятствий для исполнения желаний и прихотей его невесты.

– Ваше предложение, – сказала старуха, – настолько же неожиданно, насколько почетно, и…

– Постой, мама, постой! – воскликнула Аделина, причем ее бледные щеки загорелись ярким румянцем. – Дело нашей чести ни на минуту не оставлять господина Фирулькина в неведении о том, что его предложение… действительно крайне лестно и почетно для меня, – с горькой насмешливостью прибавила молодая Девушка, – но тем не менее оно никогда не можете быть принято, никогда! Ты сама знаешь это, мама!.. Послушайте, сударь; мое сердце уже не свободно… моя любовь принадлежите благородному человеку; я дала ему клятву верности и не нарушу ее. Забудем о том, что сейчас было сказано между нами, и останемся добрыми друзьями, – заключила она таким холодным тоном и с таким взглядом, которые ясно доказывали, как мало дорожить артистка даже дружбой отвергнутого ею жениха.

Онемев от изумления, Фирулькин опустился на стул.

Первые купеческие дома в Петербурге сочли бы за высокую честь породниться с ним. Родители самых завидных невест явно заискивали в нем, осторожно обиняками осведомляясь о его планах насчет женитьбы. И вдруг какая-то ничтожная французская «актерка», которую он вздумал поднять из ничтожества, осмелилась отвергнуть его – Петра Севастьяновича Фирулькина, пред которым склонялось все, который все держал в своих руках, пред которым трепетали самые гордые гвардейцы и придворные кавалеры! Это было до того неслыханно, невероятно, что в первый момент сильнейшее изумление заглушило в нем все прочие чувства.

Между тем г-жа Леметр гневно вскочила и воскликнула:

– Не слушайте глупого, неблагодарного ребенка, господин Фирулькин! Да, правда, к сожалению, правда, что она, дав волю ребяческой фантазии, вообразила, будто любить одного молодого человека, который не более, как бедный поручик без состояния и каких бы то ни было видов на карьеру. Я не раз уже упрекала себя, что терпела его посещения, но могу уверить вас, что здесь нет ничего предосудительного, что было бы нужно таить от добрых людей; мою дочь нельзя упрекнуть ни в чем, кроме ребяческого каприза, которому надо положить теперь конец. Будьте снисходительны к глупости ребенка!

Фирулькин, уже успевший оправиться, ответил на это с благосклонной улыбкой:

– Вполне естественно, что такая красивая девушка, как мадемуазель Аделина, не могла вырасти без мимолетной вспышки юношеского чувства. Итак, позабудем это. Госпожа Фирулькина на высоте своего блестящего положения вскоре будет улыбаться сама, вспоминая подобную грезу юности!

– Нет, сударь, нет! – подхватила Аделина, – этому никогда не бывать, потому что эта греза юности составляет содержание всей моей жизни. А ты, мама, не вправе говорить так, как говорила сейчас: тебе известно, что моя верность неотъемлемо принадлежит любимому мною человеку. Правда, он беден, но не теряет еще надежды достичь и богатства, за которым гоняется свет, если ему будут возвращены его наследственные имения. Ты сама назначила ему срок и обещала мою руку, если его надежда осуществится. Сегодня он сделал решительный шаг… может быть, уже сегодня милость императрицы отменила суровый приговор, постигший его предков. Ты обязана выждать срок, который назначила ему сама. Но, даже если бы он обманулся в своих расчетах, я не расстанусь с ним.

– Все это – глупости, – насмешливо возразила старуха, – твои фантастические надежды неосуществимы. А тут действительность, почетная, блестящая действительность, и материнский долг повелевает мне заставить мою дочь очнуться от обманчивых грез.

Прежде чем Аделина успела ответить, в сенях послышался звон шпор, дверь отворилась, и подпоручик Василий Яковлевич Мирович в блестящем парадном мундире переступил порог. С криком радости кинулась Аделина ему навстречу, охватила его обеими руками и припала головой к его груди, точно прося защиты.

Лицо молодого офицера было бледно и расстроено; его взоры мрачно остановились на трепетавшей молодой девушке.

Фирулькин смотрел на него коварно блестевшими глазами.

– Вы пришли очень кстати, мосье Мирович, – сказала г-жа Леметр. – Ну, как обстоит дело с вашими надеждами, которыми вы так часто тешили мою дочь? Что скажете вы насчет громадных наследственных имений, которые должен был вам принести сегодняшний день?

Мирович горько засмеялся.

– Наша всемилостивейшая императрица, – с едкой язвительностью ответил он, – так набожна и богобоязненна, что не смеет изменить ничего в словах Священного Писания. Там сказано, что грехи отцов взыщутся на детях до третьего и четвертого колена; поэтому она отвергла просьбу, с которой обратился к ней внук мятежника, и в своей великой милости избавила его только от наказания, заслуженного им такой великой дерзостью.

– О, Боже мой! – жалобно воскликнула Аделина, опускаясь, как подкошенная, на стул.

– В таком случае, – сказала г-жа Леметр, – вы поймете, что здесь вам больше нечего делать. Я готова допустить, что вы сами были обмануты ложными надеждами; во всяком случае, мое дитя сделалось жертвою этого обмана. Я должна просить вас прекратить свои посещения, потому что мы не можем больше принимать их. С сегодня Аделина сделалась невестой моего почтенного друга, Петра Севастьяновича Фирулькина.

Мирович вздрогнул; казалось, он только теперь заметил присутствие постороннего лица. Страдальческий вздох вырвался у него из груди.

– Нет, это – неправда, – вскакивая, воскликнула Аделина, – я – не невеста господина Фирулькина! Я – твоя, мой Василий твоя навсегда и навек!

– Я не сомневаюсь, – холодно вмешалась г-жа Леметр, кидая уничтожающий взгляд на молодого человека, – что офицер состоящей на службе ее величества, не будет колебаться на счет того, чего требует от него честь по отношению к девушке, которая, по воле своей матери, должна сделаться супругой всеми уважаемого и почтенного человека.

– Мне приятно, – с коварной улыбкой сказал Фирулькин, – что я имею удовольствие встретить здесь Василия Яковлевича Мировича, которого я ждал к себе уже несколько дней, чтобы узнать, когда я могу рассчитывать на уплату двух тысяч рублей, данных ему мною взаймы разными суммами в течение последних двух лет.

Мирович побледнел еще больше, с невыразимым презрением посмотрел на Фирулькина и промолвил:

– Вы упомянули о чести, мадам Леметр; это слово здесь неуместно… Я совсем забыл, что все на свете продажно, не исключая любви и верности. Ваши деньги я не могу вам возвратить, господин Фирулькин, – прибавил он с язвительным смехом, – зачислите их в счет платы за вашу невесту. Прощай, Аделина, – закончил он, – ведь я забыл, что и ты, дивная роза моей жизни, – не более, как товар, который может купить какой-нибудь Фирулькин для украшения своего сада!

– О, Василий! – воскликнула Аделина, боязливо ухватившись за него, – ты несправедлив, я не хочу слышать слова твоего прощания. Моя мать имеет власть разлучить меня с тобою, но она не имеет ни власти, ни права принудить меня надеть ненавистное ярмо. Никогда я не дам ложной клятвы пред Господним алтарем, никогда не изменю своей любви. Послушай, послушай меня. Василий! Я твоя, только твоя навсегда и навеки; и если я не могу принадлежать тебе на земле, то буду спокойно и терпеливо дожидаться, пока Господь соединит нас, наконец, на небесах. Выслушай, выслушай меня, мой Василий! – с мольбою продолжала она, видя; что Мирович по-прежнему сурово смотрит пред собою. – Ты не должен отталкивать меня, тебе следует оставить мне утешение, что я любима тобою, что ты веришь мне!

– Цветок веры, – угрюмо ответил молодой офицер, – распускается в солнечном сиянии счастья, тогда как в холодном мраке бедствия растет только горькое, ядовитое зелье недоверия!

– А разве наша любовь, – подхватила Аделина, – не солнечный свет, лучи которого сияют тем ярче и теплее, чем мрачнее и холоднее окутывающая нас тьма?

– Милостивый государь, – заметила мадам Леметр, – вы забываете, что находитесь в моей комнате.

Мирович гордо выпрямился; он смерил старуху гневным, грозным взором, потом крепко прижал Аделину к своей груди и воскликнул:

– Да, ты права, моя дорогая. Чистое, небесное сияние нашей любви никогда не померкнет из-за жалкого золота, пред властью которого преклоняются только пошлые души. Да, я буду верить в тебя; клянусь тебе, что я не расстанусь с тобой, и клянусь также, – прибавил он, поднимая руку к небу, – что я стану бороться за нашу любовь. Я противопоставлю судьбе человечески ум и человеческую волю и Бог, пробуждающий любовь в человеческих сердцах, будет со мною. Я одержу победу ради тебя и своей любви, и высокомерные люди, которые презирают теперь бедного подпоручика, будут принуждены пресмыкаться в прахе у моих ног. Я знаю путь, который должен привести меня к величию, власти и славе.

Его голос звучал какой-то странной, пророческой торжественностью.

Госпожа Леметр боязливо попятилась.

Аделина смотрела счастливыми, сияющими глазами на молодого, красивого мужчину, говорившего с такою гордой уверенностью. Однако смелый, капризный задор, оживлявший раньше ее лицо, теперь пропал; святое воодушевление сияло в ее чертах. Когда она, опираясь на Мировича, смотрела на него вверх, то напоминала героиню, готовую вступить в священный бой наряду со своим возлюбленным.

– Прощай, моя Аделина, – воскликнул Мирович, – вскоре ты услышишь обо мне!

Он заключил ее в объятия, наклонился к ней и слил свои горячие уста с ее устами.

– Это уж слишком, милостивый государь, – воскликнул Фирулькин, стоявший до сих пор в стороне, колеблясь между гневом и страхом. – Это уже слишком: вы осмеливаетесь целовать мою невесту в моем присутствии!

Вне себя кинулся он вперед и коснулся руки молодого человека, чтобы оттащить его от Аделины.

Мирович выпустил девушку из объятий. Не говоря ни слова, он оттолкнул Фирулькина с такою силой, что тот, покачнувшись, упал на стул. В следующий момент молодой человек исчез, и было слышно только звяканье его шашки по лестнице.

– Неслыханно, неслыханно! – воскликнула г-жа Леметр. – Прошу вас, почтеннейший господин Фирулькин, простите эту возмутительную выходку: я тут не при чем.

– Оставим это, оставим это, мадам Леметр, – ответил Фирулькин, – это – заблуждение юности, больше ничего, да, заблуждение которое мы позабудем…

– Я уже объяснилась с вами, господин Фирулькин, – холодно и твердо произнесла Аделина, – и никогда, клянусь Богом, не изменю своего решения. Жестокая судьба может разлучить меня с моим возлюбленным, но я буду хранить ему верность и никогда – слушайте хорошенько! – никогда не протяну вам своей руки!

Она поклонилась мимоходом и прошла в соседнюю комнату, где на столах и стульях были разложены принадлежности ее костюма для вечернего спектакля в Зимнем дворце.

Молодая девушка заперла за собою дверь, а затем посреди мишуры, в которой ей предстояло вечером веселить двор императрицы, опустилась на колена, стараясь почерпнуть в усердной молитве утешение в своем горе, после того как рухнула надежда всей ее жизни.

Фирулькин между тем успокаивал дрожавшую от страха госпожу Леметр, которая боялась, что неожиданно разыгравшаяся сцена может оттолкнуть такого богатого и завидного жениха.

– Кто не хочет иметь соперника, – промолвил он со своей слащавой, самоуверенной улыбкой, – тот должен довольствоваться тем, что никому не нужно. Маленький шип возвышает прелесть розы, а Петр Севастьянович Фирулькин может справиться со всеми соперниками. Мирович кажется мне опасным. Какие дерзкие, кощунственные речи вел он о нашей всемилостивейшей императрице, да хранит ее Господь! – прибавил гость, набожно крестясь. – Но у Петра Фирулькина везде есть друзья; этого Мировича можно быстро сделать безвредным, а я все-таки тем временем стану готовиться к свадьбе с милейшей Аделиной.

Он поцеловал руку г-жи Леметр, обещал на прощание. Вскоре заглянуть к ней вновь и покатил домой в своем легком экипаже.