Глава вторая

– День Харви Дента, может, не самый старый наш общий праздник, – заявил мэр Энтони Гарсиа, – но мы собрались здесь сегодня, потому что он один из самых важных. Бескомпромиссная позиция Харви Дента в отношении организованной преступности и, да, в конечном счете, его жертва сделали Готэм более безопасным местом, чем восемь лет назад, когда он умер.

Позади него стояла большая фотография Дента на коне.

Модная толпа заполнила залитую лунным светом землю поместья Уэйнов. Элегантные мужчины и женщины, представляющие сливки общества Готэма, вежливо слушали речь мэра, переходя с место на место и болтая между собой. Яркие огни рассеивали тень грозного поместья во всем его восстановленном готическом великолепии, ни намеком не выдававшего то, что все здание сгорело дотла несколько лет назад.

Дорогие украшения блестели на женщинах в дизайнерских вечерних платьях, которых сопровождали мужчины в шелковых костюмах и смокингах на заказ. Бокалы для шампанского звенели. Официанты проплывали среди гостей, предлагая свежие напитки и закуски. Это была чудесная осенняя ночь, и погода была прекрасной.

– Этот город стал свидетелем исторического поворота, – продолжил мэр со своего места на подиуме. Это был худой человек, чьи блестящие черные волосы и фотогеничная внешность пережили несколько лет офисной работы. – Ни один город не обходится без преступлений. Но в этом городе нет организованной преступности, потому что «Акт Дента» дал правоохранительным органам возможность бороться с мафией. Сейчас многие говорят об отмене этого закона. И им я говорю – только через мой труп!

Восторженные аплодисменты приветствовали его слова. Каждый из собравшихся извлек выгоду из улучшения ситуации в городе. Можно было снова с уверенностью инвестировать в Готэм и ждать солидной прибыли. Неудивительно, что мэр был переизбран на третий срок подряд.

– Я хочу поблагодарить «Фонд Уэйна» за организацию этого мероприятия, – продолжил он, смиренно принимая аплодисменты. – Мне сообщили, что мистер Уэйн не может быть с нами сегодня вечером, но я уверен, что душой он с нами.

«Или, может быть, он ближе, чем мы думаем», – подумал Джим Гордон. Комиссар сидел один в открытом баре недалеко от помоста. Он был бывшим полицейским из Чикаго – сильно за пятьдесят, с седеющими каштановыми волосами и усами. Уставшие голубые глаза смотрели через очки в роговой оправе. Взглянув на величественный мраморный фасад усадьбы, он заметил одинокую фигуру, наблюдавшую за торжеством с одного из верхних балконов. Фигура была настолько тихой и безмолвной, что его могли по ошибке принять за дымоход или горгулью, но Гордон узнал наблюдателя, когда увидел его. Он подозревал, что этот конкретный наблюдатель был владельцем всего, находящегося в поле зрения.

– А сейчас я уступаю это место важному человеку, – пообещал мэр, отвлекая внимание Гордона от одинокой тени на балконе. Сердце комиссара упало, и он пожалел, что не успел подкрепиться еще одним крепким напитком. Он без энтузиазма возился с листами бумаги, разложенными перед ним, еще раз просматривая свою написанную от руки речь. Он выстрадал каждое слово, но все еще не был уверен, что у него хватило смелости прочитать их вслух.

Затем он приготовился к тому, что должно было прийти.

«Я действительно собираюсь пройти через это? – спросил он себя. – После всех этих лет?»

– Комиссар.

Бодрый голос вторгся в его мысли. Гордон поднял голову и увидел конгрессмена Байрона Гилли, пробирающегося к бару. По румяному цвету лица мужчины Гордон догадался, что Гилли уже выпил один бокал или два… или три. Он был коренастым человеком и очень обеспеченным. Одна его стрижка, вероятно, стоила больше, чем недельная зарплата полицейского.

– Конгрессмен.

Гилли огляделся вокруг. Ухоженные газоны и сады, украшенные изящными каменными фонтанами и скульптурами, стали местом ежегодного празднования.

– Когда-нибудь видели Уэйна на подобных мероприятиях?

Гордон решил не упоминать фигуру на балконе. Он покачал головой.

– Никто не видел, – вмешался третий собеседник. – Уже очень давно. – Питер Фоули, заместитель комиссара Гордона, присоединился к ним в баре. Настоящая восходящая звезда, он был на пять лет моложе Гордона, но уже сделал себе имя в деловой части города. Энергичный и ухоженный, с густыми каштановыми волосами, еще не тронутыми сединой, он носил свой английский костюм комфортнее, чем Гордон, чей наряд был уже помят, несмотря на вялые попытки изысканно одеться для мероприятия.

Гордон посмотрел на свою одежду и поморщился. Было время, когда его жена следила за тем, чтобы он выглядел презентабельно в таких случаях. Но опять же времена изменились.

Голос мэра вещал с трибуны:

– Он может рассказать вам о прежних плохих деньках, – продолжил он, очевидно, не спеша покидать центр внимания. – Когда преступники и коррупционеры управляли этим городом такой жесткой хваткой, что люди верили бандиту-убийце в маске и плаще. Бандиту, показавшему свою истинную натуру, когда он предал доверие этого великого человека. – Он повернулся к большому цветному портрету Дента. – И хладнокровно его убил.

Не обращая внимания на речь мэра, Гилли ухмыльнулся, заметив привлекательную молодую официантку, проскочившую мимо них с подносом канапе. Черная униформа горничной, в комплекте с выглаженными белым фартуком, манжетами и воротником, подчеркивала достоинства стройной фигуры брюнетки. Она замерла, когда конгрессмен грубо схватил ее за задницу.

– Милая, – отругал он ее. – Не убегай с едой так быстро.

Она повернулась к нему лицом, ловко вырываясь из его рук. Непроницаемая улыбка не соответствовала негодованию, скрывавшемуся за ее большими карими глазами. Она протянула поднос.

– Креветочные шарики?

Гордон подавил ухмылку.

Смешок раздался над хорошо причесанной головой Гилли, когда он выхватил пару закусок и сунул их в рот. Официантка быстро удалилась, но Гордон не мог ее винить. Конгрессмен он или нет, Гилли нужно было держать руки при себе.

– Джим Гордон, – объявил мэр, – может рассказать вам правду о Харви Денте…

Разговаривая с полным ртом, Гилли кивнул на листы бумаги, которые просматривал Гордон.

– Иисусе, Гордон, это твоя речь? – пробормотал он, извергая крошки. – Мы останемся здесь на всю ночь.

Гордон поспешно свернул бумаги.

– Может быть, правда о Харви не так проста, конгрессмен.

– …но позволю ему рассказывать самому, – закончил мэр. Он отошел от трибуны. – Комиссар Гордон?

И снова раздались аплодисменты собравшихся на вечеринку.

«Это моя реплика», – угрюмо подумал Гордон. Он выпил напоследок и направился к трибуне, чувствуя себя осужденным преступником, приближающимся к виселице. Он подошел к микрофону и вытащил бумаги со своей речью, хотя его и одолевали сомнения.

– Правду?.. – начал он.

Нежелательное, уродливое воспоминание вспыхнуло у него в голове. Он увидел Харви Дента таким, каким запомнил его в действительности. Левая половина лица Дента была сожжена, оставив вместо себя отвратительное мессиво из обугленных мышц и рубцовой ткани. Налитый кровью глаз, пылающий безумием, выпученный из голой глазницы. Через рваную щель в щеке блестела обнаженная челюсть, а полоска ободранного хряща тянулась вертикально над тем, что осталось от улыбки Харви.

Наоборот, правая сторона его лица осталась такой же красивой, как и всегда.

Харви больше не был окружным прокурором-борцом с преступностью, когда угрожал маленькому мальчику заряженным пистолетом. Мальчик, драгоценный сын самого Гордона, дрожал в лапах сумасшедшего, смело стараясь не плакать, даже когда Гордон отчаянно умолял сохранить жизнь своему ребенку.

Дент невозмутимо подбросил монетку…

Гордон вытеснил ужасное воспоминание из своего разума. Он смотрел на публику, задаваясь вопросом, готовы ли они наконец услышать то, что он хотел сказать. Портрет Харви, портрет героя, тихо маячил позади него. Гордон обдумывал свои варианты и свои мотивы. Стоит ли очищать свою совесть, рискуя всем, что было сделано во имя Харви?

– Я уже написал речь, рассказывающую правду о Харви Денте, – признался Гордон, решаясь. Он сложил свои бумаги и засунул их в нагрудный карман своего пиджака. – Но, возможно, сейчас не подходящее время.

– Слава Богу, – пробормотал Гилли в баре, чуть громче, чем следовало.

– Пожалуй, все, что нужно знать, – сказал Гордон, – это то, что в тюрьме Блэкгейт содержатся тысяча заключенных, и это прямое следствие «Акта Дента». Это жестокие уголовники, важнейшие винтики в машине организованной преступности, которая так долго терроризировала Готэм. Наверно, все, что я сейчас должен сказать о смерти Харви Дента, – это было не зря.

Толпа восторженно хлопала: все, кроме фигуры на балконе, которая молча отвернулась и скрылась в верхних этажах особняка. Наблюдая за ним краем глаза, Гордон видел, как он исчез.

«Не могу его винить, – подумал Гордон. – Я не сказал ничего стоящего».

Чувствуя себя трусом, он отступил от трибуны. Сомнения последовали за ним, как и каждый день в течение восьми долгих лет. Правильно ли он поступил? Или он просто струсил?

Он нашел Фоули в баре.

– Отчеты второй смены готовы? – спросил Гордон.

– Они у вас на столе, – заверил его Фоули. – Но вам бы почаще общаться с мэром.

Гордон фыркнул:

– Это по твоей части. – Фоули лучше работал в мэрии и наглаживал эго политиков. Гордон же отдавал предпочтение старомодной полицейской работе.

Бросив последний печальный взгляд на портрет на трибуне, комиссар решил, что в этом году он выполнил свою роль в Дне Харви Дента. Поэтому он направился к гравийной дороге перед особняком, где длинный ряд безупречных лимузинов ждал своих могущественных и / или богатых пассажиров. Он не мог дождаться пока уберется отсюда.

С каждым годом это становилось все труднее.

А позади него, в баре, конгрессмен качал головой, видя внезапный отъезд Гордона. Он не мог поверить, что этот тупой болван на самом деле отказывается от такой шикарной вечеринки ради возвращения на работу. Особенно сейчас, когда война с преступностью уже выиграна.

– Кто-нибудь показал ему статистику преступлений? – спросил он.

Фоули пожал плечами.

– Он доверяет своей интуиции, а она беспокоит его в последнее время, несмотря на числа.

– Жена должно быть в восторге, – сдался Гилли. Его собственная дражайшая половина очень удачно осталась дома, мучимая мигренью.

– Не совсем, – ответил Фоули. – Она забрала детей и переехала в Кливленд.

– Ну, скоро у него будет достаточно времени для визитов. – Гилли понизил голос до заговорщического шепота и наклонился к молодому человеку. – Весной мэр уволит его.

– Неужели? – Фоули был удивлен откровением, или, по крайней мере, сделал вид. – Он герой.

– Герой войны, – ответил Гилли. – А сейчас мирное время. – Он ткнул Фоули в грудь. – Будь умницей и работа твоя.

Позволяя Фоули обдумать свои слова, Гилли огляделся вокруг. Теперь, когда все речи наконец были произнесены, вечеринка набирала обороты. В отличие от Гордона, у него были дела поважнее, чем работать по ночам.

«Эй, – подумал конгрессмен, – куда подевалась та симпатичная девица в костюме служанки?»

Она все еще чувствовала хватку конгрессмена на своей заднице. Ее ярость возросла при одном воспоминании: «Ему повезло, что я не преподала ему болезненный урок хороших манер».

Кухня особняка давала временное убежище от требовательных гостей на лужайке. Небольшая армия официантов, поставщиков и поваров, расположившаяся по всей просторной территории, работала сверхурочно, чтобы гости были по-королевски накормлены и напоены. Отложив свой пустой поднос, она погрузилась в шумную деятельность, сливаясь с остальным обслуживающим персоналом. Никто не приглядывался к ней.

«Пока забудь про конгрессмена, – напомнила она себе. – Сосредоточься».

Она подслушала маленькую группу служанок, сплетничающих в углу.

– Говорят, он никогда не покидает восточное крыло.

– Я слышала, что он попал в аварию, что он изуродован.

Другой слуга поспешно сделал им знак заткнуться. Вся болтовня умерла, когда на кухню вошел утонченный джентльмен в форме дворецкого. Его серебристые волосы дополняли его благородные, изможденные черты лица.

«Альфред Пенниуорт, – узнала она его. – Верный слуга семьи».

– Мистер Тилл, – обратился он к главному поставщику. Интеллигентный британский акцент выдавал его происхождение. – Почему ваши люди пользуются главной лестницей?

Мистер Тилл пробормотал извинения, которые она не удосужилась выслушать. Вместо этого она внимательно наблюдала, как Пенниуорт ставит стакан с пресной водой на поднос рядом с множеством накрытых тарелок и блюд. Дворецкий осмотрел кухню.

– Где миссис Болтон?

Служанка бойко шагнула вперед.

– Она в баре, сэр, – сказала она. – Могу ли я вам помочь?

Он вздохнул, как будто не совсем довольный сложившейся ситуацией, но протянул ей поднос и старомодный латунный ключ.

– Восточная гостиная, – проинструктировал он. – Открой дверь, поставь поднос на стол и снова запри дверь. – Он помолчал для усиления эффекта. – И ничего больше.

Она покорно кивнула опущенной головой и взяла ключ.

Выскользнув из кухни, прежде чем что-то пошло не так, она прошла через гигантский особняк к восточному крылу. Строгие белые стены и тяжелые шторы придавали дому холодный, неприветливый вид. Гул вечеринки постепенно угасал, пока она удалялась от празднования. Она не могла не заметить ценный антиквариат, гобелены и картины, украшающие залы, а также то, насколько безмолвным и безжизненным казалось это место. Скорее музей, чем дом.

Большая дубовая дверь закрывала вход в крыло. Она использовала ключ, и дверь распахнулась перед ней, открывая богато обставленную гостиную, которая была, вероятно, в два раза больше ее жалкой квартиры в Старом городе. Она знала, что мебель ручной работы из красного дерева изначально была деревьями на плантациях Уэйна в Белизе. Роскошная фарфоровая посуда, вазы и другие безделушки украшали полку большого незажженного камина. Несмотря на богатство, комната была слабо освещена и тиха, как гробница.

«Точно не особняк «Плэйбой», – отметила она. – Все эти старые деньги просто пропадают впустую».

Она огляделась вокруг, но не увидела никого, даже знаменитого затворника, хозяина дома. Поставив поднос на полированный стол из дерева грецкого ореха, она даже не вышла из комнаты в соответствии с инструкциями. Вместо этого ее взгляд остановился на внутренней двери в другой части комнаты. Ее удобно оставили приоткрытой.

Она злорадно улыбнулась.

Насколько это было идеально?