Но как и следовало ожидать, запоздалые старания Карвена не увенчались успехом. Все продолжали избегать его, никто ему не доверял – уже то, что в глубокой старости он выглядел почти юношей, внушало подозрения, – и он понял, что в конце концов это может обернуться потерей его внушительного состояния. Его сложные изыскания и опыты, какими бы они ни были, требовали нешуточных расходов, и, поскольку переезд на новое место лишал его преимуществ в торговых делах, которых ему удалось добиться, начинать все снова где-нибудь в другом городе не имело смысла. Логика подсказывала, что нужно поддерживать добрые отношения с горожанами, чтобы рассеять окружавшую его атмосферу угрюмой сдержанности, подозрительности и страха. Его очень беспокоили клерки, зарабатывавшие все меньше с начавшимся застоем в его делах и не бросавшие работу только потому, что никто другой не хотел брать их на службу; он удерживал своих капитанов и матросов только хитростью, привязывая их к себе каким-либо способом – залогом, заемным письмом или шантажом, прознав что-нибудь компрометирующее. В этом Карвен обнаруживал необыкновенную ловкость. За последние пять лет жизни он выведал такие вещи, которые, казалось, могли быть известны лишь давно умершим, и постоянно держал эти секреты наготове.

Вот тогда-то хитрый торговец и предпринял последнюю отчаянную попытку восстановить свое положение в городе. Отшельник по природе, он надумал заключить выгодный брак, избрав в жены девушку из уважаемого семейства. Быть может, существовали и более глубокие причины, побуждавшие его заключить подобный союз; причины, находящиеся так далеко за пределами доступных нам знаний, что лишь в бумагах, найденных через полтора столетия после его смерти, можно было отыскать к ним какой-то ключ; но ничего определенного так никто и не узнал. Конечно, Карвен понимал, что обычное ухаживание вызовет только ужас и отвращение, поэтому он стал искать подходящую избранницу, на родителей которой мог оказать давление. Это было не так-то легко, поскольку у него были довольно высокие требования относительно красоты, образования и общественного положения невесты. Наконец он остановился на дочери лучшего и старшего из находящихся у него на службе капитанов морских судов, вдовца с безупречной родословной и репутацией, которого звали Джеймс Тиллингест. Его единственная дочь Элиза отличалась всеми вообразимыми достоинствами, кроме одного: она не была богатой наследницей. Капитан Тиллингест полностью находился под влиянием Карвена и, когда тот вызвал капитана в свой дом с высоким куполом, находящийся на вершине Пауэр-лейн, и чем-то пригрозил, согласился благословить этот чудовищный союз.

Элизе Тиллингест в то время было восемнадцать лет, и она получила наилучшее воспитание, какое мог позволить себе ее отец при своих стесненных обстоятельствах. Она посещала школу Стивена Джексона, что напротив Ратуши, и прилежно училась рукоделию и домоводству у своей матушки, которая умерла от оспы в 1757 году. Вышивки Элизы, сделанные ею в девятилетнем возрасте, в 1753 году, можно увидеть в одном из залов исторического музея Род-Айленда. После смерти матери Элиза сама вела все хозяйство с помощью единственной чернокожей старухи служанки. Должно быть, споры между девушкой и ее отцом относительно брака с Карвеном были весьма бурными; но дневники и мемуары о них не упоминают. Известно лишь, что ее помолвка с Эзрой Виденом, молодым штурманом на пакетботе Кроуфорда под названием «Энтерпрайз», была расторгнута, а брачный союз с Карвеном заключен седьмого марта 1763 года в баптистской церкви в присутствии самого избранного общества, цвета городской аристократии; брачная церемония была совершена Сэмюэлем Винсоном-младшим.

«Газетт» очень коротко упомянула об этом событии, и в большинстве сохранившихся экземпляров заметка была вырезана или вырвана. После долгих поисков Вард нашел единственный нетронутый номер «Газетт» в частном архиве коллекционера и прочел его, забавляясь старомодно-учтивыми оборотами:

«Вечером прошедшего понедельника мистер Джозеф Карвен, уважаемый житель нашего Города, Негоциант, сочетался брачными узами с Мисс Элизой Тиллингест, Дочерью Капитана Джеймса Тиллингеста. Юная Дама, обладающая истинными Достоинствами, соединенными с прелестным Обликом, будет Украшением брака и составит Счастье своего любящего Супруга».

Из собрания писем Дюфри-Арнольда, найденного Чарльзом Вардом незадолго до предполагаемого первого приступа душевной болезни в частной коллекции Мелвилла Ф. Петерса с Джордж-стрит и охватывающего этот и немного более ранний период, можно заключить, какое возмущение вызвал у горожан этот неравный брак. Однако влияние Тиллингестов на жизнь города было неоспоримым, и дом Джозефа Карвена вновь стали посещать люди, которых при иных обстоятельствах ничто не заставило бы переступить его порог. Общество не в полной мере признало Карвена, от чего особенно страдала его жена; но как бы то ни было, он уже не считался изгоем. Странный новобрачный удивил как свою супругу, так и всех окружающих, обращаясь с ней в высшей степени галантно и уважительно. В новом доме на Олни-Корт больше не происходило ничего, внушающего беспокойство, и, хотя Карвен часто отлучался на свою ферму в Потаксете, где его жена так ни разу и не побывала, он стал больше походить на обычного горожанина, чем когда бы то ни было за долгое время его проживания в Провиденсе. Лишь один человек проявлял к нему открытую вражду – молодой корабельный штурман, помолвка которого с Элизой Тиллингест была так внезапно расторгнута. Эзра Виден при свидетелях поклялся отомстить и, несмотря на свой спокойный и в общем мягкий характер, взялся за дело с упорством, продиктованным ненавистью, а это не обещало ничего хорошего человеку, отнявшему у него невесту.

Седьмого мая 1765 года родилась единственная дочь Карвена, получившая имя Энн. Крестил ее преподобный Джон Грейвз из Королевской церкви, прихожанами которой стали Карвены через некоторое время после свадьбы, – это было своеобразным компромиссом между конгрегационалистами и баптистами^[37], к каковым церквям принадлежали их ближайшие родственники. Запись о рождении девочки, так же как запись о регистрации брака, заключенного двумя годами ранее, в большинстве церковных книг и анналах мэрии были вымараны. Чарльз Вард с большим трудом смог найти документальные подтверждения этим фактам лишь после того, как узнал о своем родстве с Карвеном. Юноша со страстью предался изысканиям, касающимся этого человека. Запись о рождении Энн он нашел совершенно случайно, в ходе переписки с наследниками доктора Грейвза, который, в ходе Революции покидая свою паству как верный сторонникам короля, прихватил дубликаты всех церковных записей. Вард написал им, потому что знал, что его прапрабабушка, Энн Тиллингест Поттер, принадлежала к епископальной церкви^[38].

Вскоре после рождения дочери – события, по поводу которого предок Варда выразил огромную радость, странную при его обычной сдержанности, – Карвен решил заказать свой портрет. Он поручил эту работу жившему тогда в Ньюпорте талантливому художнику – шотландцу по имени Космо Александер^[39], впоследствии получившему известность как первый учитель Джилберта Стюарта^[40]. Говорили, что портрет, отличающийся необыкновенным сходством, был написан на стенной панели в библиотеке дома на Олни-Корт, но ни один из дневников, где упоминается этот портрет, не говорит о его дальнейшей судьбе. В то время сам Карвен стал как-то необычно задумчив и проводил почти все время на потаксетской ферме. Утверждали, что он постоянно находился в состоянии тщательно скрываемого лихорадочного беспокойства, словно ожидая чего-то важного, как человек, который вот-вот сделает необыкновенное открытие. По всей вероятности, это было связано с его химическими или алхимическими экспериментами, ибо он перевез на ферму огромное количество книг по этим предметам.

Его интерес к общественной деятельности не уменьшился, и Карвен не упускал возможности помочь Стивену Хопкинсу, Джозефу Брауну и Бенджамину Весту, пытавшимся оживить культурную жизнь города, уровень которой был гораздо ниже, чем в Ньюпорте, прославившемся своими меценатами. Он помог Дэниелу Дженксу в 1763 году основать книжную лавку и был его постоянным и лучшим клиентом, а также оказывал денежную помощь испытывавшей трудности «Газетт», которая печаталась по пятницам в типографии под вывеской с изображением Шекспира. Он горячо поддерживал губернатора Гопкинса против партии Варда, оплотом которой был Ньюпорт, а в 1765 году его яркое красноречивое выступление в Хечерз-Холле против выделения Северного Провиденса в самостоятельную муниципальную единицу способствовало тому, что предубеждение против него мало-помалу рассеялось. Однако Эзра Виден, который постоянно наблюдал за Карвеном, лишь пренебрежительно фыркал, когда при нем упоминали об этих поступках, и публично клялся, что все это не более чем маска, служащая для прикрытия дел, более черных, чем глубины Тартара. Молодой человек принялся тщательно собирать сведения обо всем, что касалось Карвена, и особенно интересовался тем, что тот делает в гавани и на своей ферме. Виден проводил целые ночи близ верфи, держа наготове легкую рыбацкую плоскодонку, и всякий раз, увидев свет в окне склада Карвена, скрытно преследовал его небольшой бот, курсировавший по бухте. Он также вел самое пристальное наблюдение за фермой на Потаксет-роуд и однажды был сильно искусан собаками, которых натравила на него странная чета индейских слуг.

3

В 1766 году в поведении Джозефа Карвена произошла разительная перемена: напряженное ожидание, в котором он пребывал последнее время, сменилось радостным возбуждением, и он стал появляться на людях с видом победителя, с трудом скрывающего ликование по поводу неких блестящих успехов. Казалось, он еле удерживается от того, чтобы всенародно объявить о своих открытиях; но, по-видимому, необходимость соблюдать тайну была все же сильнее, чем потребность разделить с ближними радость, так как он никого не посвятил в причину такой резкой смены настроения. Сразу же после переезда в новый дом, что произошло, по всей вероятности, в начале июля, Карвен стал повергать людей в удивление, рассказывая вещи, которые могли быть известны разве что давным-давно усопшим предкам.

Но лихорадочная тайная деятельность Карвена отнюдь не уменьшилась с этой переменой. Напротив, она скорее усилилась – все большее количество его морских перевозок поручалось капитанам, которых он привязывал к себе узами страха, такими же крепкими, как до сих пор боязнь разорения. Он полностью оставил работорговлю, утверждая, что доходы от нее постоянно падают; почти все время проводил на ферме в Потаксете, но, по слухам, иногда его видели вблизи кладбища, так что многие не раз задумывались над тем, так ли уж сильно изменились повадки столетнего купца. Эзра Виден, вынужденный время от времени прерывать свою слежку за Карвеном, отправляясь в плавание, не мог заниматься этим систематически, но зато обладал мстительным упорством, которого были лишены занятые своими делами горожане и фермеры; он тщательно, как никогда ранее, изучал все связанное с Карвеном.

Странные маневры судов таинственного купца не вызывали особого удивления в эти беспокойные времена, когда, казалось, каждый колонист был полон решимости игнорировать условия Сахарного акта^[41], который препятствовал оживленным морским перевозкам. Доставить контрабанду и улизнуть считалось скорее доблестью в Наррагансетской бухте, и ночная разгрузка недозволенных товаров была совершенно обычным делом. Однако, наблюдая каждую ночь, как лихтеры^[42] или небольшие шлюпы отчаливают от складов Карвена в доках Таун-стрит, Виден очень скоро проникся убеждением, что его зловещий враг старается избежать не только военных кораблей его величества. Раньше, до 1766 года, когда поведение Карвена резко изменилось, эти корабли были нагружены большей частью закованными в цепи неграми. Живой груз переправляли через бухту и выгружали на пустынном участке берега к северу от Потаксета; затем их гнали по суше наверх по крутому склону и далее на ферму Карвена, где запирали в огромной каменной пристройке с узкими бойницами вместо окон. Но теперь все пошло по-другому. Неожиданно прекратился ввоз рабов, и на время Карвен отказался от своих ночных вылазок. Затем, весной 1767 года, Карвен избрал новый способ действий. Лихтеры снова регулярно отплывали, покидая темные молчаливые доки, но теперь спускались вдоль бухты на некоторое расстояние, очевидно, не далее Ненквит-Пойнт, где встречали большие корабли разных типов и перегружали с них неизвестные товары. Потом команда Карвена отвозила этот груз к обычному месту на берегу бухты и переправляла его по суше на ферму, складывая в том же загадочном каменном здании, которое прежде служило для содержания негров. Груз большей частью состоял из крупных коробок и ящиков, многие из них имели продолговатую форму и вызывали неприятные ассоциации с гробами.

Виден с неослабевающим упорством продолжал наблюдать за фермой; не проходило недели, чтобы он не побывал там, за исключением тех ночей, когда свежевыпавший снег давал возможность обнаружить его следы. Но даже тогда он подбирался как можно ближе по проезжей дороге или льду протекавшей поблизости речки, чтобы посмотреть, какие следы оставили другие посетители фермы. Когда, отправляясь в плавание, Виден должен был прерывать свои наблюдения, он обращался к своему давнему знакомому по имени Элеазар Смит, который заменял его на этом посту. Оба приятеля могли бы поведать множество странных вещей, но не делали этого только потому, что знали – лишние слухи могут предупредить их жертву и сделать таким образом невозможным их дальнейшие наблюдения. Прежде чем что-либо предпринять, они хотели добыть точные сведения. Должно быть, они узнали немало удивительного, и Чарльз Вард часто говорил своим родителям, как он сожалеет, что Виден решил сжечь свои записи. Все, что можно сказать об их открытиях, почерпнуто из довольно невразумительного дневника Элеазара Смита, а также высказываний еще нескольких мемуаристов и авторов писем, которые могли лишь повторить услышанное от других. По их словам, ферма была лишь внешней оболочкой, под которой скрывалась беспредельно опасная бездна, мрачные глубины которой недоступны человеческому разуму.

Виден и Смит уже давно убедились в том, что под фермой пролегает целая сеть туннелей и катакомб, в которых кроме старого индейца и его жены находится множество других людей. Само здание фермы, со старинной остроконечной крышей, огромной дымовой трубой и ромбовидными решетками на окнах, было построено в середине XVII века. Лаборатория находилась в северном крыле, где кровля спускалась почти до земли. Дом стоял в стороне от других построек, и, поскольку оттуда в самое необычное время часто доносились странные звуки, должен был существовать доступ в него через подземные потайные ходы. До 1766 года здесь раздавались невнятное бормотание и шепот негров, лихорадочные крики, сопровождавшиеся странными песнопениями или заклинаниями. Но начиная с 1766 года человеческие голоса, доносившиеся оттуда, слились в омерзительную и страшную какофонию, в которой выделялись то монотонный монолог человека, покорно склонявшегося перед чужой волей, то взрывы бешеной ярости, то диалог, прерываемый угрожающими воплями, задыхающимися мольбами и протестующими криками на самых разных языках. Резкий голос Карвена – урезонивающий, упрекающий или угрожающий – часто можно было различить среди других. Создавалось впечатление, что в доме находилось как минимум несколько человек – Карвен, его пленники и стражники, которые их стерегли. Нередко Виден и Смит слышали звуки чуждой речи, такой необычной, что ни тот ни другой не могли определить национальность говорившего, несмотря на то что оба побывали во многих шумных и разноязыких гаванях мира. Но часто они, хотя и с трудом, разбирали слова. Подслушанные ими разговоры всегда представляли собой что-то вроде допроса, словно Карвен любыми путями старался вырвать нужные ему сведения у испуганных или непокорных пленников.

Виден заносил разрозненные отрывки этих разговоров в свою записную книжку, когда разговор велся на английском, французском или испанском языках, которые он знал; но ни одна из этих записей не сохранилась. Однако он утверждал, что, кроме нескольких разговоров, в которых речь шла о мрачных преступлениях, совершенных в прошлом в знатных семействах города, большая часть вопросов и ответов, которые он смог разобрать, касалась различных проблем истории и других наук, часто относящихся к отдаленным местам и эпохам. Однажды, например, некий голос, то поднимаясь до взбешенного крика, то возвращаясь к мрачной покорности, отвечал по-французски на вопросы относительно побоища, учиненного Черным принцем в Лиможе в 1370 году^[43], причем допрашивавшего интересовали некие скрытые причины этих событий, предположительно известные отвечавшему. Карвен спрашивал пленника – если это был пленник, – был ли отдан приказ о всеобщей резне из-за Знака Козла, найденного на алтаре в древнеримской гробнице, находящейся недалеко от собора, или же Черный человек из Высшего сбора Вьенны произнес магические Три Слова. Так и не добившись ответа, Карвен применил крайние меры – раздался ужасный вопль, за которым последовало молчание, потом тихий стон и звук падения чего-то тяжелого.

Ни один из этих допросов им не удалось подсмотреть, потому что окна были всегда плотно завешены. Но однажды, после тирады на незнакомом языке, в окне появилась тень, глубоко поразившая Видена; она напомнила ему одну из кукол, которых он видел в 1764 году в Хечер-Холле, когда некий человек из Джерментайна, в Пенсильвании, демонстрировал искусно сделанные механические фигуры в представлении, включавшем, согласно афише: «Вид знаменитого города Иерусалима, храм Соломона, царский престол, прославленные башни и холмы, а также Страсти Вашего Спасителя, что претерпел Он от Сада Гефсиманского до Креста на Горе Голгофе; искуснейший образчик Механических фигур, Достойный Внимания Любопытствующих». Именно тогда престарелая индейская чета, разбуженная шумом, который произвел отпрянувший от окна испуганный соглядатай, спустила на него собак. После этого случая в доме больше не было слышно разговоров, из чего Виден и Смит сделали вывод, что Карвен переместил свои опыты в подземелье.