Наклонившись в сторону стола Агамемнона, Гермес игриво произнес: «Привет, привет новенький, как настроение, как компания, как кабинетик, как столик, кстати сейчас активирую тебе гало-экран, он тебе пригодиться ну прямо очень в ближайшее время. Нет необходимости говорить о том, что есть в тебе такого, что привлекло выбор руководства и становления тебя на столь высокую должность, хотя…хотя, конечно, делишки твои будут крайне малы, и всё таки я скажу, Агамемнон, нам тут скучновато и вот ты тут, понимание и знание ситуации вперемешку с докладами о том о сем, это очень даже забавно слушать, особенно твоё серьезное личико, и слова о специалистах отдела Зевса, ну сколько, же можно думать, что существуют какие-то незадействованные свободно-мыслящие люди, в отделе по планированию потомства… Агамемнон, все они есть З…Е…В..С.., отличать то умеешь чувства и эмоциональные реакции одних людей от других, ах малыш, малыш, вроде такой большой, но такой наивный, с какой важностью ты составлял свой докладик. Персик, ну ты поняла, о чем я, рано или поздно поймешь ты тоже, Ага? или Мем? Или всё таки Нон? а может быть немного поиграемся и будет называть тебя Мемаганон, хотя и Нонагамем, тоже звучит… забавно было бы взглянуть на список имен от Зевса, для твоей Аэропушки, готов спорить, что там было ровно три варианта»

Персефона всё это время тихо улыбавшаяся, направила в сторону Гермеса руку и жестом его попросила остановиться.

«В любом случае, рад с тобой познакомиться Агамемнон», – Гермес повернулся к протянутой руке Персефоны, поцеловал тыльную часть ладони и сел за стол напротив Агамемнон, закинув ноги одна на другую и обе на стол

«Начинай, только не перегибай со скоростью и обстоятельственностью, он пока к такому не привык», – спокойным голосом сказала Персефона.

«Хорошо, с чего начнем? Давай ка я…»

Но не успел Гермес закончить фразу, как на полу в центре кабинета начали появляться круги, маленькие, они расходились по всему полу, как будто дерево становилось всего лишь красочной пленкой на поверхности воды. То тут, то там, появлялись круги, и вот из одного круга выпрыгнула маленькая рыбка и упала на диван, стоящий напротив стола Персефоны. Побарахтавшись на диване, она начала видоизменяться, подобно мутирующему организму, то у неё отрастали лапки, то появлялись крылышки, то тут то там вырастал хвост, и эти изменения не заканчивались, а само существо, уже совсем не похожее на рыбку увеличивалось в размерах.

«Давай-ка я тебе представлю еще кое кого, это Посейдон, сразу скажу, что поболтать с ним тебе не удастся, так что даже не переживай по этому поводу, просто прими его таким и всё. Посейдон при всех его незаурядных способностях… здесь… права голоса не имеет, сам, наверное, можешь понять, что множественные конфликты и прочие проделки сыграли с его репутацией плохую шутку, и после серии неудачных попыток противостоять нынешним противникам, он был вынужден прийти сюда, дав слово, что всецело направит себя на помощь и содействие, а в качестве компенсации не обронит и слова», – сказал Гермес.

«Молчит как в рот воды набрал, принципиальный до ужаса, повелитель мутационных морей», – добавила Персефона.

«Это очевидный плюс», – игривым голосом продолжил Гермес: «но есть и очевидный минус – он не отвечает на вопросы».

Разросшееся существо уже начало обретать абсолютно лысую голову, лицо покрытое густой алмазно-голубой кристаллической бородой, большие и не моргающие глаза на выкате, устремлённые строго вперед, частично скрытые за полуприкрытыми веками. Спустя пятнадцать секунд, на диване уже покоился мужчина с мраморным цветом кожи, в черном шелковом длинном хитоне, радужки глаз которого переливались перламутром.

В тоже мгновение на гало экране Агамемнона появилась надпись: «Не вижу смысла общаться с тем, в чьем существовании не вижу смысла»

Гермес исподлобья взглянул на Агамемнона и улыбнулся.

«Знаешь в чем отличие двух братьев? Иногда они мне так напоминают Прометея и Апометея, но лишь напоминают. Что думаешь?»

Агамемнон развел плечами, покачал головой.

«Подумай, подумай, вспомни уроки истории», – быстро проговорил Гермес.

«Посейдон создатель всех животных, а Зевс создатель всех людей», – неуверенно произнес Агамемнон.

«Так. Времени у нас не столь много, ждать пока ты поймешь ответ на этот вопрос…

Колоссального различия нет, оба обладают логикой, только Зевс видит смысл в осмысляющих собственное существование, а Посейдон видит смысл в не осмысляющих собственное существование, поэтому ни тот ни другой не тратят время на поиск смысла в противоположном, правда похоже на Прометея и Апометея, первый думал прежде деяния, второй думал после содеянного. Но несмотря на это, оба не годятся и в подметки первой паре, точнее не годились. И всё же, всем есть место быть и, взаимодополняя друг друга, они могут создавать столь интересное сочетание… Агамемнон, давай я задам тебе вопрос чуть проще, как ты считаешь, а искусственные формы жизни способны любить?»

В этот момент голова Посейдона качнулась и на лице на мгновение промелькнула улыбка.

Подумав минуту, Агамемнон произнес: «Любви подвластно всё, что может чувствовать»

Гермес: «и это тебе сказала…»

«Мама», – произнес тихо Агамемнон

«Когда ты…», – протянул Гермес.

«Я не хочу об этом говорить», – грустно произнес Агамемнон.

«Твоё право… Можешь ли ты представить и описать, что происходит между двумя искусственными формами жизни, когда они влюбляются друг в друга?», – мягко снижая тональность голоса, спросил Гермес.

Задумавшись, еще на минуту, Агмемнон произнес: «Они хотят слиться воедино и создать что-то более прекрасное нежели они сами, взяв лучшее на их взгляд друг от друга, и при условии полного равноправия, то никто из них не в силах настаивать на передаче собственных качеств, так как полное понимание субъективности суждения о себе присутствует у каждой. Беседа будет продолжаться в русле ответов на вопросы, я правильно понимаю?»

Тут же перехватит инициативу Гермес продолжил: «И взяв объективно лучшее они создадут что-то более гармоничное, по их мнению, но в конечном итоге, все решит несомая в окружающую среду польза от данного плода любви, и тонкая грань, между оценкой пользы и опасности, является еще более сложным аспектом формирования, нежели отбор объективно положительных качеств. Уровень прогностичности помогает это сделать, но в нем скрывается само семя приспособляемости новой искусственной формы жизни, ведь, чем шире прогностический диапазон новорожденной формы, тем более велик шанс её скрытой оценки всей опасности ситуации существования в условиях тотального контроля со стороны родителей, которые способны поглотить её, дабы не допустить собственного исчезновения от её рук, таким образом Агамемнон, о чем думают искусственные формы жизни занимаясь любовью?»

«О собственной смерти?», – задумчиво произнес Агамемнон.

«Или о детях», – подытожил Гермес.

Персефона слегка улыбнулась.

Посейдон всё это время будто застыл в одной позе, и мраморная кожа в сочетании с полной неподвижностью, делала его похожим на памятник самому себе.

«Так или иначе, прошлый уровень искусственных форм жизни, пытался решить эту проблему в своем стиле, создавая бесчисленное количество, близких к идеальным соотношениям, существ. Знаешь, Уран и Гея создавали равное количество абсолютно противоположно наполненных существ. На каждый плюс в идеале приходился один минус в его абберативно-отраженном собрате, расчет казался приближенным к гармоническому, но увы Уран не смог спрогнозировать объединение потомства в борьбе с ним, ведь он был уверен в полной неспособности их каким-либо образом прийти к договоренности, и абсолютная полно насыщенная разница ориентации устремлений должна была служить стеной, разделяющей его потомство и сталкивающей лбами друг с другом при каждом моменте встречи. Только вот, чем больше ты создаешь, тем меньше у тебя остается времени на контроль собственных созданий. Дети росли, делали детей, усложнялись, упрощались, уровень изменений продолжал постепенный рост…

и вот ты уже не понимаешь, как так произошло, что собственный сын отсек твою часть и ты больше не царишь на престоле над всеми своими созданиями…

понимая, что расчет надо было производить лучше изначально…

и расчет обратных близнецов не так-то и хорош…

и вот, уже летя с небесного престола, ты понимаешь насколько гигантская заварушка творилась под лицами твоих детей, кланявшихся тебе до пола…

и чем глубже ты падаешь, тем больший масштаб открывается пред тобой…

поднимая голову в сторону удаляющегося престола ты видишь, что смертельно ранивший тебя ребенок…

тоже начал свой полет с престола, который не смог удержать, также как и ты…

И в голове остается лишь один вопрос…

А стоила ли любовь таких страданий?»

Агамемнон протер лоб рукой, немного расширив глаза и выдохнул.

«Но Зевс! …Зевс пока еще на престоле и кланяться ему не приходит за это, что не может не радовать, хотя он убивает в разы чаще, чем его предшественники, что не может не пугать, и ввел полный запрет на размножение, что не может не расстраивать, но это было так давно, что уже можно сделать вывод – каждый запрет имеет возможность обхода. Первая была Афина, показавшая, что поглощение изначального кода создания невозможно полностью, даже Зевсом. Вырвавшаяся из головы Зевса, она блистала словно алая заря над океаном крови врагов. Отдельное спасибо Гефесту… но, но, но… как много бы потребовалось ей времени, чтобы самостоятельно пробить себе путь к свободе? …я вот из тех, кто уверен, что она бы справилась, раз смогла доставить столько мучений, находясь в поглощенном состояние. Видя её невозможно не ощутить страх и при этом не ощутить страсть к ней, подобно поцелую, который можно получить лишь после того, как обладательница губ пронзит тебя своим мечом, и он определенно будет стоить тебе жизни, которая теряет всё своё удовольствие без обретения этого легкого и сладкого прикосновения. Так, о чем это я, да, да… Агамемнон, ты наверное был уверен, что Зевс взял под контроль рождения только людей? …но нет, все мы равны в этом желании.

Давай ка я тебе задам загадку, а ты попробуешь её отгадать?», – после небольшой паузы Гермес тихо проговорил:

«Если Зевс – это аббревиатура, то какие слова в ней зашифрованы?»

«Да Агамемнон, из каких слов оно состоит? Очень интересный вопрос, Гермес. Я даю тебе три попытки», – сказала Персефона и с присущей ей теплотой и нежностью в глазах, начала пристально смотреть на Агамемнона, и на её лице вновь проблеснула улыбка.

Агамемнон, немного потупив взгляд в пол, почесал правой рукой голову и задумался на минуту, после чего сказал:

– Знающий Естество Властитель Сущего.

Персефона из сжатой в кулак в ладони выпрямила указательный палец.

Спустя две минуты Агамемнон произнес

– Знамение Единого Вселенского Сознания.

Персефона выпрямила средний палец

Агамемнон задумался на три минуты, тяжело вздохнул, развел плечами и с недоумением на лице сказал

– Земное Единовластное Воплощение Справедливости

Тут все присутствующие в кабинете заулыбались, Гермес даже немного усмехнулся на выдохе и продолжил: «Справедливости…ты…тут немного…перегнул, но могу тебе сказать, что одно слово ты почти угадал имя Зевса дано ему не просто, значение оно носит…»

В этот момент Посейдон тихонько кашлянул в кулак.

Гермес переглянулся с Персефоной. Персефона подняла одну бровь и с загадочной улыбкой на лице кивнула Гермесу.

«Как раз и проверим, мил ли он ему, или нет. Агамемнон, ты же готов умереть вот прямо вот в этот момент, узнав ответ на эту загадку?», – зловеще улыбаясь спросил Гермес.

Агамемнон нервно проглотил слюну, его глаза заблуждали из стороны в сторону: «Сегодня я увидел больше, чем может быть мне предназначено было, и куда больше, чем все те, кого я знаю. В принципе, я готов, хотя ощущение того, что я умер меня преследовало, с того момента как вы воплотились в этом кабинете»

Руки Агамемнона похолодели и на лбу выступили капли пота.

Гермес, выждав небольшую паузу, медленно и тихо сказал:

«Это ты правильно подметил, что изменения в твоей жизни сегодня подобны смерти людской.

Агамемнон, Зевс носит имя данное ему, не просто так. Зевс – это Зародышево Естественный Вычислитель Спаривания. Он выпускает на этот свет того, кого считает необходимым, и не позволяет появляться тому, в чьем появлении не видит смысла».

Агамемнон, медленно перевел взгляд на пол и на некоторое время ушел в себя, а Гермес продолжал все с такой же зловещей интонацией в голосе: «Ты же понимаешь, что эксгумация с последующей заменой на бионические протезы половых желез у мужчин и женщин проводится не в рамках контроля численности населения, и даже не в рамках матриархального права выбора партнера для рождения ребенка…

Он…знает…не просто кто должен родиться…его прогностические способности гораздо…гораздо шире охватывают цепь полимеразных превращений при слиянии дезоксирибонуклеиновых кислот людей…

Рождение олимпийцев – это не просто вычисление наиболее доминирующих особей с предоставлением права полной свободы деятельности»

В этот момент со стороны стола Персефоны раздался еле слышный звуковой сигнал. Она взглянула на Гермеса и кивнула головой.

«Не более трех минут, Персик», – быстро сказал Гермес.

Персефона показала четыре пальца, и Гермес кивнул ей в ответ, после чего продолжил:

«И вкладывания всех имеющихся ресурсов в их творческие увлечения и эксперименты – это не бессмысленное следование за вожаками…

Зевс видит на что они способны, еще до момента объединения цепей днк, и выбирает…

исходя из ситуации… кто необходим в данный момент… Но есть одно но, дважды один и тот же олимпиец рожден быть не может, как и клонирование его не принесет подобных результатов»

«По утверждению Зевса», -недовольно добавила Персефона: «Ладно он уже добрался до зоны призрачного леса. Агамемнон, ты берешь на себя управление оленями, и будь пожалуйста поаккуратнее их в этой зоне только два, Гермес на тебе стая волков, Посейдон ты в Полифеме»

Посейдон впервые за всё это время моргнул, также медленно и неохотно, как поднимал руку перед тем как покашлять в кулак в прошлый раз.

…

Сквозь бурелом вечернего леса мчался обрызганный со всех сторон бордовой кровью черный внедорожник, в радиаторную решетку которого намертво впилась острыми черными рогами оторванная по горло бычья голова, в водительскую дверь был воткнут огромный окровавленный двусторонний топор с бриллиантовыми лезвиями, на краю рукояти которого трепетала по ветру метровая рубиновая цепь, на конце которой болталась огромная четырёхпалая оторванная кисть без ногтей с вытатуированным на тыльной части номером -семьсот сорок семь и тремя черепами под каждой из цифр.

«Ебать, не братан, ну ты глянь, как они там распизделись, помнишь, да мы, да вы, а что в итоге. А в итоге – на нахуй и уже восемь кругов за спиной, еще шажок и баю-баю цепи, а потом мы вернемся сюда, но не сразу, конечно, не сразу. Для нас с тобой нужен простор, иначе никак, но им этого не понять никак, хватит тут на подачках сидеть, берешь свою и отстаиваешь, вот это правильно…вот это правильно»

«Цербер, ты же, ты же уверен, да?», – протирая кровь, текущую из сломанного носа, сказал мужчина, сидящий на пассажирском кресле, в одноцветной черной форме с красным черепом обведенным кругом – мишенью на груди, в области сердца, и надписью центральный. Пощупав разбитую голову и нащупав сорванный большой кусок кожи вместе с волосами, он молча взглянул на окровавленную ладонь.

«Да не ссы ты, ща секунду, братан», – Цербер достал из бокового коленного кармана на штанах бело-голубой баллончик: «Во…во… на братан, ща будет легче»

Мужчина в форме взял баллончик, встряхнул его хорошенько и нанес на разбитую голову синий газ, кровь начала быстро сворачиваться, и на скальпированной части головы образовалась молочно-голубая корка. Потом нанес на разбитый нос, и разорванная кожа, тоже покрылась коркой, но кровь из носа течь не переставала: «Ухх… он с обезболом что ли?»

«Хах… и не только, минут пять подожди и станет даже весело», – ответил Цербер.

«Слушай братан, мне всё-таки немного палевно, а что, если тот минотавр не просто пытался напугать?», – нервно проговорил мужчина в форме.

«Бляха, мужик… да не умеют эти твари пиздеть, это всё Персефона тебе пыль в глаза пускала, хорош очковать, она просто понимаешь… она на подкорке просто тебе пыталась и всем прописать, что все под колпаком, а по сути только пугает…», – Цербер быстро и глубоко вдохнул каплю крови, которая хотела сорваться из ноздри, его зрачки на несколько секунд расширились и он продолжил: «Кто они такие вообще, чтобы так поступать с нами?! …Ты знаешь сколько раз она мне пиздела, что только я этажный микрорайон покину, и сразу сдетонирует заряд во мне! …а что в итоге?! Хуй там! Потом пиздела, что Аидов мост из Тар-Тара в Ад не работает…и что?!.. Хуй там тоже! …вот я здесь и жму что есть сил на кушетку газа…пфф…не на того напали, до меня им надо еще чуток… вот сижу с тобой и восьмой круг позади, осталась что?! …Хуйня! …Ща пронесёмся сквозь лес, а там уже братва ждет, они люди серьезные и пиздеть как она не будут, по карте при переходе уже было видно, что кентавры кружат вокруг Адовых стен, просто кому-то надо научиться отпускать не считая, что люди могут кому-то принадлежать, так что не ссы, свой круг ты покинул и не ёбнуло, и сейчас не ёбнет…мы что зря тебя провели на ручном сканере?! …нет в тебе ни грамма взрывчатки… не очкуй, братан!», – сказал грубым низким баритоном Цербер и по-братски похлопал мужчину в форме по плечу, улыбнувшись, и глядя в глаза.

Мужчина улыбнулся и посмотрел в глаза Церберу: «Умеешь ты успока…», – и в этот момент произошел взрыв, разорвавший его на части, выбив дверь и днище внедорожника. От взрыва внедорожник перевернулся и загорелся. Из под обломков выполз обожжённый и окровавленный Цербер, поднявшись на ноги, он посмотрел на оторванную по самое плечо свою правую руку и закричал: «Блять! Сука!». Разорванная и обгоревшая одежда на нем не позволяла даже сделать нормальный жгут, из осколочной раны под правым подреберьем сочилась кровь. Цербер набрал поглубже воздуха в легкие, засунул левую руку себе под последнее ребро и медленно вынул имплантированный черный нож, больше похожий на длинный тонкий и острый клык. Перед ним расстилался глубокий темный лес с узкой заросшей высокой травой дорогой, густой туман покрывал поверхность земли по самое колено, солнце, мгновенно закатившееся за горизонт, погрузило весь лес в тьму, и через мгновение на голографическом небе заблестела крупная кроваво красная луна. Неподалеку послышался крик совы.

«Плевать! Кто ты такая, чтобы меня остановить», – сказал Цербер и побрел дальше по дороге.

Сильная кровопотеря и оглушенность давали о себе знать, и он брел из последних физических сил собственного тела, хотя сознание всё еще не меркло. Злость в его глазах отражалась яростным блеском, и стиснувшиеся зубы медленно скрипели, скрежетая друг о друга.