Глава 3
Нападение

Снова очутившись в кресле бодрячки, я вспомнил про книгу. Она все еще была в сапоге. Я сначала раскрыл ее на закладке, но передумал – вернулся почти в самое начало и принялся просматривать абзац за абзацем. Вот, нашел! «…Лада макушкой едва достигала плеча своего отца, за что тот называл ее „крохой“. Необычайно длинные светлые волосы она не сковывала заколками и резинками, и те всегда свободно рассыпались по плечам. Голубые глаза Лады постоянно сияли таким задором и жизнерадостностью, что тем, кто смотрел на нее, казалось – эта девочка не знает, что такое слезы…» Кстати, какого цвета были ее глаза?

Я перечитывал описание внешности Лады множество раз и сам не заметил, как задремал. Телефонный звонок раздался настолько внезапно, что я аж подскочил, выронив книгу.

– Караульное помещение, – сказал в трубку дежуривший за пультом Рыбалкин. – Кто? Что там? Ты чё, шутишь? Эй! Алло! Второй пост!

Сердце мое бешено забилось. Второй – мой пост! Что там стряслось? Не связано ли это с моей ночной гостьей? Я представил, как она лежит сейчас на земле лицом вниз под прицелом автомата Лехи Волкова, который оказался более ответственным часовым, чем я. Ведь по уставу я тоже должен был положить ее лицом в грязь и вызвать смену за то, что она ошивалась у поста. Я прислушался: что будет дальше?

Рыбалкин вскочил со стула. Он все еще озадаченно сжимал в руке трубку, на лице застыло выражение растерянности. Наконец он бросил трубку обратно на пульт и влетел в комнату начкара.

– Товарищ капитан!

Саморов спал, укрывшись с головой синим армейским одеялом. Рыбалкин тронул его за плечо. Тот заворочался, перевернулся на другой бок, пробормотав что-то невнятное.

– Товарищ капитан! Нападение на пост!

– Что? – Капитан тут же подскочил. – Какое, к черту, нападение?

– Со второго поста позвонил Волков. Говорит… То ли нападение, то ли еще чего… Я так и не понял.

Начкар сел, растирая виски.

– Где Провин?

– Не знаю.

– Так узнай! Сюда его, быстро! И Агеева тоже!

Рыбалкин вбежал в бодрячку.

– Помначкара не видал? – спросил он у меня.

– Не, Санек, не видел. А что случилось-то?

Но Рыбалкин уже мчался в отдыхаловку, где высыпался между сменами Агеев.

– Эй, Витек! – Рыбалкин тронул разводящего за плечо.

– Что? – Агеев подскочил. Глаза его спросонья бегали, рыжий чуб торчал вихром.

– Тебя начкар вызывает!

– Ага. Иду.

Рыбалкин побежал было к выходу, но, оглянувшись у двери, увидел Агеева в горизонтальном положении и даже слегка похрапывающего. Рыбалкин вернулся к топчану и принялся усиленно тормошить младшего сержанта:

– Витяня, да проснись же! Тебя начкар вызывает, срочно! Похоже, нападение!

Агеев сел, спустив ноги на пол, посидел так несколько секунд, растирая глаза. Наконец взгляд его стал осмысленным, он тревожно взглянул на Рыбалкина и, не говоря ни слова, принялся быстро натягивать сапоги.

Рыбалкин вернулся к пульту и попытался дозвониться до второго поста. Безуспешно. Вдруг пульт затрещал. Рыбалкин щелкнул тумблер у горящей лампочки, но оказалось, что звонит часовой с собачки.

– Что? – прокричал Рыбалкин в трубку. – Слышал выстрелы на постах? Ясно. Отключайся.

Из комнаты начальника караула выбежал встревоженный Агеев и распахнул пирамиду с автоматами.

– Вовка, не ставь автомат, – бросил он только что сменившемуся с собачки Роганину. – Пойдешь со мной. Рыбалкин, ты тоже.

– Витек, возьми и меня! – подскочил я. – Все-таки это мой пост…

Агеев окинул меня удивленным взглядом.

– Ты же из бодрствующей смены? Ладно. Собирайся. Роганин, тогда останься.

Я быстро напялил броник и каску, схватил автомат. Выбегая вслед за Агеевым из караулки, услышал, как начкар приказал Шуровичу во что бы то ни стало разыскать Провина.

Погода совсем испортилась. Небо заволокли тучи. Заступивший на собачку Серега Сычев ютился под козырьком крыльца, прячась от начавшего моросить дождя. Мы на бегу пристегнули к автоматам штык-ножи и магазины и, забыв прикрыть калитку, помчались к постам. Небо мигнуло фиолетовым, громыхнуло, и через мгновение грянул ливень. Лес зашумел под мощным, как из душа, потоком воды. Ведущая к постам тропинка тут же превратилась в кисель. Глина скользила под ногами, толстым слоем налипая на подошвы так, что мы едва не падали.

Нам наперерез помчались обширные ручьи. Впереди между трепещущими под ударами дождя листьями замелькали огни периметра постов…

Посланный разыскать помначкара Шурович осмотрел каждый угол, но Провина так и не нашел. Даже в сушилку заглянул – вдруг тот завалился спать на бушлатах? Мы иногда так поступали: тепло и уютно, не то что на жестких топчанах отдыхаловки. Не обнаружив его и там, Шурович вышел в бодрячку и озадаченно замер: вроде больше искать негде…

– Вовка, Жеку не видал? – спросил он у сидящего за пультом Роганина.

– С тех пор как с постов вернулись, не видел, – пожал тот плечами. – Он тогда поссать за калитку пошел.

«Точно, – вспомнил Шурович, – на улице еще не смотрел!» Он нехотя поплелся к выходу. Оказавшись на крыльце, окинул взглядом площадку, курилку. Помначкара нигде не было видно.

– Что, правда на посту стреляли? – спросил он Сычева.

– А ты думаешь, я шалобол и все натрындел? Решил пацанов разыграть, чтобы они просто так на посты сбегали? – Сычев исподлобья тупо уставился на Шуровича. Как бык на матадора. Именно из-за этого взгляда Сережа и получил свое прозвище – Бык. Сычев славился не только тугодумием, но и способностью заводиться с пол-оборота по любому поводу. А поводов у него находилось множество, так как его не обремененное интеллектом сознание любую фразу собеседника расценивало как обидную. С Быком не то что шутить, даже просто разговаривать опасались, учитывая его габариты.

– Ладно, забей. Я просто так спросил, – махнул рукой Шурович и с сомнением подставил руку под стекающий с козырька водопад.

Искать Провина за калиткой в мокрющем лесу не было никакого желания. Однако, вспомнив лицо капитана Саморова, когда тот отдавал приказ, Шур решил, что гнев начкара страшнее ливня. И он, подняв воротник и вдохнув поглубже, вышел под дождь. В спину ударил холодный поток, одежда тут же промокла.

– Похоже, караул у нас больше не халявный, – посетовал Шурович. – Теперь он геморройный!

Пробежав по площадке и миновав все еще распахнутую после нашего ухода калитку, Шурович спрятался под деревьями. Однако ливень был настолько сильным, что листва не спасала, скорее наоборот – с нее вода стекала множеством ручьев.

– Жека! – позвал Шурович, особенно не надеясь услышать ответ. – Жека Провин! Ты тут?

Он постоял с полминуты, прислушиваясь, и собирался уже рвануть обратно в караулку с чувством выполненного долга, мол, я честно искал, как вдруг, к его удивлению, где-то неподалеку раздался тихий стон.

«Быть может, показалось?» – с надеждой подумал Шурович. Однако стон повторился, причем более отчетливо. Шур вздохнул и поплелся в лес, на звук.

– Провин! Это ты? – продолжал он звать, медленно продвигаясь вперед, раздвигая мокрые ветви. Он уже не торопился – все равно промок до нитки.

Дождь утих, зато теперь налетел сильный ветер, в лицо полетела противная морось. Кроны деревьев над головой стали раскачиваться с яростным шумом, а лес, казалось, наполнился тенями. Шур вздрагивал от каждой ломаемой ветки под собственными ногами – треск раздавался такой, что ему казалось, будто кто-то бродит неподалеку и пристально за ним наблюдает. Может, так оно и есть? Он с опаской оглянулся. Листва уже полностью скрыла караулку, так что не было видно даже огня фонаря.

– Провин! – снова позвал он, а сам для себя уже решил: «Его здесь точно нет! Пора возвращаться!» – Жека, ты здесь?

Ну, нет так нет! Шурович махнул рукой и побрел обратно. Ощущение, что за ним следят, становилось все сильнее. Он чувствовал, как с каждым шагом идет все быстрее. Сверкнула молния, осветив лес фиолетовой вспышкой. В этом призрачном свете Шуровичу вдруг показалось, будто со всех сторон его окружают странные тени – живые! Над лесом прокатился гром, и снова грянул ливень.

Тут Шурович не выдержал и побежал, пригибаясь под ударами разбушевавшейся стихии. Это было уже не просто желание укрыться от дождя. Он бежал, не помня себя от ужаса, не обращая внимания на ветки, сильно раздирающие лицо, на высокую траву, опутывающую ноги. В какой-то момент ему даже показалось, что лес слишком долго тянется. «Не мог я зайти так далеко! Неужели заблудился?» И вдруг он упал. Рухнул в мокрую траву. Попытался подняться, хватаясь за деревья, но мокрые стволы скользили под перепачканными грязью ладонями. Ему удалось встать в тот самый момент, когда снова сверкнула молния, осветив то, обо что он споткнулся…

…Мы в это время как раз добрались до периметра. У ворот присели, прислушались. Все спокойно! Агеев распахнул ворота и, пригнувшись, побежал к вышке первого поста.

– Эй, Драпко! – позвал он. – Эдька Драпко!

Ответом ему был лишь прокатившийся по округе гром. Эдика нигде не было видно. Скрипел фонарь, раскачиваясь под ударами косых капель и порывами ветра. Окрестности плясали в его мечущемся фиолетовом свете. Под ногами стелилась туманная дымка.

– Драпко! – снова позвал Агеев.

В окопе у вышки возникло движение.

– Вон он! – воскликнул я, щурясь от заливающего глаза потока воды.

Мы было ринулись к окопу, как вдруг нас остановил резкий окрик:

– Стоять!

Драпко поднялся из окопа. Его автомат был направлен на нас.

– Эдька, ты чего? Это же смена… – сказал Агеев, делая шаг вперед. Но тут же замер – Драпко передернул затвор.

– Хватит с меня одной смены, – холодно ответил часовой. – Провин с вами?

– Нет. А при чем тут Провин?

– А при том, что он уже был здесь. Минут десять назад. Сказал, что проверка.

– Странно. Ну и где же он теперь?

Эдик как-то странно усмехнулся. Тут я разглядел, что рукав на левом плече у него распорот и по ткани, размываясь дождем, сочится кровь.

– Короче, я смену подпущу только с начкаром! – твердо заявил Драпко. – А там делайте что хотите. Хоть на кичу сажайте!

– Эдька, что случилось-то?

– Я сказал, только с начкаром!

– А что там, на втором, не в курсе?

Драпко покачал головой.

– Ладно, – наконец сказал Агеев. – Нам надо сходить туда, проверить. Ты как, службу-то нести способен? Может, тебя сменить?

Драпко заколебался. Но все же мотнул головой и махнул: «Ступайте!» При этом автомат так и не опустил.

Не успели мы отойти от вышки и пары десятков шагов, как вдруг впереди прогремела автоматная очередь. Еще и еще.

– О, черт! – вскричал Агеев.

Стреляли на втором посту!

Я побежал вниз по склону. Мокрая глина чавкала под ногами и выскальзывала из-под подошв. Я несколько раз упал, но треск выстрелов впереди заставлял снова подняться из мокрой жижи и бежать дальше. Впереди в полумраке мелькала спина Агеева. Рыбалкин отстал, споткнулся где-то еще на первом посту. И вдруг наступила тишина – стрельба стихла. Это могло означать либо то, что у Волкова кончились патроны, либо… О втором я боялся даже подумать.

Я налетел на внезапно остановившегося Агеева. Тот, пригнувшись, прислушивался, держа автомат на изготовку. Но округу наполняли лишь шум дождя и шелест листвы за ограждением. Подбежал Рыбалкин. Агеев жестом указал: «Сядь!» Мы осторожно двинулись вперед. Мой взгляд скользнул вдоль ограждения, по черной стене леса и остановился на том месте, где я не так давно видел девушку. Я тут же вспомнил ее предупреждение. Не об этом ли она говорила? Как она вообще связана с происходящим?

– Кто-нибудь видит Волкова? – шепотом спросил Агеев, настороженно глядя по сторонам.

Однако ни часового, ни тех, в кого тот стрелял, мы так и не заметили. Я молча показал разводящему в сторону окопа у вышки. Мы осторожно двинулись туда. Волков действительно оказался там. Он лежал лицом вниз, автомат валялся рядом. Вокруг – россыпь гильз. Похоже, часовой стрелял, пока не кончились патроны.

– Леха! – Агеев толкнул его. – Эй, Волков!

Без сознания? Разводящий осторожно перевернул его на спину. И тут же отпрянул. В небеса уставились остекленевшие, широко распахнутые глаза. С виду Волков казался невредимым – ни ранений, ни ссадин. Да только сомнений не было – он мертв. Агеев все же попытался нащупать пульс, покачал головой и сел на дно окопа, обхватив голову руками.

– Он что… – Я не решился закончить фразу. Лишь стоял и ошарашенно пялился на труп.

– Чё встал? – опомнился Агеев. – Пули схлопотать захотел?

Я мгновенно пригнулся.

– Занять оборону! – скомандовал разводящий. – В кого-то же он стрелял!

Мы с Рыбалкиным повалились в траву, нацелив автоматы на черную непроглядную чащу леса, начинавшуюся в нескольких метрах от колючей проволоки. Именно туда палил Волков. Я отметил, что ограждение не повреждено, нет никаких следов, тел убитых. Только непримятая трава да волнующиеся кроны деревьев. Но кто-то ведь убил часового!

Казалось, мы просидели целую вечность, прислушиваясь и вздрагивая от каждого шороха. В округе по-прежнему было безлюдно, но подняться из окопа мы не рискнули: вдруг за нами наблюдают и только этого и ждут?

– Саня, может, все-таки расскажешь, что ты видел на посту, перед тем как тебя сменили? – шепотом спросил я у Рыбалкина. Просто молчание действовало мне на нервы.

Тот быстро взглянул на меня и тут же отвернулся.

– Нет, правда, – сказал Агеев. – Расскажи. Я же помню, что ты был не в себе, когда мы пришли. Что случилось? Вдруг это как-то связано с этим…

Он кивнул на тело Волкова.

– Да ерунда все это, – уклончиво ответил Рыбалкин и снова отвел глаза. – Мне всего лишь приснился страшный сон. Потому как наяву такого просто быть не могло!

– И все-таки?

– Да что рассказывать-то… – вздохнул Рыбалкин. – Где-то в двенадцатом часу ночи я лежал в окопе. Спать, как назло, не хотелось. От нечего делать глядел на звезды и тихо пел.

– Пел? Что пел? – спросил Агеев.

– Не важно. Я всегда пою на посту. Помогает убить время. Обычно песня длится минуты три. Пять песен – прошло пятнадцать минут, значит, пора звонить в караулку с проверкой связи. Прогнал в голове альбома три-четыре какой-нибудь группы – прошло два часа – жди смену. Да и веселее с песней…

– Понял. Давай без подробностей.

– Но тогда отчего-то петь расхотелось, – продолжал Рыбалкин. – Честное слово, никогда не боялся один ночевать на посту, а тут вдруг стало не по себе. Да еще и Зверек перед этим нагнал жути, рассказывая про какие-то там шумы на посту…

– Какие еще шумы? – Агеев глянул на меня.

– Так, показалось, – отмахнулся я. Ведь тогда пришлось бы рассказать и о девушке.