Цитаты из книг автора «Глеб Бобров»

Вот – жизнь наглядно подтверждает: иногда жестокость – единственное противоядие. Ведь, по сути, все дерьмо в мире – от безнаказанности. И коль нет страха перед воздаянием свыше, приходится порой кому-то из небрезгливых надевать забрызганный красным фартук и желтую резину на руки да идти – в какашках копаться. Бывает и такая работенка, не из приятных…

У снайперов сама стрельба – дело третье или даже четвертое. Суть снайпера – в умении вычислить время и место, скрытно выйти на расстояние точного выстрела и потом благополучно вернуться живым, по заранее проторенной тропе. Разведка, целеопределение, выбор и осознанное создание своей позиции, маскировка и постоянный анализ – вот что такое снайпер! Плюс – нервы из проволоки, соображалка, как Антошин компьютер, и терпение, как у морской водоросли, а уж потом – стрельба

Сомневаюсь, что в жизни вам попадутся такие пляжные условия. И уж тем паче, что вам позволят сделать более чем два выстрела. Скорее всего, в обратку вы наверняка получите срочную бандероль из тяжелого гранатомета, типа немецкого «Бункера»[30], а вероятнее, схлопочете в сопатку из самой навороченной в мире контрснайперской винтовки – 125-мм танкового орудия.

Чуток потренироваться, и начнете делать зарубки на прикладах. Говорят, с ними хорошо в плен принимают – по-доброму.

Третье и последнее. О чем, собственно, и разговор… Я изначально имел в виду – как осуществлять прицеливание. Не по наставлению, а по сути. Уловили? Ладно… на примере. Вернее – рассказываю… Ни в коем случае нельзя целиться в человека. Нельзя даже думать о нем как о мишени. Тупо о нем – забыть и никак – не думать! Выключить эту функцию в мозгу. Если позволяют кратность прицела и дистанция, нужно целиться в элемент одежды, в деталь экипировки, в цветовое пятно на крайний случай. Если далеко – в силуэт. Но абстрактно! Не в человека! Не думать вообще о нем как о личности, о солдате, духе[29], враге. Просто – никак. Полный мороз в голове… Ясно?

– Не поверите, Павел Андреевич, да только я сам на референдуме голосовал за отделение от Союза! И теперь все это дерьмо – моя война. И заслужена она мною – всей сракой на всю мою безмозглую бестолковку. Мой долг! К седым мудям не нарастил ума – теперь бегай, коровья морда, с «калашом», бля, по руинам, пока не поумнеешь да что к чему не прохаваешь.

ревущую толпу и спросил: – Что будем делать? Сделать, к счастью, ничего не успели – подошли офицеры. Ротный прочел письмо, пожелтел и подозрительно мягко сказал замстаршине: – С наряда – снять. Отвести на гауптвахту. От меня – трое суток. Пальцем тронете – изувечу! Бегом! Безусловно, старший лейтенант Пухов как минимум на три дня Парамонова от расправы спас, но извечный русский вопрос тем не менее остался. Правда, вопрос этот был уже не столько к ротному, сколько к его замполиту. Пусть разбирается – на то он и заместитель командира по политико-воспитательной работе. Для него это был шанс. Козырь. Туз козырный! На таком письме можно было чуть ли не карьеру сделать. Любой «нормальный» советский человек такого шанса бы не упустил. Кроме нашего замполита… У нас в роте замполитом был старший лейтенант Александр Рабинович. Не знаю, может быть, единственный замполит Рабинович во всей Советской армии. Но это был один из лучших и бесстрашнейших офицеров, с какими мне пришлось когда-либо служить. Правда, у него был тяжелый, можно сказать даже непростительный для армии порок: Рабинович был добр к людям вообще, а к солдатам добр пристрастно – он их откровенно и не стесняясь жалел. Естественно, что Рабиновича все обожали. К нему даже не пристала почти обязательная в армии кличка. Рядовые между собой, а офицеры в глаза и даже перед строем называли его по имени – Сашей. И вот Саша с присущим ему мужеством решает спасти рядового Парамонова. Первым делом он, попирая все существующие уставы, при всех делает замечание старшему сержанту Дарьину: – Андрей Данилович! Читать чужие письма – хамство. Бедолага Андрей Данилович чуть в обморок не падает… Дальше – больше. Рабинович идет на губу и предупреждает несущих в тот день караул разведчиков: – Попробуете отлупить – сниму побои и посажу! Даже за один удар… И действительно, не били. В течение десяти дней Рабинович ходил на гауптвахту и предупреждал каждого начальника караула. Если бы Витя Пухов и Саша Рабинович были единственными офицерами в полку, то, может, они бы и сумели спустить эту историю

прапорщик положил распечатанное письмо перед собакой. Дуся поднялся, не касаясь бумаги, несколько раз шумно, до отказа втянул в себя воздух. И замер… Потом опять всем телом потянул. Создалось впечатление, что он хочет буквально впитать в себя родной запах до последнего атома. Потом развернулся, допрыгал в свой угол, лег на лежак, вытянул морду и закрыл глаза. Могу поклясться на Библии, что я отчетливо видел слезы, стоявшие в собачьих глазах.

Время всегда течет по-разному. Память тоже избирательна. Первыми возвращаются самые сильные впечатления. Шоковые. Как выстрел пушки, например… Мир от неба до самого земляного нутра внезапно лопнул, треснул вдоль мокрой простыней, и наступил миг нирваны. Потом пустота взорвалась дикой болью в ушах, яростным звоном миллиона цикад, упругим толчком в каждую пору тела и напоследок полыхнула жаром в лицо. Танк прикрытия саперов выдулил из ствола бело-оранжевый шар метра на три в поперечнике. Позади меня громыхнуло по новой. На месте крайних, самых больших кишлачных развалин вырос утес из пыли и дыма. Организм встретил знакомые ему ощущения легким подташниванием и чувством собственной отстраненности, потерянности в этом мире. Братская память контуженных…

Затем потащили трупы. Сашка Катаев на пару с переводчиком-таджиком, накинув им удавки на шею и подсаживая закоченевшие тела на бруствер, давали возможность остальным, находившимся под прикрытием гребня, утаскивать убитых к себе. Старый, не раз проверенный способ. И за шею цепляли не от бесчувствия или от наплевательской бесчеловечности, а для того, чтобы, когда тащишь волоком, конечности в разные стороны не разъезжались и не цеплялись за камни.