Забавно, что все эти первогумовские и кафемаксовские обличители, как, впрочем, и обличаемые, учились и жили за счет родителей, что в известной степени сковывало их карьеры в мире криминала или радикального ваххабизма. Вместо того чтобы заниматься реальными делами, пацанам приходилось довольствоваться крохами – дерзить охранникам в кафе Макс, хамить телкам, при встрече от души лобызаться друг с другом в небритые щеки и изредка драться из-за глупых шуток. Однако став прокаженным-дайвером о бандитизме приходилось забыть. Таким низвергнутым гангстерам приходилось посвящать себя тому, для чего их, собственно, и отправляли в университет – учебе.

10

На засыпанной слипшимся снегом лужайке против Макса собралось около сорока человек в черных кожаных куртках и остроносых туфлях. С большинством из них я или дружил, или приятельствовал, с остальными по меньшей мере при встрече здоровался. Это сборище было явно спровоцировано какими-то волнениями, о чем лишний раз говорило неумолкающее цоканье сорока языков.

Наотмашь приветствуя собравшихся, я протиснулся в самый эпицентр толпы. Посреди круга в солидном кашемировом пальто и с тростью стоял высокий бородатый абрек – мой приятель Якуб с первого курса юрфака, названный так в честь Пророка Якуба (с.а.в.) – младший братишка местного авторитета Изуддина. Из-за войны и постоянных переездов Якубка получил аттестат о школьном образовании на год раньше сверстников и сразу же поступил в МГУ – ему было всего пятнадцать. Перед ним стояли два брата – Лорик и Карапет – и, помогая себе жестикуляцией, что-то возбужденно объясняли.

– Че случилось? – поинтересовался я у Джамала с интересом наблюдавшего за происходящим из первого ряда.

– Да Якуб с Айком в Максе за столом сидели, чота-чота прикалывались и доприкалывались до того, чо Айк чуть Якубу вилку в глаз не воткнул. Там сразу пацаны подлетели, своих разобрали – Якубка вроде успокоился, а Айк вон, теперь психует, – Джа кивнул на живую стену из набриолиненых армян, насилу удерживавших своего распалившегося друга.

– Я если че, пожалуй, за Якуба впрягусь, – прикинул я, – Айк думает, если на втором курсе учится, то он охренеть че за старшак.

– Да, я тоже, – поддержал Джа.

Не успел он произнести этих слов, как кто-то схватил нас обоих за руки и резко оттащил за пределы круга. Я вырвал руку и обернулся, ожидая увидеть кого-то из приспешников Айка, подслушавших наш разговор, но перед нами стоял Муслим. Не выпуская рукав Джамала, он снова схватил меня и прошипел:

– А-ну, свалили отсюда!

– Э, в плане свалили?! – возмутился Джа.

– А хуля вы тут третесь? За кого впрягаться собрались? За Якуба впрягаться собрались?! – негодовал Муслим, когда мы отошли в сторону, – Он кто вам, чоб за него под пиздарез лезть?

– Он наш кент, вам! – огрызнулся Джа.

– Кент ваш? А он вас кентами считает?

– Я ебу? Наверное, считает… – произнес Джа и оба мы немного поостыли.

Муслим был в чем-то прав. Держа нас под руки, он потихоньку, как душевнобольных увел нас в сторону гума.

– Это бакланство, чо вы мутите, – учил он, – я понимаю, все себя показать хотят, но, по-братски, это детство. В хипише надо чью-то сторону принимать, только если другого нет варианта.

– Ну, да, двое парняг кипишнули, а собралось полмакса – как в цирке, я ебу, – согласился я и вспомнил, что вообще-то шел в первый гум на лекцию.

Мы стояли на улице у входа на малый сачок и курили. Можно было сказать, что первая зима в университете миновала. За это время я худо-бедно сдал сессию, попробовал экстази, начал активно тусоваться на R&B и научился безошибочно отличать грузин от армян и кабардинцев от балкарцев.

– Более того, – продолжил Муслим и выпустил кольцо дыма, – если вы его кентом считаете, то это еще не значит, чо он вас кентами считает. Надо по поступкам, по отношению судить.

– Ну, да…

– Я вам щас тему приколю, – взяв обоих под руки, Муслим уводил нас все дальше, – короче, в Нальчике два типа было, и они с детства всегда вместе лазили. И один всегда говорил за другого – вот это мой близкий, туда-сюда, я хочу выпить за своего близкого – ну, в таком плане. А второй гривой мотал, но не отвечал никогда. И один кон у них рамс случился из-за того, чо тот, который молчал, замутил с сестрой первого. И этот первый на рамсе говорит, ебанный свет, как ты мог так со мной поступить, ты же мой близкий. На что другой отвечает, а с чего ты, братуха, взял, чо ты мой, близкий? Этот бедолага говорит, ну как же, я же всегда об этом говорил! А тот – но я-то нет! – Муслим выпустил еще одно кольцо, – Такая легенда.

– Это печально, – цинизм этой ситуации стал для меня настоящим откровением.

– Это жизнь, братуха, надо по поступкам смотреть.

И правда, ярлыки типа «приятель», «кент» или «близкий» – были только словами и не всегда искренними. В сущности, даже между близким и терпилой лежала очень тонкая грань. В общении с любым мажором важно было сохранять баланс – залошив его, можно было сказать что-то вроде "уася, не обессудь, ты же мой близкий" и тут же крутануть на копейку. А он в свою очередь будет рад поделиться и не станет переживать, что его снова развели – ведь ты его близкий, а значит, он рад поддержать тебе кайф. Какая-то такая арифметика.

11

Тарас Квази-Ахмедов, пухлый розовощекий парень с глазами навыкате, был носителем самого эксцентричного кавказского акцента в МГУ нулевых. Настолько, что даже в самых высокогорных аулах его речь резала б слух. Кроме того, Тарас был гением мимикрии, способным раствориться в любой национальной или этнической среде, покуда ее представители худо-бедно изъяснялись по-русски. Тот коллективный полиглот из многочисленных роликов на youtube, филигранно имитирующий различные кавказские акценты, в сравнении с Тарасом был просто любителем. В том смысле, что все парни из всех роликов этого жанра были детьми в сравнении с ним.

– Э, как сам, братуха? – столкнувшись на гуме, Тарас прижал к сердцу Бабрака, с которым я познакомил его накануне, – как на хате? Как матушка?

– Ниче, по-тихому. – бесхитростно отвечал Бабрак, – как сами пацаны?

– Нормально, – ответил я.

– С кайфом, жи есть, – Тарас деловито надул щеки, – че, вообще, нового?

– Да все по-старому, – от этого рутинного обмена любезностями Бабрак, казалось, сделался каким-то меланхоличным, но вдруг что-то вспомнил и просиял, – а-ну, ща анекдот вам приколю!

Я мысленно потер руки – у этого пацана было неплохое чувство юмора.

– Короче, – начал Бабрак, – как вы, походу, знаете, у осетин есть три народности – иронцы, дигорцы и кударцы. Иронцы, короче, хитрые. А кударцы наоборот – как Сега наш – простые, прямолинейные – чисто лбом все прошибают. И, значит, один кон, поспорили иронец с кударцем, что если кударец у иронца на хате лбом дверь высадит с трех попыток – то эта хата ему перейдет. А если нет, – продолжал Бабрак, – то кударец на иронца год бесплатно пахать будет. Ну, кударец говорит – не вопрос, считай ты, васечек, бездомный! Разбежался значит ииии – БАЦ головой! Дверь ни с места! Кударец башку потер – че за фигня – снова разбежался – БАЦ! Дверь как стояла, так стоит! Кударец разозлился, поднатужился, разбег побольше взял – в третий раз – БАЦ! И все равно нихуя! Ебанный свет, говорит, я признаю, я проиграл, но по-братски – чо у тебя за дверь такая?! На что иронец, посмеиваясь, открывает дверь – а тама, короче, стоит другой кударец и лбом ее держит!

Мы рассмеялись.

– Ай, ат дущи, братуха, – радовался Квази-Ахмедов.

– А я все ждал, что там еще дигорец появится, – улыбнулся я.

– Все ждут, – пожал плечами Бабрак.

Уговорившись оставаться с Бабраком на хлопкé, мы двинули в Макс.

– Ара, инч чка чка, Ереван ум? – неожиданно заголосил Тарас, наткнувшись по пути на Армена, – ахпер джан, вонцисс?

– Ахпер! Ара, как сам? – без задней мысли отвечал Армен.

– Ничо, братка, нармална всё. После пары, по-бряцки, чо делаешь? Нэ хочэшь в кино паехат?

– Ну, давай созвонимся.

– Давай, братуха, на связи тогда, – с умопомрачительным акцентом скрипел Тарас.

Едва выйдя из корпуса, он уже прикуривал сигарету Сеге:

– Слышал анекдот про иронцев и кударцев? – поинтересовался Тарас.

– А ты откуда такие анекдоты знаешь?

– Так, я же тоже осетин – у меня бабушка осетинка!

– Э, у тебя сколько бабушек, ебукентий? – вспыхнул Сега, – ты при мне уже одну ингушам и одну армянам обещал. Мало тебе было?!

– Э, зачэм так гаварышь? – смущенно улыбался Тарас, а его пухлые щечки стыдливо румянились, – на всэх хватит!

– Иди, отсюда, э! Еще раз услышу такое, я тебя лавашну!

– Ладно, ладно, осади! – возмущенно отмахивался Тарас.

Спустя еще четверть часа, восседая за столом в кафе Макс в компании четырех азербайджанцев и двух грязнух, он с кудахтающим акцентом, характерно подергивая подбородком, высказывал услышанную где-то идею о целесообразности узаконивания в России шариатских судов.

– Тарас, какой Шариат, какой Ислам? – с недоумением уточнила одна из грязнух с загорелыми сиськами и фуфлыжным Луи подмышкой, – ты же христианин.

– Нэт, я мусульманин, – на голубом глазу заверил он.

– Какой ты, нахрен, мусульманин, у тебя же вон крест висит! – возмутилась другая, с красивым, но оранжевым от автозагара лицом.

– А я так мусульманин, – поборов смущение, отвечал Тарас и, повышая скрипучий голос, вскрикивал, как бы в подтверждение своих слов, – МОСКВА ДЛЯ ЧЕРНЫХ!

– Ахахах! Не могу, Тарас – самый черный в Москве, – азербайджанцы заливались смехом, но походу им все же льстило, что такой белобрысый парень с таким большим золотым крестом отводит «черным» российскую столицу.

Явившись в первый гум на лекцию, Тарас непременно заглядывал в кафетерий на малом сачке и с немыслимым акцентом интересовался у грузинки-продавщицы, свежие ли хачапури, так, что стоявшие в очереди борцухи-дагестанцы, удивленно озирались, не понимая, то ли это в доску «нашинский», то ли какой-то дерзила вздумал их пародировать. Однако, убедившись, что это всего лишь Тарас, возвращались к своим делам.

– Чо за карьерист этот ваш Тарас! – в приватном разговоре делился соображениями Муслим.

– В смысле, карьерист? – не понял я.

– Ну, смотри: с акцентом разговаривает, национальности, как перчатки меняет, армянский вон учить стал… теперь машину ему купили.

– Ну?

– Ну… так потихоньку будет продвигаться, наращивать свой авторитет среди черноты, а курсу к пятому станет, хуй его, правой рукой какого-нибудь бандита в МГУ.

– Он очень радуется, когда его за черного принимают.

Мы оба рассмеялись.

Забавно, что сам того не понимая, Тарас, подобно представителям московского художественного сообщества, таким как Анатолий Жигалов, группа «Коллективные действия» и другим, по сути занимался субверсивной аффирмацией, сделав перформансом всю свою жизнь. Став «нашинским» больше, чем сами «нашинские», своим нелепым гротескным поведением он нарочито обнажал глупости и пороки свойственные тем, на кого старался быть похожим.

– Я не националистка и всегда толерантно относилась к кавказцам, но какой же мудак этот Тарас! – услышал я как-то на гуме.

Впрочем, машину ему и правда купили очень вовремя. Он жил недалеко от меня и каждый день по пути из дома в университет и обратно проезжал в квартале от моего дома. Будучи с ним в приятельских, я часто этим пользовался.

Однажды вечером мы пробирались домой через задыхавшуюся от пробок Москву. Уже успело стемнеть. Из колонок доносился рык Высоцкого. К вечеру мы были довольно замученные и всю дорогу ехали молча.

– Заебали меня эти черножопые, – на чистом русском вдруг пожаловался Тарас.

Я лишь похлопал его по ноге.

12

Близилась летняя сессия, в зеленых кронах деревьев чирикали воробьи, а солнце безжалостно жарило – хотелось переодеться в шорты и поскорее съебаться куда-нибудь на Гоа (на тот момент относительно новое для России туристическое направление, еще не облюбованное просветленным быдлом). Выйдя с семинара по политологии, проходившего в здании социологического факультета, я решил, что учебы с меня хватит и вместо следующей лекции свернул в сторону кафе Макс. Проходя через широкий переулок с потрескавшимся асфальтом и сколотыми бордюрами, плотно заставленными припаркованными тачками, я поравнялся с поликлиникой МГУ – выкрашенным желтой краской четырехэтажным зданием. Оттуда вышел Джа в приталенной белой сорочке с крупным плейбоевским зайчиком, вышитым на груди. У него была перебинтована рука, но мина на смуглом лице казалась вполне довольной. Покачивая на ходу корпусом и отрабатывая хук слева, он деловито двигался в мою сторону.

– Здарова, чувак, – приветствовал я его.

– Ты считаешь меня кастрированным бараном? – с серьезным видом уточнил он, пожимая мне руку.

– Почему ты так решил?

– Ну, потому что «чувак» – это кастрированный баран.

– Сам придумал?

Джа усмехнулся.

– Ладно, просто, по-братски, не называй меня так больше.

– Не вопрос, – согласился я, – а че такой серьезный? Что с рукой?

– Да ничо, – поморщился он, – помнишь, я на той неделе скина воткнул?

– Нет.

– Ну, вот, об его башку лысую и расхерачил. Сначала просто рана была, а потом палец распух и гнить начал. Ну, я вчера подумал, взял нож, блюдце и – ЧА! ЧА, бля! – вскрыл его нахрен, – объяснил Джа, рассекая воздух воображаемым лезвием, – а оттуда гной фонтаном как брызнет!

– Жесть. А че врач сказал?

– Говорит, если бы я еще пару дней протянул, палец отрезать бы пришлось. А тогда о боксе можно было бы забыть.

– Да уж… – до Макса оставалось еще метров пятьдесят, и я решил перевести тему с гноя на что-то более приятное, – а ты хороший боксер?

– Хороший, но сейчас не тренируюсь практически…

На самом деле и эта тема мало меня занимала – понуро опустив голову, я просто шел к поставленной цели – гавайскому сэндвичу и стакану газировки – попутно разглядывая туфли своего спутника – черные, с узкими прямоугольными носами, загнутыми практически в мертвую петлю.

– Ну, самое главное талант у тебя есть? – спросил я, не отрывая от них взгляд.

– Талант пиздец какой есть! – мгновенно выпрямившись и надув тощую грудь выпалил Джа.

– Тогда нахуя тебе палец?

Шок и возмущение смешались в его взгляде. Открыв рот, чтобы парировать мой циничный выпад, он лишь безмолвно глотал воздух как пойманный в сети сом.

– Чо ты за тип, Марк! – с удивлением, превозмогающим негодование, воскликнул Джа, – нет, чтобы поддержать друга, издеваешься надо мной!

– Ладно, зато настроение поднял, – подыграл я, смекнув, что сказал какую-то глупость, и похлопал его по плечу, – в Макс пойдешь?

– Надо пацанам салам закинуть, – он кивнул в сторону нескольких квадратных фигур, черневших поодаль, возле гремевшего новым таркановским шлягером сто сорокового Мерседеса, – сам не подойдешь?

– А я там со всеми виделся уже, – соврал я, – если че, в Макс приходите, я внутри буду.

– Роберта с Альмурзой не пускают – на той неделе с охранниками кипишнули, – объяснил Джа с некоторым пиететом. Статус «вне закона» – пусть даже в студенческом кафе – считался престижным среди учащихся младших курсов – по крайней мере, среди черных ястребов вроде Джамала.

Зайдя в Макс и купив сэндвич с газировкой, я окинул взглядом столики. Человек непривычный решил бы, что попал на флэшмоб или костюмированную вечеринку – все парни были брюнетами в черном, все девушки – загорелыми блондинками с сумками Луи. Не увидев среди присутствующих никого, с кем захотелось бы разделить трапезу, я уселся за свободный столик подальше от знакомых лиц. Закинув ногу на ногу и, чинно выложив на стол новый мобильник и пачку сигарет, я приступил к трапезе, попутно глазея по сторонам. В какой-то момент мой взор остановился на красотке с отличным задом и осиной талией, выглядывавшей из-под короткой кофты. Она сидела ко мне спиной – через стол или два, в компании неумолкающих подруг – так что я даже не мог разглядеть ее лица, а отвлекшись на хипиш какого-то борца с охранниками, не заметил, как она исчезла.

В тот же день я еще дважды замечал ее промелькнувшие в толпе бедра, а выйдя с последней пары, увидел, наконец, и лицо. Она сидела на подоконнике лестничного пролета и курила крепкие мужские сигареты с шоколадным фильтром. Остановившись рядом, я тоже закурил.

– Весь день тебя сегодня встречаю, но ты постоянно поворачиваешься спиной.

– А, чувак в леопардовой куртке, – ухмыльнулась она, – если так, откуда ты знаешь, что это я?

– Ты сегодня видела хоть одну девочку, одетую во все черное? – я улыбнулся и добавил, – Кроме красивой блондинки в зеркале.

– Думаю, нет, – пожала она плечами.

– Выходит, это ты.

– Пожалуй.

– Я Марк.

– Я Алиса. Приятно познакомиться.

– А уж как мне приятно, – я поцеловал ей руку, – с какого ты факультета?

– С философского. А ты?

– С мирового господства, – ответил я и предложил, – слушай, может, сходим куда-нибудь вместе? Хотя бы по чашке кофе выпить.

– Можно.

– Как насчет субботы?

– Давай.

Мы обменялись телефонами и в ближайшие же выходные встретились в Кофетун на Тверской, заведении популярном среди неистовых абреков. Потом сходили в кино и прогулялись по бульвару, потом пожарились и, в общем, неплохо проводили вместе время. Помимо безукоризненного вкуса, Алиса была для меня носителем чего-то светлого и неиспорченного Москвой, что выгодно отличало ее от окружающих грязнух – размалеванных кукол в натянутых на уши стрингах, чьи жизненные ценности, измерялись в долларах, лексусах и дольчегаббанах, похотливых и расчетливых стерв, голодных до привилегий, роскоши и разврата – тех самых грязнух, так полюбившихся мне спустя пару лет.

Теперь же впереди ждало лето, которое мы с Алисой провели вместе, а на пути к нему стояла лишь вторая в моей жизни сессия из шести экзаменов и шести зачетов.

ВТОРОЙ КУРС

1

К началу нового учебного года я опоздал примерно на неделю. Желая захватить еще немного солнца и рассудив, что в день знаний учиться все равно никто не будет, мы с Алисой довольно спонтанно сорвались в Турцию с обратными билетами на второе сентября. Вернувшись в Москву, из аэропорта мы поехали домой, где, разумеется, и залипли. Третьего сентября случилась пятница, и я решил, что нужно быть последовательным и догуливать неделю до конца – тем более никто не умрет, если я начну учебу с понедельника. Однако к вечеру субботы, хорошенько выспавшись и начав скучать, я поехал тусоваться. Вернувшийся с каникул и из отпусков народ безудержно козлил в клубах, понимая, что державшийся на термометрах плюс – лишь финальный летний аккорд перед началом семимесячной зимы. Будучи человеком по сути своей запойным, я бросился заливаться шампанским, глотать таблетки и шлепать крепкие загорелые зады с такой жадностью, что в университете оказался только восьмого числа. Да и то лишь потому, что, обдолбавшись на вторничной хип-хоп вечеринке в маленьком клубе на Никольской, расчувствовался и захотел немедленно увидеться с первогумовскими чудилами.

– Чехов много в этом году стало, – делился наблюдениями Муслим, – в прошлом почти не было.

Мы сидели в большом, размером с оконный проем, углублении, зиявшем в стене против отделения Сбербанка – доживавшего последние дни в стенах первого гума. Полагаю, раньше это был застекленный шкаф с портретами вождей на полках и какими-нибудь информационными материалами о вкладах или пятилетках за три года. Теперь уже не оставалось ни стекол, ни полок – их место заняли тощие задницы местных нариков, облюбовавших укромный уголок для своих сходняков. С закрытием банка место стало совсем непроходным – на втором этаже не было ничего кроме верхних входов в поточки – почти не используемых – и дрянного буфета с картонной пиццей и газировкой. Если тебе не нужно было в одну из этих аудиторий, дверями выходивших в просторный темный холл с ветхим почерневшим от времени паркетом и неприветливыми бледно-зелеными стенами, ты вряд ли сунулся бы в этот угрюмый тупик. Еще туда выходили двери туалета, в котором мы курили хэш из пластиковых бутылок. На весь 2004/2005 учебный год полка на банке стала местом притяжения всех баловавшихся студентов.

– Странно, почему они так вдруг