Если полиция поговорит с кем-то, кто знаком с моими привычками, то быстро выяснится, что я очень редко появляюсь на пляже и почти никогда не приношу с собой кофе. Я слишком белокож даже для ирландца и слишком нетерпелив, чтобы медитировать, разглядывая свой пупок. В общем, я не создан для пляжного отдыха. А полицейским я сказал, что был там, просто потому, что такое предложение прозвучало в то утро от Эми: шел бы ты на реку, посидел бы наедине с мыслями о нашей совместной жизни. Сегодня утром, когда мы расправились с приготовленными моей женой блинчиками, она наклонилась и сказала: «Сейчас мы переживаем нелегкие времена. Ник, я все еще люблю тебя и понимаю, что мне нужно серьезно поработать над собой. Я хочу быть для тебя хорошей женой, и чтобы ты был для меня хорошим мужем, и чтобы мы были счастливы вместе. Но нужно решить, чего же хочешь ты».

Свою речь она наверняка готовила заранее, поэтому с гордостью улыбнулась, закончив говорить. Как всегда, когда Эми предлагала какую-нибудь милость, я подумал: «Конечно, она все срежиссировала. Ей нужен мой образ и неистовый поток и чтобы ветер ерошил мне волосы, а я бы вглядывался в горизонт и думал о нашем будущем». Мне нельзя просто взять и махнуть в «Данкин донатс».

«Но нужно решить, чего же хочешь ты».

К несчастью для Эми, я уже все решил.

Бони бодро произнесла:

– А вы можете сказать, какая группа крови у вашей жены?

– Ммм… Не знаю, пожалуй.

– Вы не знаете группу крови своей жены?

– Может быть, ноль? – попытался угадать я.

Детектив нахмурилась, а потом сделала громкий выдох, как на занятиях йогой:

– Ладно, Ник. Кое-какие меры мы уже приняли.

И перечислила их все: банковская ячейка Эми под наблюдением, ее фотография разослана, кредитная карточка отслеживается. Допрашиваются все преступники, ранее обвиненные в сексуальных преступлениях. Опрашиваются наши немногочисленные соседи. Домашний телефон прослушивается на случай требований выкупа.

Я не знал, как нужно отвечать. Пришлось напрячь память. Что в фильмах обычно говорит муж в таких случаях? Все зависит от того, виноват он или чист как младенец.

– Не могу сказать, что вы меня успокоили… Как считаете, она похищена или просто сбежала? – Я знал приблизительную статистику, знал из того же полицейского кино, в котором сейчас как будто играл главную роль. Если за первые сорок восемь часов не найдут следов, то, скорее всего, их не найдут вообще. Первые сорок восемь часов – критический срок. – Поймите, у меня жена пропала! Пропала моя жена!

Я понял, что сейчас впервые произнес эти слова так, как следовало, – испуганно и сердито. В моем отце постоянно смешивались разные человеческие чувства: горечь, ярость, презрение. Борясь всю жизнь, чтобы не стать похожим на него, я развил в себе способность не демонстрировать отрицательные эмоции вообще. Это еще одно свойство, делавшее меня похожим на овощ. В моем животе могли свиваться в клубок скользкие угри, но никто не догадался бы об этом по моему лицу и уж тем более по моим словам. На самом деле это доставляло значительные трудности: или постоянный контроль, или совсем никакого контроля.

– Ник, мы проверяем все с чрезвычайной тщательностью, – заверила Бони. – По нашей просьбе ребята из лаборатории поехали к вам домой, чтобы собрать информацию, которая позволит нам двигаться дальше. А вы прямо сейчас можете побольше рассказать о своей жене. Какая она?

На язык просились обычные слова, уместные в устах мужа: милая, добрая, хорошая, замечательная.

– Что значит какая? – переспросил я.

– Опишите ее как личность, – пояснила Бони. – Например, что вы купили ей на годовщину? Ювелирное украшение?

– Ничего не успел купить, – ответил я. – Собирался заехать в магазин днем.

Я ждал, что детектив засмеется и снова скажет «родительский любимчик», но она промолчала.

– Ладно. Ну тогда просто расскажите о ней. Она смирилась с бездеятельностью? Она… как бы выразиться? В ней очень много нью-йоркского? Она могла вести себя с кем-то резко? Могла оскорбить человека?

– Не знаю. Она, конечно, не идеальна, но и не груба. Не настолько, чтобы кто-нибудь захотел… причинить ей вред.

Так я солгал полиции в одиннадцатый раз. У Эми хватало грубости, чтобы сильно обидеть кого угодно по поводу и без повода. Это я говорю о сегодняшней Эми, лишь отдаленно напоминавшей ту веселую и легкомысленную девчонку, которой я делал предложение руки и сердца. Произошла довольно жуткая метаморфоза. Спустя несколько лет после свадьбы старая кожа вдруг свалилась на пол, и из нее шагнула новая, нервная и ожесточенная Эми. Моя жена перестала быть моей женой, она стала клубком колючей проволоки, который я, как ни старался, не мог распутать одеревенелыми пальцами. Деревенскими пальцами. Пальцами деревенщины, не приспособленной для такой трудной и опасной работы, как понимание Эми. Когда я показывал ей кровавые раны, она вздыхала и обращалась к своей тайной, хранимой в уме записной книжке, куда заносила все мои промахи, все разочарования, все недоработки и недостатки. А моя прежняя Эми, черт побери, была веселой. Она была веселой! И меня заставляла смеяться. Я уже начал забывать… И сама смеялась. Смех зарождался внизу горла, а потом рассыпался, словно звонкие наперстки. Самый лучший вид смеха, на мой взгляд. Она избавлялась от своих обид, разбрасывая их горстями, будто птичий корм. Вот они есть, а вот их уже нет.

Она не была тем существом, в которое превратилась сейчас. Существом, которого я боялся больше всего на свете. Злая женщина. Я всегда терялся рядом со злыми женщинами. Они поднимали в моей душе мерзкую муть.

– Она властная? – подсказывал Джилпин. – Любит доминировать?

Я мысленно представил календарь Эми, расписанный на три года вперед, и если бы вы взглянули на ближайший год, то увидели бы планы: дерматолог, дантист, ветеринар.

– Она любит все планировать. Ничего не делает под влиянием сиюминутной прихоти. Ей нравится составлять списки необходимого. Добиваться цели. Вот потому-то мне кажется странным…

– Ну да, тут и умом тронуться можно, – сочувственно проговорила Бони, – если вы сами не такой же. Вы мне кажетесь личностью типа Б.

– Я, пожалуй, несобранный, – признался я, а потом добавил подобающе: – Мы дополняем друг друга. – И глянул на стенные часы.

Бони тронула меня за рукав:

– Послушайте, почему бы вам не позвонить родителям Эми? Уверена, они оценят.

Время перевалило за полночь. Родители Эми ложатся в девять, они всегда хвастались своим обыкновением рано почивать. Мой звонок оторвет их от седьмого сна. Сотовый они выключают без пятнадцати минут девять, поэтому Ранд Эллиот будет вынужден подняться с кровати и пройти в дальний конец коридора, к стационарному телефону, повозиться с очками, включить настольную лампу. При этом в мыслях переберет все причины, по которым его среди ночи разбудили звонком, все благопристойные причины, по которым он мог бы кому-то понадобиться.

Я дважды набирал номер и вешал трубку, не дождавшись ответа, прежде чем услышал «алло». Это оказалась Мэрибет, а вовсе не Ранд. Ее низкий голос загудел в моем ухе.

– Мэрибет, это Ник, – сказал я и растерялся.

– Что случилось, Ник?

Я перевел дух.

– Что-то с Эми? Скажи мне!

– Я… мм… Простите, я должен был позвонить…

– Да говори же, черт побери!

– М-мы н-не можем найти Эми… – заикаясь, признался я.

– Ты не можешь найти Эми?

– Я не знаю…

– Эми пропала?

– Мы не вполне уверены. Мы пока еще…

– Как давно?

– Мы не уверены. Я ушел из дому утром, вскоре после семи часов…

– И ты ждал до ночи, чтобы позвонить нам?

– Простите, я не хотел…

– Господи! Сегодня вечером мы играли в теннис. В теннис! А могли бы… Господи! Полиция знает? Ты сообщил в полицию?

– Я звоню вам из участка.

– Дай мне их начальника, Ник. Пожалуйста.

Послушный, как ребенок, я протянул трубку Джилпину:

– Моя теща желает с вами побеседовать.

Разговор с Эллиотами сделал из детектива настоящего чиновника. Теперь невероятная новость – Эми пропала – начала распространяться.

* * *

Возвращаясь в комнату, где мы беседовали, я вдруг услышал голос своего отца. Иногда, в особенно неприятные мгновения, он звучал в моей голове. Но это был настоящий живой голос. Слова походили на пузыри болотного газа, поднимающиеся из вонючей трясины: «Сука, сука, сука…» Выжив из ума, отец обращался так к любой женщине, которая хотя бы чуть-чуть раздражала его: «Сука, сука, сука…» Заглянув в конференц-зал, я увидел его, сидящего на скамье у стены. Когда-то он смотрелся здорово. Красивый, осанистый, с ямочкой на подбородке. Мужчина мечты, как охарактеризовала его однажды моя тетя. Теперь же он сидел, бормоча, на полу, белокурые волосы спутаны, штаны грязнющие, а руки исцарапаны, словно он пробирался сквозь колючий кустарник. Полоска слюны блестела на подбородке, будто там проползла улитка. Он сжимал и разжимал все еще крепкие пальцы. Рядом стояла, скривив рот и напряженно выпрямив спину, офицер полиции, стараясь не реагировать на его слова: «Сука, сука, сука… Слышь, ты? Сука?..»

– Что происходит? – обратился я к ней. – Это мой отец.

– Вам позвонили?

– Позвонили?

– Чтобы вы пришли и забрали отца, – проговорила она раздельно, будто я был слабоумным мальчишкой.

– Моя жена пропала. Я здесь уже несколько часов.

Она взглянула на меня, ни в малейшей мере не смягчившись. Я видел, что она колеблется, не поступиться ли гордостью и не принести ли извинения, но потом отец завел свое: «Сука, сука, сука», и благородный порыв как рукой сняло.

– Сэр, с вами весь день пытаются связаться из «Комфорт-Хилла». Ваш отец сбежал сегодня утром по пожарной лестнице. Он исцарапался, но в целом невредим. Можете убедиться. Мы обнаружили его несколько часов назад в невменяемом состоянии, он брел по Ривер-роуд. А потом пытались дозвониться вам.

– Но я был здесь! Почему, черт побери, никто не сообщил мне!

– Сука, сука, сука… – твердил отец.

– Сэр, прошу не разговаривать со мной в таком тоне.

– Сука, сука, сука…

* * *

Бони распорядилась, чтобы полицейский – на этот раз мужчина – отвез отца к месту его проживания, таким образом мне удалось от него избавиться. Когда бессвязно бормочущего старика сажали в автомобиль, мы стояли на крыльце полицейского участка. И все это время он ни разу не дал понять, что узнал меня. Когда машина тронулась, даже не оглянулся.

– Ну, парни, не пора ли закругляться? – спросила детектив.

– По-моему, пора.

Таким образом, полиция покончила с расспросами, и меня отправили домой приблизительно в два часа ночи, с напутствием хорошенько выспаться и явиться к двенадцати в участок для пресс-конференции.

Я попросил подвезти меня к дому Го, поскольку знал, что она не ляжет спать, не откажется выпить со мной по чуть-чуть и сделает сэндвич. Как ни печально, это все, чего я в тот момент желал: чтобы женщина сделала мне сэндвич и не задавала вопросов.

– Не хочешь пойти и поискать ее? – спросила Го, когда я поел. – Можем поездить по округе.

– Бесполезно, – вяло ответил я. – Где ее искать?

– Ник, это в самом деле очень серьезно.

– Я знаю, Го.

– Так будь решительнее, Лэнс. Прекрати свое траханое «мю-мю-мю». – Этим звуком, одновременно шлепая губами и по-дурацки закатывая глаза, она с самого детства высмеивала мою бесхарактерность. При этом еще произносила мое официальное имя. Ни один парень с моей внешностью не может зваться Лэнсом. Го сунула мне в руки порцию виски. – Выпей еще, и хватит. Похмелье тебе завтра ни к чему. Куда же, мать ее, она могла задеваться? Блин, меня уже тошнит… – Она налила и себе, а потом, потягивая виски, зашагала по кухне. – А ты не допускаешь, Ник, что какой-то парень увидел ее на улице и захотел похитить? Стукнул по голове и…

– Стукнул по голове? Ну какого хрена ты так говоришь?

– Ну, извини, не хотела сгущать краски. Просто… Не знаю, я просто пытаюсь рассуждать. Мало ли психов на улицах. – И добавила в стакан еще виски.

– Кстати, о психах, – вспомнил я. – Папа снова нынче дал деру. Его нашли на Ривер-роуд и отвезли в «Комфорт-Хилл».

Она пожала плечами – ну и ладно. За истекшие полгода наш отец удирал из пансионата три раза. Го прикурила сигарету.

– Неужели мы не можем пойти и кого-нибудь расспросить? – сказала она. – Неужели ничего нельзя сделать?

– Го, ну что ты заладила?! – воскликнул я. – Тебе надо, чтобы я себя чувствовал сраным импотентом! Я совершенно без понятия, как надо действовать в такой ситуации! Типа, если ваша жена пропала, наберите сто один… Что потребовали полицейские, я сделал. Я всегда делаю, что от меня требуют.

– Ну да, конечно, – проворковала Го, давно задавшаяся целью выковать из меня бунтаря.

Ни черта у нее не выйдет. Мальчишкой я вовремя возвращался из школы домой. Когда был писателем, всегда укладывался в условленные сроки, даже если это было необязательно. Я уважаю правила. Когда следуешь правилам, жизнь протекает без проблем.

– Мать-перемать! Через несколько часов снова переться в участок, можешь дать хоть немножко отдыху? Неужели не видишь, что я боюсь до усеру?

Секунд пять мы играли в гляделки, а потом Го буркнула: «Ну, извини» – и еще раз наполнила мой стакан. Села рядом, положив ладонь на плечо.

– Бедная Эми, – прошептала она.