Я могу поверить всему,
если только это будет невероятно.
Оскар Уайльд
На меня обрушился кипящий ливень.
Дождь колотил с такой силой, что мне казалось, мне в череп вбивают гвозди. Жаркая, тропическая влага обрушивалась на меня лавиной, не давая открыть глаза. Я не мог дышать, я задыхался. Я кое-как держался на ногах, но словно бы против своей воли, словно находился под гипнозом. Мои колени подгибались, еще секунда, и я упаду. Оглушительный вопль чуть не разорвал мне барабанные перепонки.
Глаза открылись сами собой. Я… был в душе. Под мощной струей воды.
Рядом со мной стояла обнаженная молодая женщина, вся в мыльной пене, и вопила что было сил. На искаженном криком лице читалось испуганное изумление. Я похлопал ее по плечу, желая успокоить, но, прежде чем успел что-то сказать, получил кулаком в нос. Я пошатнулся и, защищаясь, закрыл лицо руками. Попытался перевести дыхание и получил второй удар, в грудь – упал, задев за фаянсовый край душевой. Попробовал ухватиться за занавеску, но пол был скользким. Приподнимаясь, я больно стукнулся головой о раковину.
Перепуганная женщина выскочила из душевой кабины, схватила полотенце и убежала из ванной.
Сидя на полу, я слышал, как она названивала соседям, призывая их на помощь. Слова долетали до меня не слишком отчетливо, но я сумел разобрать «насильник»… «у меня в ванной»… «вызвать полицию»…
Я все еще не мог разогнуться, сидел, согнувшись в три погибели, и пытался вытереть глаза. Из носа капала кровь, я едва дышал, словно только что пробежал марафон.
Мозг приказывал мне встать, но ноги и руки не повиновались. Тем не менее я понимал, что нахожусь в большой опасности. Урок в соборе Святого Патрика не прошел для меня даром. Любой ценой я должен был избежать тюрьмы. Я собрал все свои силы и с трудом встал на ноги, обвел взглядом ванную комнату, подошел к небольшому окошку, поднял вверх раму и выглянул наружу. Окно выходило на полоску асфальта между двумя домами. Высунув голову, я разглядел уходящую вдаль под уклоном прямую улицу в четыре полосы.
Желтые такси, фасады домов из темного кирпича, цистерны на крышах. Сомнений быть не могло, я опять оказался в Нью-Йорке.
Но где именно?
А главное – в каком году?
Голоса в квартире звучали все громче, а я тем временем перекинул ногу за раму и перебрался на железную пожарную лестницу. Худо-бедно, ступенька за ступенькой, я спустился вниз и пошел куда глаза глядят, принуждая свои бедные ватные ноги идти как можно быстрее. Взгляд привлекли таблички, на перекрестке, белая и зеленая. Вот теперь понятно. Я находился на пересечении 109-й улицы и Амстердам-авеню. Это северо-восток Манхэттена. Студенческий квартал Морнингсайд-Хайтс. И тут я услышал полицейскую сирену, она орала все ближе. Запаниковав, я резко свернул влево и юркнул в перпендикулярную аллейку, засаженную кустами.
Оказавшись между двумя домами, я прижался к стене, переводя дыхание и набираясь сил. Вытер нос рукавом рубашки и увидел на рукаве кровь. Костюм был мокрым насквозь. Я внимательно осмотрел себя и убедился, что на мне та самая одежда, которую привез мне Джефри Векслер. Шикарные «Тэнк» Картье показывали начало десятого.
Но день-то какой?
Я постарался сосредоточиться. Мое последнее воспоминание: кабина лифта в моем доме, пакеты с провизией на полу, меня корчит и корежит примерно так же, как корежило в первый раз в погребе на маяке…
Я чихнул. Воздух был теплым, небо голубым, солнце пригревало, а я стучал зубами от холода.
Мне бы переодеться…
Я поднял глаза: на окнах сушилась разная одежда. Конечно, не о такой я мечтал, но странно было бы сейчас капризничать. Я влез на мусорный контейнер и добрался по фасаду здания до окна с одеждой. Схватил, что попалось под руку, и надел хлопчатобумажные брюки, полосатую футболку янки и джинсовую куртку. Нельзя сказать, что новый костюм сидел как влитой – брюки широковаты, футболка узковата, зато я в сухом. Я вытащил деньги из мокрого пиджака и выбросил его в мусорку.
Теперь можно было снова выходить на улицу. Я выбрался из закоулка и смешался с толпой. До чего же мне хотелось есть! Просто жуть! До колик, до головной боли. Так что, прежде чем хорошенько обдумать ситуацию, мне нужно было перекусить. И тут же на другой стороне улицы я заметил закусочную.
Но вошел я туда не сразу, а сначала опустил две монетки в газетный автомат, с душевным трепетом ожидая, что же там обнаружу. Перво-наперво взглянул на дату. Сердце заколотилось.
Был вторник, 14 сентября 1993 года…
– Ваш заказ, сэр: яйца, тосты, кофе.
Официантка поставила чашку и тарелку на пластиковый столик и наградила меня улыбкой, а потом опять удалилась за стойку. С аппетитом поглощая завтрак, я внимательно просматривал «Нью-Йорк таймс».
Ицхак Рабин и Ясир Арафат подписали мирный договор.
Президент Клинтон приветствует «мужественный шаг».
Статью сопровождала фотография. Скажем прямо, удивительная и неожиданная: перед Белым домом Билл Клинтон с широкой улыбкой держал за правую руку премьер-министра Израиля, а за левую – председателя Организации освобождения Палестины.
Многозначительный жест, важное соглашение, дающее надежду на мирное сосуществование враждебно настроенных народов. Но я-то где? В реальности? Или в четвертом измерении?
Я четко определил для себя ситуацию. На этот раз после моего последнего воспоминания прошло четырнадцать месяцев. Снова скачок во времени, резкий и необъяснимый. Долгий провал.
Господи! Да что это со мной творится?
Я почувствовал дрожь в руках и ногах. Мне стало жутко. Жутко, как малому ребенку, который не сомневается, что у него под кроватью затаилось чудище. Я чувствовал: в моей жизни происходит нечто необычайное. Крайне серьезное. Для меня уже не существовало протоптанных троп.
Я вздохнул поглубже, как часто советовал своим пациентам, и постарался успокоиться. Нужно сохранять лицо. Не дать вышибить себя из седла. Но куда идти? К кому обращаться за помощью?
Одно было совершенно ясно: не к отцу, он опять наврет с три короба. У меня забрезжила мысль о совершенно другом человеке. Единственном из живых, кто, скорее всего, пережил примерно то же, что и я. О моем деде Салливане Костелло.
Официантка обошла столики, интересуясь, не нужно ли еще кому-нибудь из нас кофе. Я воспользовался и попросил у нее план города, посулив щедрые чаевые.
И взялся за чашку, собираясь выпить кофе, пока он не остыл окончательно, а в голове продолжали вертеться слова отца: «Твой дед не умер. Салливан в Нью-Йорке. Он в психиатрической лечебнице на Рузвельт-Айленд».
На карте, которую мне принесла официантка, я внимательно рассмотрел узкую полоску берега в середине Ист-Ривер. Рузвельт-Айленд был, скорее всего, островком, расположенным между Манхэттеном и Куинсом. Островок примерно три километра в длину и метров двести в ширину, где я никогда в жизни не бывал. Припомнил только, что когда-то читал детектив, где говорилось о тюрьме, находившейся на этом островке, но ее, как видно, давно закрыли. А может быть, и нет. Я был медиком, и в моем мозге отпечаталось, что на этом Рузвельте действуют два или три психиатрических центра и среди них печально известная больница «Блэкуэлл», которую все называют «Пентагоном» из-за формы здания с пятью фасадами. Должно быть, Салливан там и находится.
Возможность повидаться с дедом придала мне мужества. Туда-то я и отправлюсь, не медля ни секунды.
Только кто меня туда пустит? Ну, в общем-то, если я докажу, что я ему родной внук…
И тут я спохватился.
Бумажник!
Деньги из кармана я вытащил, а о бумажнике с документами и не подумал!
Я быстренько расплатился за завтрак и понесся на всех парах обратно в закоулок. Мусорный контейнер, по счастью, стоял на месте. Я нашел свои брюки, пиджак, влез в один карман, в другой. Обшарил все до единого.
Пусто.
Черт побери!
Если была хоть какая-то логика в безобразии, которое выпало на мою долю, бумажник должен был бы лежать в кармане пиджака. Украсть его не могли, воры ищут в карманах деньги, а не документы, а деньги никто не тронул.
Я его потерял!..
Я двинулся к Амстердам-авеню, лихорадочно размышляя, где мог посеять бумажник.
Скорее всего, он выпал у меня в ванной…
Ноги сами принесли меня к дому, откуда я сбежал час назад. Вокруг было спокойно и пустынно. Никаких следов полиции, никакого ажиотажа. Я обошел здание, твердо решив попытать счастья. До пожарной лестницы с земли не дотянуться, но я забрался на заборчик и все-таки влез на нее. Добрался до окошка третьего этажа. Осколки стекла успели убрать, вместо стекла приклеили скотчем картон. Мне не составило никакого труда справиться с картоном, я запустил руку, открыл шпингалет и влез внутрь.
Тихо. Похоже, никаких соседей. Хозяйка, как видно, быстренько подтерла лужи воды и пятна крови. Я на цыпочках обошел ванную. Никаких бумажников. В панике я присел на корточки, заглянул под колченогий комод, потом под деревянную этажерку с лекарствами, косметикой, феном и косметичкой на полочках.
И вот под ней в пыли я и обнаружил мой драгоценный потершийся кожаный бумажник. Он вылетел, наверное, когда я грохнулся возле раковины.
Я протянул руку, вытащил его, удостоверился, что все мои документы на месте, и впервые за долгое время облегченно вздохнул. Разумнее всего было бы потихоньку убраться, но, опьяненный своей маленькой победой и доверившись царящей в квартире тишине, я решился высунуть нос из ванной.
В комнате никого. Беспорядок, но оформлено все вокруг со вкусом. В крошечной кухоньке на стойке бара начатая пачка мюсли и бутылочка питьевого йогурта. Хозяйка, как видно, опаздывала и забыла их убрать.
Я склевал несколько зернышек, положил мюсли на полку, а йогурт сунул в холодильник. Что-то меня удерживало в этой квартире. Я пытался понять, почему вдруг я в ней очнулся.
Вернулся в гостиную. Две узенькие этажерки завалены книгами. Видеомагнитофон и рядом с ним стопка кассет. «Сайнфелд», «Твин Пикс», авторское кино: «Париж, Техас» Вима Вендерса, «Секс, ложь и видео» Стивена Содерберга, «Злые улицы» Мартина Скорсезе, «Нобычный день» Этторе Сколы, «Лифт на эшафот» Луи Маля, а еще «Магазинчик ужасов» и фильмы с Мерил Стрип – «Выбор Софи», «Женщина французского лейтенанта», «Из Африки»…
На стенах репродукции шедевров Энди Уорхола, Кита Харинга, Жана-Мишеля Баския.
На низеньком столике пачка сигарет с ментолом и зажигалка I LOVE NY. Я уселся на канапе, заскрипевшем пружинами, и закурил сигарету. Сделал первую затяжку и вспомнил лицо молодой женщины, которая так отчаянно кричала под душем. Мне понятен был ее ужас: она испугалась. По всей видимости, знакомы мы не были. Стало быть, я возник перед ней наподобие распоясавшегося доктора Кто.
Я повернул голову, услышав мяуканье. Темно-рыжая полосатая кошка с круглыми глазами прыгнула на подлокотник кресла. Прищурившись, я прочитал на медальке ошейника «Ремингтон».
Как-то там мой кот? Наверное, стал бродягой…
– Привет, кис!
Как только я протянул к коту руку, чтобы погладить, он спрыгнул и исчез.
Я встал и отправился изучать вторую комнату. Спальня, в ней темный паркет и разношерстная мебель: старинная железная кровать, современное черное лакированное бюро, хрустальная люстра прошлого века. Рядом с постелью на тумбочке – номера «Театральной афиши» с современными мюзиклами (на обложках – маска и роза из «Призрака оперы», глаза из «Кошек», фотография труппы «Кордебалет»…) и несколько романов с загнутыми страницами («Молитва об Оуэне», «Любимый», «Последние дни Рафаэля»).
На стене фотографии хозяйки квартиры в разных нарядах – от вечернего платья до очень вызывающего белья. Цветные фотографии и черно-белые с самыми разными прическами: распущенные волосы, шиньон с прядями, конский хвост, каре, грива вьющихся волос на полуобнаженном плече. Девушка явно не была профессиональной манекенщицей, но, как видно, сделала подборку фотографий и ходила с ней по агентствам.
Над рабочим столом я заметил ксерокопию бланка с расписанием Джульярдской школы, самой престижной из театральных учебных заведений. На столе лежало заявление от Элизабет Эймс. Молодой женщине исполнилось двадцать, и она первый год изучала драматическое искусство.
Я открывал ящики и беззастенчиво заглядывал во все бумаги и документы, которые попадались мне под руку: в черновики любовных писем, адресованных некоему Дэвиду, фотографии обнаженной Элизабет, сделанные на расстоянии вытянутой руки и, возможно, предназначенные тому же Дэвиду, но которые она все же не решилась ему послать. Сведения о работе официанткой в баре «Франтик» в Ист-Сайде.
Прикрепленные булавкой к пробковой панели сведения о банковском счете самого огорчительного характера и множество напоминаний квартирной хозяйки о необходимости заплатить за жилье.
О проекте
О подписке