*

Прохожие услышали страшные крики, доносившиеся из коттеджа, в пригороде Саутгемптона, вызвали полицию, которая тотчас приехала, чтобы взломать дверь.

Были найдены трупы молодой женщины и матроса.

Обезьяна, резко вылезшая из рубашки своего хозяина, прыгнула на нос одному из полицейских. Все ужаснулись такому повороту дела и, не решаясь еще раз приблизиться к животному, выстрелили по нему из револьвера.

Правосудие было проинформировано. Казалось ясным, что матрос убил даму, а потом покончил с собой. Однако обстоятельства драмы выглядели таинственными. Два трупа были идентифицированы без труда, ее называли лэди Финнгел, это была жена пэра Англии, найденная в изолированном загородном доме, с матросом, приехавшим ранее из Саутгемптона.

Владелец виллы не мог дать никакой информации, которая могла бы прояснить дело. Коттедж был арендован за восемь дней до драмы так называемым Коллинзом из Манчестера, которого, впрочем, найти не смогли. Этот Коллинз носил очки, имел длинную рыжую бороду, которая наверняка была фальшивой.

В большой спешке приехал из Лондона лорд. Он обожал свою жену, и его страдания больно было видеть. Как и все, он ничего не понял в этом деле.

Задолго до этих событий он удалился от света. Жил в своем доме, в Кенсингтоне, в компании с молчаливым слугой и с попугаем, который повторял без конца:

– Гарри! Я невинна!

Албанец

Албанцы – прекрасные люди, благородные, смелые, но имеют склонность к суициду, которая заставляет закипать людей их породы, если генетические качества не компенсируются нудностью жизни.

*

Албанец, с которым я познакомился во время пребывания в Брюсселе, оставил у меня особенное, незабываемое впечатление о своей нации, вместе с шотландцами, наверное, самой древней в Европе.

Этот албанец имел подругу англичанку, которая заставляла его страдать, как может страдать от любви единственно тот, кто принадлежит к человеческой элите. Та девушка, чья красота была заносчивой, в особенности потому, что в той местности не было человека, который бы не любил бы ее безумно; обманывала моего друга, с кем хотела, и я сам долгое время колебался между дружбой и желанием.

Бесстыдная, до той степени, что не могла пропустить восхищения тех, кого достаточно мяла жизнь, ставшая глухой сердцем и слепой душой, Мод проводила время обнаженная в апартаментах моего друга. И когда он уходил, разгул вступал в свою обычную череду.

И девушка, та Мод, была ли она частью человечества?

Она не говорила ни на одном языке, но на каком-то гибридном диалекте, смеси английского, французского, оборотов из бельгийского и немецкого языков.

Филолог бы ее обожал, грамматик не мог бы не возненавидеть, даже несмотря на ее красоту.

Англичанкой она была по отцу, жестокому офицеру, осужденному на смерть в Индии за жестокое обращение с туземцами. Но ее мать была жительницей Мальты.

*

Однажды друг сказал мне:

– Нужно, чтобы я избавился от нее. Завтра я убью себя.

Зная достаточно албанские нравы, чтобы понять: он может поставить последнюю точку этими гордыми словами.

Он убьет себя, потому что он так сказал.

Я больше не покидал его, и, благодаря моему присутствию, назавтра мой друг-албанец не убил себя.

*

Он сам нашел средство против своей беды.

– Эта женщина, – сказал он мне, – это не моя женщина. Я люблю ее, это правда, но любовь, как жена, разрушила бы меня.

– Я не понимаю, – воскликнул я. – Вы мне объясните?

Он улыбнулся и продолжал:

– Балканские и горные народы на берегу Адриатики когда-то практиковали похищение, и этот обычай сохранился в разных местностях. Нам реально принадлежит только женщина, которую мы возьмем, та, которую мы укротим.

– И без похищения, направляются к счастливому браку.

– Я устрою суд над Мод. Это она меня соблазнила. Она свободна, и я хочу отвоевать мою свободу.

– И как же это? – спросил я его удивленный.

– Похищением, – сказал он со спокойствием и благородством, которое меня восхитило.

*

Дни шли, мы путешествовали, я и албанец.

Он отвез меня в Германию и очень долгое время казался озабоченным.

Я уважал его страдание и больше не размышлял о похищении, молчаливо хвалил его попытку в разлуке забыть эту Мод, которая воспламеняла его страстью до жажды смерти.

*

Утром в Кёльне, посреди Хохештрассе, албанец показал мне на молодую девушку с музыкальным инструментом в руке, которая следовала рядом со своей гувернанткой.

Лакей, одетый в ливрею хорошего покроя, шел на десять шагов позади двух женщин.

Молодой девушке исполнилось лет семнадцать. Две косы падали ей на спину. Дочь патриция, она казалась такой веселой, как будто мы были не в Пруссии, а в каком-нибудь волшебном королевском городке.

– Следуйте за мной, – сказал мне вдруг албанец.

Он заставил меня поспешить, показался лакей, и, подойдя к юной девушке, албанец обвил рукой ее талию, поднял девушку и очень быстро побежал.

Полный беспокойства, я побежал за моим другом.

Я не помнил себя, но, конечно, озадаченные лакей и гувернантка совсем потеряли голову, потому что ни они не закричали, ни охрана!

*

Одержав победу, мимо собора мы проследовали на вокзал.

Молодая девушка, очарованная величественной и мужественной осанкой своего похитителя, улыбалась, испытывая восторг во всех смыслах, и, когда мы курили в вагоне поезда, на пути в Эрбесталь, через границу, албанец целовал самую покорную невесту до потери души.

Рождество милорда

Во время отпуска в Виекёре, ясной августовской ночью, я беседовал на причале с сотрудником корпорации Киллебёф, который в резиновых перчатках ждал английского танкера, шедшего в Руан.

*

– Каждый раз, когда я поднимаюсь на английский корабль, – говорил мне этот моряк тем утром, – я волнуюсь; я знаю, сколько зла принесло судно моего предка англичанам. Хорошо иметь сердечное отношение к англичанам, но ненависть к ним имеется в моей крови, ничего не могу поделать…

Вы, конечно, слышали о корабле Жана Луи Мордана, победителе в знаменитом морском сражении, о котором говорят старые моряки, именуемом Рождеством Милорда?

– Сожалею, – ответил я. – Расскажите мне о вашем Рождестве Милорда, пока ждете ваш английский танкер.

*

– Ну, хорошо, слушайте, – сказал моряк, потряхивая своей трубкой на парапете, – история заслуживает того, чтобы быть услышанной.

24 декабря 1812 года корсар La Belle-Malouine двигался в места Антильских островов в поисках приключений.

Это было ужасное время.

Лишенная морской империи, Франция еще делала попытки разбить англичан. Наши фрегаты и корветы, удрученные могуществом трехпалубных своих врагов, вонзались в потоки, но не вывешивали своих флагов. Быстро и бесстрашно, неожиданно и часто наши корсары с успехом атаковали противника, который, казалось, бесконечно превосходил их силами.

Капитан La Belle-Malouine, Жан-Луи Мордан боялся англичан, у которых он потопил три военных корабля, больше, чем чумы. Кроме них, он взял и десять торговых судов. Но никому не говорил об этих последних подвигах. Он определил это как «заправку» и, не хвалясь, назвал это тремя стычками.

В реальности было три настоящих морских сражения, в которых он победил военные корабли, по крайней мере, в десять раз большие, чем La Belle-Malouine.

*

Капитан Жан-Луи Мордан слыл одним из самых богатых судовладельцев Сэн-Мало. Эти корабли были взяты у англичан один на один. Они убили на Трафальгаре жениха его дочери, чья красота была так замечательна, что ее не называли иначе, чем прекрасная Малуин. Она умерла от печали, а ее мать от отчаяния не смогла прожить больше месяца.

Судовладелец ухаживал за ней отчаянно, не сетуя, с сухими глазами, переживая крушение своей судьбы и смерть семьи.

– Я принял мою участь, – сказал он несколько дней спустя своим друзьям в Сэн-Мало, – если англичане выхватили мое счастье, если завладели моими кораблями, если они причина смерти моей жены и дочери, это Бог и Богоматерь позволили. Если я, со своей стороны, убью столько милордов, сколько будет возможно, значит, тоже по воле Бога и Богоматери.

*

Шли дни, он привел в порядок свое дела, продал все, что мог, купил корабль, вооруженный для схватки с врагом, назвав его La Belle-Malouine, в память о дочери.

И задолго до этих событий старый судовладелец не жалел англичан. Он сдержал слово и убил огромное число милордов, каких только мог.

Капитан Морд был человеком примерно пятидесяти лет, главным образом, милым, воспитанным, начитанным, он писал стихи и сам свободно цитировал чужие, в частности стихи, посвященные Лемьеру:

 
Трезубец Нептуна – ты скипетр Мира.
 

Цитировал он с печалью, вспоминая Францию, которая, как говорил он, потеряла скипетр, бросила трезубец.

В остальном в его политических взглядах, наверное, отсутствовала ясность. Он исповедовал уважение к белому и к трехцветному знамени. И если он плыл под этим последним, то не упускал случая во время боя вывесить два флага на бизань-мачте.

– Они оба французские, – говорил он, – и если слава начнет убывать, Франция перестанет чтить одно или другое.

Если капитан Морд находился в присутствии англичан, он становился безжалостным. Это немало способствовало возвращению его успеха в море.

Он сформировал вокруг своего имени легенду, которая представляла его железным существом; это было необоснованно, так как редко любезность сочетается с жестокостью; быть свирепым для военного человека – значило не переставать всегда быть рыцарем.

*

В канун Рождества 1812 года ветер свистел весь день, но спал к закату солнца. Накатывавшая парчовая пена иногда обесцвечивала чистоту неба. Понемногу атмосфера темнела. Звезды показались на небосклоне. Потом наступила ночь: ночь спокойная и звездная. Но грубые моряки La Belle-Malouine тосковали, однако, по холодным западным рождественским ночам, по своим семьям и далекой родине. Они пели в духе старой Франции, старинные рождественские или морские песни, в то время как на мосту, с биноклем в руках капитан Морд слушал, замечтавшись, забыв вычерпать табак из своей открытой табакерки.

Голос закричал: «Фрегат под ветром!»

*

Капитан закрыл свою табакерку, проворно убрал ее в карман и стал осматривать горизонт в бинокль. Потом он разразился смехом. Впереди шел большой корабль. Натренированные глаза моряков могли различить в звездной ночи флаги англичан, плывшие на мачте.

– Это Юнона, – сказал капитан Морд в ту же секунду. – Она возвращается из Мартиника, который у нас украли эти варвары милорды. Поднимите английские флаги. Приготовьтесь к сигналу начать сражение. Пушки и ядра будут готовы. Пусть все возьмут зажженные огни. Мы предложим милордам прекрасную ель Рождества, по обычаю их страны.