Они постоянно говорили о прошлом, Жанна – со слезами в голосе, Розали – спокойным тоном бесстрастной крестьянки. Старая горничная много раз возвращалась к вопросу о приостановке выплаты процентов; затем она потребовала, чтобы ей были переданы бумаги, которые Жанна, ничего не понимавшая в делах, скрывала от нее, стыдясь за сына.
И в течение целой недели Розали пришлось ежедневно ездить в Фекан, где знакомый нотариус помогал ей разобраться во всем.
Однажды вечером, уложив свою госпожу в постель, она села у ее изголовья и неожиданно заявила:
– Ну, госпожа, раз вы легли, давайте теперь побеседуем.
И она изложила положение вещей.
Когда все будет приведено в порядок, останется приблизительно семь-восемь тысяч франков ренты. И больше ничего.
Жанна отвечала:
– Чего же ты хочешь, милая? Я чувствую, что до старости не доживу; мне этого вполне хватит.
Но Розали рассердилась:
– Вам, госпожа, может быть, и хватит; но господину Полю вы разве ничего не оставите?
Жанна вздрогнула:
– Прошу тебя, не говори мне о нем никогда. Я слишком страдаю, когда о нем думаю.
– Напротив, я хочу говорить о нем, если вы сами не осмеливаетесь, госпожа. Он делает глупости – ну что же, он не всегда их будет делать; и потом он женится, у него будут дети. Понадобятся деньги на их воспитание. Выслушайте же меня хорошенько: вы должны продать «Тополя».
Жанна привскочила:
– Продать «Тополя»? Ты так думаешь? О нет, никогда!
Но Розали ничуть не смутилась:
– Я вам говорю, что вы продадите «Тополя», госпожа; это необходимо.
И она объяснила свои расчеты, планы и соображения.
Когда «Тополя» с обеими прилегающими фермами будут проданы любителю, которого она подыскала, останутся еще четыре фермы в Сен-Леонаре; выкупленные из-под заклада, они обеспечат ежегодный доход в восемь тысяч триста франков. На поддержание имения и на ремонт придется откладывать тысячу триста франков в год; останется, значит, семь тысяч, из которых пять будут идти на издержки в течение года, а две – прикапливаться на будущее.
Она прибавила:
– Все остальное съедено, и с этим уже кончено. Кроме того, ключ от денег буду хранить я, понимаете? Что же касается господина Поля, он не получит больше ничего, решительно ничего; иначе он оберет вас до последнего су.
Жанна, плача, пролепетала:
– Но если ему нечего будет есть?
– Если он будет голоден, пусть приезжает кушать к вам. Для него всегда найдется постель и кусок жаркого. Как вы полагаете, натворил ли бы он все эти глупости, если бы вы с самого начала не дали ему ни одного су?
– Но у него были долги, он был бы обесчещен.
– Когда у вас больше ничего не останется, разве это помешает ему делать долги? Вы их заплатили, ладно; но больше платить их вы не будете; это уж я вам говорю. А теперь покойной ночи, сударыня.
И она ушла.
Жанна совсем не спала: ее глубоко взволновала мысль продать «Тополя», уехать, покинуть дом, с которым была связана вся ее жизнь.
Когда на следующее утро Розали вошла в ее комнату, Жанна сказала:
– Голубушка моя, я ни за что не решусь уехать отсюда.
Но служанка рассердилась:
– А все-таки придется это сделать, госпожа. Скоро явится нотариус с тем господином, который хочет купить этот замок. Иначе через четыре года вы пойдете по миру.
Уничтоженная, Жанна повторяла:
– Я не могу, я ни за что не смогу.
Часом позже почтальон принес ей письмо от Поля, который просил еще десять тысяч франков. Что делать? Она растерянно посоветовалась с Розали. Та всплеснула руками:
– Что я вам говорила, госпожа? Хороши были бы вы оба, если бы я не вернулась!
И, подчиняясь воле служанки, Жанна ответила молодому человеку:
«Дорогой сын, я больше ничего не могу сделать для тебя. Ты меня разорил; я даже принуждена продать «Тополя». Но не забывай, что у меня всегда найдется кров, когда тебе захочется найти приют возле твоей старой матери, которой ты причинил столько страданий.
Жанна».