– Теперь мы начнем. Представьте себе, что вы описываете свои впечатления другу. Это дает вам право говорить всякие пустяки, отпускать всевозможные замечания, быть непринужденным и занимательным, насколько вам удастся. Начните так: «Милый Анри, тебе хочется знать, что такое Алжир, – ты это узнаешь. Из тесной мазанки, где я живу и где скучаю от безделья, я буду присылать тебе нечто вроде дневника, в котором буду описывать свою жизнь день за днем, час за часом. Порой кое-что будет не совсем прилично – ну что ж, ты ведь не обязан показывать его своим знакомым дамам».

Она остановилась, чтобы зажечь потухшую папиросу, и тихое скрипение гусиного пера тотчас прекратилось.

– Будем продолжать, – сказала она. – «Алжир – большое французское владение, расположенное на границе огромных неисследованных стран, которые называют пустыней Сахарой, Центральной Африкой и так далее.

Алжир – это ворота, прекрасные белые ворота этого своеобразного материка.

Но прежде всего до него надо добраться, а путешествие туда не для всех одинаково. Как тебе известно, я превосходный наездник, в противном случае мне не поручали бы выезжать лошадей нашего полковника; но ведь можно быть хорошим кавалеристом и плохим моряком. На мне это подтвердилось.

Ты помнишь полкового врача Симбрета, которого мы прозвали доктором Ипека? Когда нам хотелось побыть сутки в лазарете, в этой благословенной стране, мы отправлялись к нему на прием. Он сидел на стуле, расставив толстые ноги в красных штанах, положив руки на колени так, что они образовывали мост, локти на отлете, и вращал большими круглыми глазами, покусывая свои белые усы.

Ты помнишь его предписания? “У этого солдата расстройство желудка; дать ему рвотное номер три по моему рецепту, потом двенадцать часов покоя, и он здоров”.

Рвотное это было всемогущим и действовало неотразимо. Делать нечего, приходилось его принимать. Зато потом, испробовав рецепт доктора Ипека, можно было насладиться заслуженным двенадцатичасовым отдыхом.

Так вот, милый мой, чтобы попасть в Африку, надо в течение сорока часов переносить действие другого рвотного, действующего не менее неотразимо, – по рецепту Трансатлантической пароходной компании».

Она потерла руки, очень довольная своей выдумкой.

Она встала, начала ходить, закурив вторую папироску, и диктовала, выпуская струйки дыма; сначала они выходили совсем прямые из маленького круглого отверстия ее сжатых губ, потом расширялись, расплывались, местами оставляя в воздухе серые линии, какой-то прозрачный туман, облачко, похожее на тонкую паутину. Она то отгоняла ладонью эти легкие следы, то рассекала их указательным пальцем и потом с серьезным вниманием следила, как медленно исчезали оба клочка едва заметного дыма.

И Дюруа, устремив на нее взор, следил за всеми ее жестами, всеми позами, всеми движениями ее тела и лица, занятых этой пустой игрой, не отвлекавшей ее мысли.

Теперь она придумывала разные перипетии путешествия, набрасывала портреты вымышленных попутчиков, сочинила любовное приключение с женой пехотного капитана, ехавшей к своему мужу.

Потом села и начала расспрашивать Дюруа о топографии Алжира, о которой не имела никакого понятия. Через десять минут она знала о ней не меньше, чем он, и составила небольшой очерк политической и колониальной географии, чтобы ознакомить с нею читателя и подготовить его к пониманию серьезных вопросов, которые предстояло затронуть в следующих статьях.

Далее следовала экскурсия в провинцию Оран – фантастическая экскурсия, в которой речь шла почти исключительно о женщинах-мавританках, еврейках, испанках.

– Только это и интересует читателей, – сказала она.

Закончила она поездкой в Сайду, лежащую у подножия высоких плоскогорий, и забавной интрижкой между унтер-офицером Жоржем Дюруа и испанской работницей на фабрике по обработке альфы^[5] в Айн-эль-Хаджаре. Она описывала их свидания в голых скалистых горах ночью, когда шакалы, гиены и собаки арабов рычат, лают и воют среди утесов.

Затем она весело сказала:

– Продолжение завтра!

И добавила, поднимаясь со стула:

– Вот, сударь, как пишутся статьи. Извольте подписаться.

Он колебался.

– Да подпишитесь же!

Он засмеялся и написал внизу страницы: «Жорж Дюруа».

Она ходила и курила, а он все смотрел на нее, не находя слов, чтобы поблагодарить ее, счастливый ее присутствием, полный признательности и чувственного наслаждения от зарождающейся между ними близости. Ему казалось, что все окружающее составляет часть ее – все, даже стены, уставленные книгами. Кресла, мебель, воздух, слегка пропитанный табачным дымом, носили какой-то особенный отпечаток; во всем было разлито нежное, милое очарование, исходившее от нее.

Неожиданно она спросила:

– Какого вы мнения о моей подруге, госпоже де Марель?

Он удивился:

– О… я нахожу ее… нахожу ее очень привлекательной.

– Не правда ли?

– Да, конечно.

Ему хотелось прибавить: «Но далеко не в такой степени, как вас». Но он не решился. Она продолжала:

– Если бы вы знали, какая она забавная, оригинальная, умная! Это богема, настоящая богема. За это ее и не любит ее муж. Он видит только ее недостатки и совсем не ценит ее достоинств.

Дюруа был поражен, узнав, что госпожа де Марель замужем. Впрочем, это было вполне естественно.

Он спросил:

– Вот как!.. Она замужем? А кто такой ее муж?

Госпожа Форестье слегка повела плечами и бровями. Движение это было полно какого-то неуловимого значения.

– Он инспектор Северных железных дорог. Каждый месяц он на неделю приезжает в Париж. Жена его называет это «принудительной службой», или «недельной барщиной», или еще «святой неделей». Когда вы с ней ближе познакомитесь, вы увидите, какая это остроумная и милая женщина. Зайдите к ней как-нибудь на днях.

Дюруа совсем забыл, что ему нужно уходить; ему казалось, что он останется здесь навсегда, что он у себя дома.

Но вдруг дверь бесшумно отворилась, и без доклада вошел какой-то высокий господин.

Он остановился, увидев незнакомого человека. Госпожа Форестье на минуту смутилась; легкая краска покрыла ее шею и лицо, но она сказала своим обычным голосом:

– Входите, дорогой друг… Позвольте вам представить приятеля Шарля, Жоржа Дюруа, будущего журналиста. – Затем, уже другим тоном, она назвала вновь пришедшего: – Наш лучший и самый близкий друг – граф де Водрек.

Мужчины раскланялись, посмотрели друг другу в глаза, и Дюруа сейчас же начал прощаться.

Его не удерживали. Он пробормотал несколько слов благодарности, пожал протянутую ему руку молодой женщины, поклонился гостю, который стоял с холодным и серьезным лицом светского человека, и вышел смущенный, точно сделал какую-нибудь глупость.

Когда он очутился на улице, ему стало грустно, как-то не по себе; глухая печаль давила его.

Он шел, не понимая, откуда появилась эта неожиданная тоска. Он не находил объяснения, но строгое лицо графа де Водрека, уже немолодого, с седыми волосами, со спокойным высокомерным выражением очень богатого и уверенного в себе человека, беспрестанно всплывало в его памяти.

Он заметил, что приход этого незнакомца, нарушивший их милый тет-а-тет, казавшийся ему уже привычным, вселил в него ощущение холода безнадежности, которое может вызвать в нас иногда одно случайно услышанное слово, чье-нибудь страдание, какой-нибудь пустяк.

И, кроме того, ему казалось, что этот человек неизвестно почему был недоволен его появлением там.

Ему больше нечего было делать до трех часов, а сейчас не было еще и двенадцати. В кармане у него оставалось шесть с половиной франков; он позавтракал у Дюваля^[6]. Потом побродил по бульварам и ровно в три часа поднялся по лестнице, покрытой объявлениями, в редакцию «Ви Франсез».

Рассыльные, скрестив руки, сидели на скамейке в ожидании поручений, а швейцар за конторкой, похожей на профессорскую кафедру, разбирал только что полученную корреспонденцию. Обстановка была внушительная и производила впечатление на посетителей. Служащие умели держать себя с достоинством, с шиком, как подобает в прихожей большой газеты.

Дюруа спросил:

– Можно видеть господина Вальтера?

Швейцар ответил:

– Господин издатель на заседании. Не угодно ли вам подождать?

И указал на приемную, уже переполненную людьми. Тут были солидные, важные люди с орденами, были и плохо одетые посетители в сюртуках, застегнутых доверху, тщательно скрывающих от глаз белье, покрытых на груди пятнами, напоминающими очертания морей и континентов на географических картах. Среди них были три женщины. Одна из них, красивая, улыбающаяся, нарядная, была похожа на кокотку; соседка ее, с трагическим лицом в морщинах, тоже нарядная, но в более строгом стиле, носила на себе отпечаток чего-то помятого, чего-то искусственного, присущего обычно бывшим актрисам; в ней было нечто напоминающее поддельную выдохшуюся молодость, горький запах застоявшейся любви.

Третья женщина, в трауре, сидела в углу с видом неутешной вдовы. Дюруа решил, что она пришла просить подаяния.

Никого не принимали, хотя прошло уже более двадцати минут.

Тогда Дюруа пришла в голову одна мысль, и он сказал швейцару:

– Господин Вальтер назначил мне прийти в три часа. Посмотрите, нет ли тут моего друга Форестье.

Тогда его провели по длинному коридору в большой зал, где четыре господина писали, сидя за широким зеленым столом.

Форестье, стоя у камина, курил папиросу и играл в бильбоке.

Он был очень искусен в этой игре и каждый раз насаживал громадный шар из желтого букса на маленький деревянный гвоздик. При этом он считал:

– Двадцать два, двадцать три, двадцать четыре, двадцать пять.

Дюруа сказал:

– Двадцать шесть.

Форестье взглянул на него, не прерывая равномерных движений руки.

– Ах, это ты? Вчера я выбил пятьдесят семь в один прием. Только Сен-Потен сильнее меня в этой игре. Ты видел патрона? На редкость смешное зрелище представляет из себя этот толстяк, когда он играет в бильбоке. Он при этом так открывает рот, как будто хочет проглотить шар.

Один из сотрудников повернул к нему голову:

– Слушай, Форестье, я знаю, где продают превосходное бильбоке из антильского дерева. Говорят, оно принадлежало испанской королеве. Просят шестьдесят франков, это не дорого.

Форестье спросил:

– Где это?

И, промахнувшись на тридцать седьмом ударе, он открыл шкаф, в котором Дюруа увидел около двадцати штук великолепных бильбоке, аккуратно уложенных и перенумерованных, точно сокровища в какой-нибудь коллекции. Положив свое бильбоке на место, он еще раз спросил:

– Где же находится эта драгоценность?

Журналист ответил:

– У одного барышника у театра «Водевиль». Если хочешь, я тебе завтра его принесу.

– Хорошо. Я куплю, если оно действительно хорошее: лишнее бильбоке никогда не мешает. – Потом он обратился к Дюруа: – Пойдем со мной, я провожу тебя к патрону, а то будешь здесь киснуть до семи часов вечера.

Они прошли через приемную; те же лица сидели на своих прежних местах. Как только появился Форестье, молодая женщина и старая актриса поспешно поднялись и подошли к нему.

Он подвел каждую из них по очереди к окну, и хотя они старались говорить очень тихо, однако Дюруа заметил, что он обеим им говорил «ты».

Затем, пройдя через двойную обитую дверь, они вошли в кабинет издателя.

Заседание, длившееся уже более часа, заключалось в партии экарте с некоторыми из тех господ в цилиндрах с плоскими полями, которых Дюруа видел накануне.

Вальтер держал карты и играл с сосредоточенным вниманием и с рассчитанными движениями, а его противник бил, маневрируя легкими цветными листиками с гибкостью, ловкостью и изяществом опытного игрока. Норбер де Варенн писал статью, сидя в директорском кресле, а Жак Риваль, развалившись на диване во весь рост, с закрытыми глазами курил сигару.

Чувствовался затхлый запах кожи, которою была обита мебель, старого табака и типографии – своеобразный запах редакции, хорошо знакомый всем журналистам.

На столе из черного дерева с медными украшениями возвышалась огромнейшая груда бумаг: письма, карточки, газеты, журналы, счета поставщиков, всевозможные печатные бланки.

Форестье пожал руки нескольким людям, следившим за игрой и державшим между собой пари, и стал молча смотреть; как только Вальтер выиграл, он сказал:

– Вот мой друг Дюруа.

Издатель быстро взглянул поверх очков на молодого человека и спросил:

– Принесли статью? Она была бы очень кстати именно сегодня, пока идут прения по запросу Мореля.

Дюруа вынул из кармана вчетверо сложенные листки:

– Вот она.

Патрон казался очень довольным и сказал, улыбаясь:

– Отлично, отлично. Вы держите слово. Надо мне просмотреть это, Форестье?

Форестье поспешил ответить:

– Не стоит, господин Вальтер: я писал вместе с ним статью, чтобы приучить его к этому делу. Статья очень хорошая.

Издатель, принимавший теперь карты, которые сдавал высокий худощавый господин, депутат левого центра, равнодушно сказал:

– Ну и великолепно.

Форестье не дал ему начать новую партию, нагнулся к нему и шепнул:

– Вы обещали мне взять Дюруа на место Марамбо. Разрешите взять его на тех же условиях?

– Да, хорошо.

Взяв приятеля под руку, журналист увлек его из комнаты; Вальтер снова принялся за игру.

Норбер де Варенн не поднял головы; казалось, он не видел или не узнал Дюруа. Жак Риваль, наоборот, демонстративно крепко пожал ему руку, показывая этим, что на него можно рассчитывать, как на хорошего товарища.

Когда они снова проходили через приемную, все взгляды устремились на них, и Форестье сказал, обращаясь к самой молодой из женщин, достаточно громко, чтобы его слышали и другие посетители:

– Издатель вас примет через минутку. Сейчас у него совещание с двумя членами бюджетной комиссии.

Затем он поспешно удалился с озабоченным и значительным видом, точно ему нужно было немедленно составить телеграмму чрезвычайной важности.

Вернувшись в редакционный зал, Форестье тотчас же взялся за бильбоке и, прерывая фразы счетом ударов, сказал Дюруа:

– Так вот, ты будешь сюда приходить ежедневно в три часа, и я буду тебе указывать, куда нужно пойти – иногда днем, иногда вечером, иногда утром, – раз! Прежде всего я дам тебе рекомендательное письмо к начальнику канцелярии полицейской префектуры – два! – а он направит тебя к одному из своих чиновников. Ты условишься с ним, как получать все важные новости – три! – от служащих префектуры, новости официальные и, само собою разумеется, полуофициальные. За подробностями обратись к Сен-Потену, он в курсе дела, – четыре! – ты увидишь его сейчас или завтра. Главное, тебе придется научиться выжимать все из людей, к которым я тебя буду посылать, – пять! – проникать всюду, даже через закрытые двери, – шесть! За это ты будешь получать двести франков в месяц постоянного жалованья и сверх того по два су за строчку собранных тобою интересных новостей, – семь! – а также по два су за строчку тех статей, которые будут тебе заказывать по разным вопросам, – восемь!

Затем он весь ушел в свою игру и медленно продолжал считать: девять, десять, одиннадцать, двенадцать, тринадцать. Промахнувшись на четырнадцатом, он выругался:

– Черт бы побрал это тринадцатое число! Оно всегда мне приносит неудачу. Я, наверно, умру тринадцатого.

Один из сотрудников кончил работу и тоже вынул из шкафа свое бильбоке; это был очень маленький человечек, похожий на ребенка, несмотря на свои тридцать пять лет; вошло еще несколько журналистов, каждый из них взял свою игрушку.

Вскоре их оказалось шесть человек; стоя рядом, спиной к стене, одинаковыми правильными движениями они подбрасывали в воздух шары, красные, желтые или черные, в зависимости от сорта дерева. Началось состязание, и два заведующих отделами, еще не окончившие работу, встали, чтобы судить играющих.

Форестье выбил на одиннадцать ударов больше других. Человек, похожий на ребенка, проиграл; он звонком вызвал рассыльного и сказал ему:

– Девять бокалов пива.

Затем, в ожидании прохладительного, все снова принялись за игру.

Дюруа выпил бокал пива со своими новыми коллегами, потом опросил Форестье:

– Что мне делать?

Тот ответил:

– На сегодня у меня нет для тебя никаких поручений. Если хочешь, можешь идти.

– А наша… наша статья… пойдет сегодня вечером?

– Да, не беспокойся о ней! Я сам буду править корректуру. Приготовь на завтра продолжение и приходи сюда в три часа, как сегодня.

Дюруа пожал руки всем этим людям, имена которых ему были неизвестны, и спустился по прекрасной лестнице, радостный и оживленный.