Заметив витязей, Цецеи встает и, ковыляя, идет им навстречу. Походка у старого барина чудная: одна нога не сгибается в колене, другая в щиколотке. Да и как им сгибаться, раз обе они деревянные! Нет у старика и одной руки – рукав полотняного камзола болтается. Лицо Цецеи заросло седой бородой, седые волосы спадают до плеч.

Витязь с журавлиным пером на шапке соскочил с коня. Бросив повод солдату, он поспешно подошел к Цецеи и, щелкнув каблуками, представился:

– Иштван Добо.

Добо – рослый ширококостный мужчина. Рот у него большой, губы тонкие, волевые, и кажется, будто Добо, словно горячий конь, всегда грызет невидимые удила. Властные серые глаза смотрят пристально. Каждое движение его исполнено силы, а походка упругая, точно у Добо стальные мышцы ног.

Цецеи спрятал руку за спину.

– Ты у кого служишь? – Глаза старика горят, как угли.

– Сейчас у Балинта Тёрёка, – ответил Добо.

– Стало быть, ты приверженец Фердинанда? Что ж, добро пожаловать, сынок! – И Цецеи протянул руку Добо, успев окинуть быстрым взглядом и его жеребца и его саблю. – Из каких же ты, Добо?

– Из рускайских, отец.

– С Палоцаями состоишь в родстве?

– Да.

– Выходит, ты из Верхней Венгрии? Как же ты сюда попал? Каким ветром вас сюда занесло?

– Мы, отец, едем из Палоты.

– Из замка Морэ?^[6]

– Теперь он уже не замок Морэ.

– А чей же?

– Ничей. Да и не замок это теперь, а просто груда камней.

– Вы разрушили его?

– До основания.

– Слава богу!.. Да ты, братец, зайди сюда, в холодок, на террасу… Эй, мать, встречай гостя! – И Цецеи снова кинул взгляд на Добо. – Разрушили, говоришь?

Маленькая полная женщина суетилась на террасе: вместе со служанкой ставила стол в тень. Тем временем другая служанка отпирала дверцу погреба.

– Пишта Добо – родич Палоцаев, – представил Цецеи гостя своей супруге. – А солдатам поставьте вина и закуски.

Добо вытащил из камзола красный носовой платок, утер лицо.

– Прежде чем присесть, отец, – сказал он, испытующе глядя в лицо Цецеи, – я обязан спросить, нет ли здесь Морэ. Я ведь его ищу.

– Здесь? Морэ? Да чтоб глаза мои не видели его, разве только когда он на виселице будет болтаться!

Добо продолжал вытирать лицо и шею:

– Стало быть, мы сбились со следу. А водицы у вас не найдется?

– Погоди, сейчас вино принесут.

– Я, отец, как пить захочу, всегда воду пью.

Добо взял большой пузатый жбан, поднес к губам, а утолив жажду, шумно вздохнул и сказал:

– Отец, а вы позволите передохнуть у вас до вечера?

– Какое там «до вечера»! Тоже выдумал! Я тебя несколько дней не отпущу!

– Благодарю вас, но сейчас не Масленица. Ночь я не спал, а вечером отправимся дальше. Однако кольчугу я бы скинул. Хотя она из дырок сшита, а все же жарко в ней в такую пору.

Пока Добо снимал в комнате доспехи, во дворе показался паломник.

– Да ты никак от монаха явился! – сказал Цецеи, глядя на него с удивлением, и глаза его снова загорелись, точно угли.

– От монаха. – Паломник улыбнулся. – А откуда вы изволите знать?

– По бороде твоей вижу: вся побелела от дорожной пыли.

– Верно.

– Потому и догадался, что ты издалека пришел.

– И то верно.

– А мне из дальних краев передать привет некому, кроме настоятеля Шайоладского братства нищенствующих монахов. Порази его стрела Господня, он мне родня.

– Да ведь он, ваша милость, давно уже не настоятель, а духовник короля.

– И это я знаю, чтоб он сгорел вместе со своим хозяином! Как тебя зовут?

– Имре Варшани.

– Сколько тебе лет?

– Тридцать.

– Ну, поглядим, какую ты весть принес!

Паломник сел на землю и принялся отпарывать подкладку сутаны.

– Ох, и жарища в ваших краях! – весело проговорил он. – А турок сколько! Ну точно мух…

– И этим мы обязаны монаху да твоему королю. Куда же ты к черту зашил письмо?

Варшани вытащил наконец письмо с маленькой красной печатью и протянул Цецеи…

– Накормите, напоите этого человека и предоставьте ему ночлег, – сказал Цецеи жене и, сломав печать, развернул письмо. – От него! – произнес он, заглянув в бумажку. – Его почерк. Четкий, буквы будто напечатаны, только мелкие очень. Мне все равно не прочесть. Пошлите-ка за попом.

Паломник примостился в тени орехового дерева.

– А весть шлет, наверно, хорошую, – сказал он добродушно, – потому что не понукал меня, торопиться не приказывал. Когда он посылает письмо с большой печатью, я всегда должен спешить. А это с маленькой печатью – стало быть, дело не государственное.

И как человек, выполнивший свой долг, он с удовольствием потянул разок из кувшина с вином, который поставили перед ним.

Хозяйка тоже взяла в руки письмо. Оглядела его с одной и с другой стороны, посмотрела на сломанную печать, потом обернулась к паломнику:

– А дядюшка Дёрдь^[7] здоров?

Служанка принесла хлеб, сыр, и паломник тут начал разыскивать свой складной нож.

– Он, сударыня, никогда не болеет.

Пришел и священник, плечистый седобородый старик с львиной головой.

Паломник встал, хотел поцеловать ему руку, но священник попятился:

– Ты папист или новой веры?^[8]

Старик горстью захватил под самым подбородком свою свисающую на грудь седую бороду.

– Я папист, – ответил паломник.

Тогда священник протянул ему руку.

Вошли в комнату. Священник остановился у окна и начал читать, переводя на венгерский написанное по-латыни письмо:

– «Милый зять…»

Голос священника звучал глухо, как у чревовещателя: согласные буквы он проглатывал, так что о них можно было только догадываться. Но люди, привыкшие к нему, понимали, что он говорит.

Священник продолжал:

– «…и милая моя Юлишка, пошли вам бог здоровья и безмятежной жизни. Дошло до меня, что в ваших краях бесчинствуют то Морэ, то турки и что остались у вас одни только горемычные крепостные. Все, кто мог, бежали в Верхнюю Венгрию или к немцам. А вы, мои возлюбленные, если живы еще и обретаетесь в Керестеше, спасайтесь тоже. Я говорил с его величеством, просил, чтобы он возместил вам убытки…»

– Не читай дальше! – вспыхнул Цецеи. – Собакам – собачьи подачки!

– Тише, дружок, – успокаивала жена. – Дёрдь умница, Дёрдь знает, что от Сапояи мы ничего не примем. Изволь прослушать письмо до конца.

Священник насупил лохматые брови и продолжал читать:

– «…Король, правда, не может вернуть вам Шашд, но возле Надьварада есть деревня…»

– Прекрати, Балинт, прекрати! – рассвирепев, Цецеи размахивал руками.

– Дальше он уже о другом пишет, – заметил священник. – Вот слушай: «Но если у тебя все еще велика ненависть к нему…»

– Да, велика, велика! – крикнул Цецеи, стукнув кулаком по столу. – Ни на этом, ни на том свете видеть его не желаю. А если на том свете повстречаемся, так тоже только с оружием в руках!

Поп вновь принялся читать:

– «…то здесь, в Буде, пустует мой домик. Сами мы скоро переселимся в Надьварад. В доме моем только внизу живет оружейник, что луки изготовляет, а три комнаты наверху стоят пустые…»

Цецеи встал.

– Не нужно мне! Ты, монах, купил этот дом на деньги Сапояи! Пусть рухнет твой дом, коли я переступлю его порог!

Священник пожал плечами:

– Откуда ты знаешь, что на деньги Сапояи? Может быть, в наследство получил…

Но Цецеи не стал и слушать. Сердито ковыляя, он вышел из комнаты и, стуча деревяшкой, прошелся по террасе.

Паломник закусывал у края террасы, в тени орехового дерева. Цецеи молодцевато остановился перед ним сердито сказал:

– Передай монаху, что кланяюсь ему. А письмо его будто и читать не читал.

– Так что ж, ответа не будет?

– Нет.

И старик проковылял дальше, к амбару. Расхаживая взад и вперед под солнцем, он размахивал палкой во все стороны, будто отгоняя невидимых собак, и сердило бубнил:

– Нет, брат, шалишь, голова у меня еще не деревянная!

Крестьяне усерднее принялись стричь овец, собаки отбежали подальше, и, казалось, даже дом на холме со страху соскользнул куда-то ниже.

Хозяйка вместе со священником стояла на террасе. Священник пожимал плечами:

– Допустим, домик не в наследство получил, а своим трудом добыл. Так все равно может подарить кому захочет. Вот он и дарит Петеру Цецеи. Теперь это будет дом Цецеи, и в нем сам король ему не указчик.

Из комнаты вышел Добо. Хозяйка представила его священнику и кликнула Вицу:

– Вицушка! Где ты, Вица?

– Она в саду играет, – ответила служанка.

Вернулся Цецеи и тут же напустился на священника:

– Ты, поп, рехнулся, видно! Чего доброго, не сегодня-завтра знаменосцем поступишь к Яношу!

– А ты на старости лет венгерцем зваться перестанешь! – рявкнул в ответ священник.

– А ты в палачи наймешься! – заорал Цецеи.

– А ты к немцам! – сердито крикнул поп.

– Палач!

– Немец!

– Живодер!

– Изменник родины!

Седовласые старцы кричали друг на друга так, что оба посинели от злости. Добо ждал только, когда придется их разнимать.

– Да не бранитесь вы, господь с вами! – проговорил он взволнованно. – Лучше уж с турками поругайтесь.

Цецеи махнул рукой и упал на стул.

– Не понимаешь ты этого, братец. Сапояи велел отрезать язык этому попу, а мне – руку. Ну, не дурак ли поп, коли обрубком своего языка Сапояи защищает!

– Будь он только моим врагом, – ответил притихший священник, – я давно бы ему простил. И все же я скажу: пусть лучше он правит венгерцами, нежели немец.

– Нет уж, лучше немец, нежели турок! – заорал Цецеи.

Добо перебил стариков, чтобы они не сцепились вновь:

– Хорошего мало и в том и в другом, это верно. Мы в Верхней Венгрии считаем так: подождем малость, может, немец выставит свои силы против турка. А кроме того, мы хотим убедиться, не продает ли Янош нашу отчизну туркам.

– Продал уже, братец, давно продал! – сказал Цецеи, махнув рукой.

– Не верю, – ответил Добо. – Ему нужна была корона, а не дружба с турками.

На столе появилось блюдо с цыплятами, жаренными в сухарях. Лица стариков смягчились. Все сели за стол.

– Эх, братец, когда-то и я был таким же молодым, как ты! – Цецеи покачал головой. – Сколько тебе лет?

– Тридцать один, – ответил Добо. – Да не сегодня-завтра и меня уж никто больше молодым не назовет.

– Покуда не женился – всегда молод. Но теперь самая пора тебе обзавестись семьей.

– Все некогда было, – сказал Добо улыбаясь. – Я, отец, с малых лет всё в сражениях да в сражениях.

– Так и надо. С тех пор как свет стоит, венгерец так живет. Ты, может, думаешь, я в танцах потерял обе ноги? Я, братец, начал вместе с Кинижи^[9]! Меня король Матяш^[10] по имени называл. Закончил же я вместе с Дожей, а он, поверь мне, был героем из героев.

Цецеи поднял в честь Добо полный до краев оловянный стакан:

– Да благословит Господь венгерцев, а тебя, братец, особенно. Пусть он пошлет тебе победу над врагом и жену красивую. А в шахматы играть умеешь?

– Нет, – ответил Добо, улыбнувшись такому нежданному повороту в мыслях Цецеи, и, одним духом осушив стакан крепкого красного вина, подумал: «Теперь понятно, почему старики так разошлись».

– Раз не играешь в шахматы, то хороший полководец из тебя не получится, – сказал Цецеи.

– Если б мы бились по-восточному – рать на рать, не получился бы. Но ведь мы-то бьемся по-венгерски – человек на человека. А этому шахматная доска не научит.

– Так, выходит, ты все же умеешь играть?

– Нет, я только знаю, как играют.

– Вот если научишься – и судить будешь по-иному. За час шахматной игры, братец, можно узнать все приемы настоящего боя.

– Может быть, вы с отцом Балинтом дома всегда в шахматы играете?

– Мы? Никогда! Мы и без шахмат ругаемся почем зря. А ведь и оперились вместе, и жили вместе, и сражались…

– …вместе и помрем, – закончил священник, кивая головой.

Старики дружелюбно переглянулись и чокнулись.

– Но ты, Балинт, согласись хоть с тем, что человек, выгнавший из логова лисицу Морэ, совершил доброе дело. А ведь это дело рук Фердинанда.

Цецеи провел рукой по усам.

– Положим, не только Фердинанда, – заметил Добо, – а обоих королей. Там были оба войска. Злодеяния Морэ уже всем не под силу стало терпеть. Под конец он даже могилы стал разрывать.

– А все-таки больше войска послал Фердинанд.

– Нет, скорее уж король Янош. Фердинанд только велел Балинту Тёрёку помочь Яношу и отрядил еще пятьдесят рудокопов.

– Чтоб стены рушить?

– Да… С нами и турки были…

– Конечно, под стягом Яноша?

– Да, черт бы побрал таких помощников! Больше грабят, чем помогают.

– Кто, свиньи акынджи?

– Ну да.

– И что ж, легко вы справились с замком?

– Не сказал бы, отец. Стены крепкие, стенобитных орудий не взяли с собой ни мы, ни войско