До конца шестидесятых годов преобладало мнение, что историк умер и погребен в Фуриях, где, по свидетельству Плиния, он и написал свое сочинение. В 1868 и 1871 годах появились мемуары А. Кирхгофа, вышедшие потом под общим названием «Über die Abfassungszeit des herodotischen Geschichtswerkes», в которых со свойственным автору остроумием проводится, между прочим, та мысль, что вторая часть Геродотовой истории, начиная с половины V книги и до конца, могла быть написана только в Афинах, что, следовательно, Геродот приезжал сюда с нового местожительства, что сочинение Геродота осталось неоконченным, причиной чего была, должно быть, преждевременная смерть автора; отсюда делается заключение, что Геродот умер в Афинах. Заключение это разделяется Виламовицем, Бауэром, Гахецом.

Однако помимо сомнительности всей гипотезы Кирхгофа, о которой мы скажем ниже, догадка его о смерти историка в Афинах не вытекает неизбежно из положений самой гипотезы. Сделанные в Афинах, по мнению критика, заметки могли быть внесены в историю и по возвращении автора в Фурии, где, как полагает Кирхгоф, написаны им вторая половина третьей книги, вся четвертая и начало пятой. К тому же ни одно из цитируемых берлинским академиком мест истории не такого свойства, чтобы для написания их требовалось личное посещение Афин автором, его вторичное долговременное там пребывание. Следовательно, если показание Свиды и Стефана Византийского о Фуриях как о месте смерти и погребения историка не может быть решающим, если свидетельство Марцеллина* о Геродотовой гробнице в Афинах справедливо устраняется критикой, то, с другой стороны, не могут почитаться убедительными и те соображения, какие пытается извлечь критика из Геродотова сочинения в пользу Афин; за Фурии мы имеем по крайней мере голос предания, которому не противоречат ни сочинение автора, ни наши сведения о нем.

Немало говорят еще о существовании личных дружеских отношений между нашим историком и трагиком Софоклом, достаточным свидетельством чего выставляется сохраненный Плутархом отрывок элегии, написанной Софоклом на 55 году жизни для Геродота. Мало того, что год рождения трагика в точности не известен и что поэтому нет возможности хотя бы приблизительно приурочить эту элегию к какому‑либо возрасту историка и событию в жизни последнего, Плутарх не дает нам никакого права относить стихотворение Софокла к нашему Геродоту, даже больше: изложение Плутарха едва ли оставляет сомнение, что элегия обращена была поэтом к какому‑то одноименному с историком красивому юноше, а нашему Геродоту в 440 году было ни в каком случае не меньше 40 лет от роду. Тем не менее между историком и поэтом существовало общение понятий в области религии и морали, равно как между Геродотом и Эсхилом, и некоторые части Геродотовой истории были известны Софоклу, о чем свидетельствует близкое сходство в выражениях историка и поэта об одних и тех же предметах.

О важнейшем обстоятельстве его жизни, о путешествиях по Элладе и разным иным странам, мы узнаем только из самого сочинения: древние свидетели молчат о них. Но и в этом отношении труд автора не дает ясных и точных указаний как на сами места, посещенные им, так равно и на хронологический порядок путешествий. Дело в том, что историк не озаботился в своем изложении различением виденного им самим или слышанного на месте из уст туземцев от позаимствованного из вторых и третьих рук. Такие выражения, как «до моего времени», «до меня», «говорят сами туземцы» и т. п., не служат еще ручательством за личное посещение автором описываемых местностей; еще менее ручается за это положительный тон рассказов, ведомых автором от своего лица без поименования источников. Многие известия, в такой форме передаваемые историком, оказались при ближайшем ознакомлении с предметом неверными, смутными или даже баснями, полученными автором от легковерных и плохо осведомленных свидетелей. Но об этом мы скажем в другом месте, когда постараемся установить степень достоверности «отца истории».

Что касается времени путешествий, то оно может быть определено, и то лишь приблизительно, только для Египта. Страна эта посещена Геродотом в то время, когда персидское владычество над ней было полным и бесспорным, а на папремисском поле сражения, где вождь восставших ливийцев Инар разбил военачальника персов Ахемена, Геродот видел кучу черепов персидских и египетских и мог сравнивать их по твердости. Восстание длилось около шести лет от 460 до 455 года; в болотах Дельты восставший Амиртей держался, впрочем, до 449 года, поддерживаемый афинским флотом. Лишь после того, как сокрушен был этот последний оплот инсуррекции*, страна успокоилась и была безопасна для путешественника – эллина. Поэтому, вероятнее всего, путешествие Геродота по Египту совершено было после 455–го, если не 449 года^[37]. Судя по тому порядку, в каком следует описание страны, путь Геродота шел от севера к югу вверх по Нилу и окончился, как говорит сам автор, у Элефантины^[38]. Из его же слов можно вывести, что побережья Аравии и Сиро – Финикии посещены на пути из Египта в Тир, куда автор отправился для проверки египетских известий о Геракловом культе, в Аравию для удостоверения в правдивости рассказов о крылатых змеях; храм Геракла он видел и на Фасосе^[39]. Дальше Кирены на западе от Египта Геродот едва ли проходил; здесь он получил сведения о Ливии и ее обитателях. Ранее египетского совершены путешествия по Верхней Азии, где он доходил до Суз и Ардерикки в Киссии, посетил Вавилон и различные места древней Ассирии, может быть видел и развалины Ниневии. В каком направлении и порядке путешествовал Геродот в Азии, трудно решить: царская большая дорога от Эфеса до Суз известна ему мало; но об Ассирии у автора был собран материал для отдельного повествования. Побережье Малой Азии с прилегающими к нему на материке странами также хорошо известно историку, но северо – восточная часть полуострова осталась за пределами его путешествий. Раньше Египта посетил историк западные и северные берега Черного моря, Фракию, Македонию. О скифах он слышал кое‑что от Тимна, доверенного лица у царя Ариапифа – преемника Иданфирса, отца Скила. Царствование Ариапифа продолжалось не далее 460 года, так как Иданфирс царствовал еще около 575 года (IV, 120 сл.), а Скил погиб незадолго до Пелопоннесской войны^[40]. Во Фракии Геродот был до объединения ее под властью царя одрисов Ситалка, который вступил на царство не раньше 460 года^[41]. В Македонии историк был в царствование Александра, умершего в 454 году^[42]. Нет достаточного основания относить путешествие историка по южному побережью Понта и в Колхиду ко времени, предшествовавшему посещению Египта. Во II книге (104) Геродот выражается так: «Колхи – очевидно египтяне; сам я пришел к такому заключению прежде еще, чем услыхал это от других. Так как это занимало меня, то я расспрашивал и колхов и египтян, причем первые лучше помнили последних, нежели наоборот». В Колхиде же он получил верные, первые по времени сведения о природе Каспийского моря, окруженного со всех сторон землей, а не сливающегося с Северным океаном^[43]. Упоминаемые в истории различные местности собственно Эллады, Южной Италии, острова Эгейского моря не позволяют сомневаться, что все это Геродот обошел сам, записывая частью то, что видел, большей же частью то, что передавали ему туземцы. Эти‑то путешествия, охватывающие тысяч двадцать верст, если не более, предпринятые, отчасти, по крайней мере, только из любознательности^[44], отводящие автору первое место среди древнеэллинских путешественников, поддерживали и усиливали в нем дух критика, внушали терпимость к иноземцам и иноплеменникам, не исключая персов, и дали ему возможность обнять в своей «Истории» почти весь известный тогда мир с одинаковым вниманием к интересному и поучительному, где бы оно ни попадалось. «Он странствовал дальше, чем Улисс, и имел перед собою более обширную цель, нежели Гомер».

В более или менее тесную связь с путешествиями ставятся в литературе вопросы о месте и времени составления отдельных частей истории и окончательной редакции целого. И в этом отношении позднейшая древность не дает нам руководящих указаний: она довольствовалась слишком поверхностными и поспешными заключениями, не проверяя их внимательным изучением текста. Так, мы уже знаем, что Плиний приурочивал всю литературную деятельность Геродота к Фуриям, именно к 444 году до Р. X. – год основания самой колонии и предполагаемого в то же время переселения туда Геродота. По мнению Лукиана историк с готовым трудом явился на Олимпийское празднество из родного города, чем составление истории отодвигается назад лет на десять: в 454 году Галикарнасс был уже свободен от тирании. Свидетель Свиды, по словам которого Геродот написал свое сочинение на Самосе, потом возвратился в Галикарнасс и вскоре вынужден был снова покинуть родину, не расходится, в сущности, с Лукианом. Но всем подобным заключениям противоречит прежде всего само сочинение Геродота, в котором есть ясные намеки на события после 430 года; потом они предполагают исполнение всех путешествий из Галикарнасса или Самоса и завершение их до прибытия в Афины. Неизмеримо большей старательностью, глубокомыслием и знанием Геродотова сочинения отличаются новые попытки решить данный вопрос.

Издавна в филологической литературе существуют две гипотезы. По одной из них, Геродот еще до завершения своих путешествий приступил к труду с определенным общим планом, по которому и расположил собранный раньше и собиравшийся потом материал. Со смертью автора работа осталась неоконченной, в некоторых частях неотделанной, признаком чего служат повторения и противоречия в середине сочинения, отсутствие подобающего заключения в конце и позднейшие добавления. Местом окончательной обработки материала были Фурии или Афины.

По другой гипотезе, историк наш первоначально вовсе не думал о составлении истории в том виде и по тому плану, как мы имеем его теперь. Напротив, различные части труда написаны им в разное время, независимо одна от другой, и некоторое время представляли самостоятельные повествования, λογοι, которые лишь в последнюю пору жизни автор задумал связать в одно целое и расположить их в порядке соответственно принятому теперь плану, а не хронологической последовательности первоначального составления их. Повторения и противоречия в дошедшей до нас редакции служат основанием этой гипотезы и вместе указанием на то, что последняя редакция сочинения не доведена была до конца. Чтения автором отдельных частей до завершения целого допускаются представителями обеих теорий.

Обе гипотезы в недавнее время нашли себе видных представителей в лице берлинского академика Кирхгофа и венского ученого Бауэра, которые вызвали на свет довольно значительную литературу.

Отправляясь от общих положений Дальмана, Кирхгоф попытался определить с возможной в подобных случаях точностью время и место написания различных частей истории. Исходным пунктом его служит наблюдение, что обещание автора рассказать подробнее некоторые события ассирийской истории (I, 106. 184) осталось невыполненным, хотя удобный для этого случай представлялся при описании восстания вавилонян (III, 150). Потом, упомянув кратко о восстании мидян против Дария (I, 130), историк не возвращается более к этому акту в той части истории, которая занята первыми годами царствования Дария (III, 88 сл.). Признавая последовательность и определенный план в работе, критик не находит иного объяснения этих пробелов, как забывчивость автора, которая в свою очередь вызвана была долговременным перерывом в деятельности автора, а перерыв должен был наступить между 88 и 150 главами III книги. Здесь помогают Кирхгофу предания о Геродотовых чтениях в Афинах между 445/4 годами, о выселении в Фурии, а равно несколько стихов Софокловой «Антигоны», поставленной на сцене в 440 году. Дело в том, что героиня Софокла высказывает ту же своеобразную мысль, что и жена Интафрена у Геродота (III, 114), именно, что терять брата тяжелее, чем мужа и детей, сходство это могло быть только последствием заимствования трагиком у историка. Далее, III книга (125) содержит подробный рассказ о судьбе кротонского врача Демокеда, составленный на основании сведений самих кротонцев, следовательно в Южной Италии; рассказ этот входит эпизодически в повесть об Оронте и Поликрате, которая начинается со 120 главы той же III книги. Таким образом, 119 глава III книги является заключением первой части истории, написанной в Афинах до переселения автора на новое местожительство. В Фуриях написаны Геродотом конец III книги, вся четвертая и первая половина V. Вследствие продолжительного перерыва в работе автор забыл о своем обещании, равно как и о том, что не рассказал еще с надлежащими подробностями о восстании мидян. В V книге (77) речь идет о пропилеях на афинском акрополе, оконченных в 432 году при Перикле; следовательно, заключает Кирхгоф, историк был вторично в Афинах после этого термина. Геродот не знает о землетрясении на Делосе, которое приурочивается Фукидидом (II, 8) к весне 431 года, но ему известно изгнание египтян с острова, случившееся в лето 430 года^[45], к каковому времени и относит критик вторичное прибытие Геродота в Афины. Самое позднее событие, на которое намекает Геродот в своей истории, есть, по мнению Кирхгофа, вторжение пелопоннесцев в Аттику в 428 году (IX, 73); вскоре после этого историк умер, не доведя труда своего до конца.

Таково в кратких чертах теоретическое построение Кирхгофа, мастерски, с неуклонной последовательностью возведенное на основе Геродотова текста с привлечением к делу некоторых преданий.

Только громадный научный авторитет Кирхгофа и замечательная методическая последовательность в аргументации могли скрывать некоторое время ее слабые стороны.

Прежде всего критик изменяет своему основному правилу – держаться исключительно текста писателя. На самом деле он ищет опоры в преданиях о чтении Геродотом своей истории и государственной награде историка, верит, будто элегия Софокла обращена была к нашему историку; далее сомнительные стихи «Антигоны» признает подлинными и, во всяком случае, весьма раннего происхождения, тогда как почти несомненная подложность их лишает этот аргумент всякого значения. От одного из подобных доводов критик впоследствии отказался сам. По его уверению, «ассирийские повествования» (ʼΑσσυριοι λογοι) должны были эпизодически входить в дальнейшее изложение, тогда как гораздо вероятнее, что Геродот собирался написать отдельное сочинение об Ассирии. Замечание Геродота о положении квадриги на пропилеях (V, 77) было бы невозможно, если бы автор имел в виду пропилеи Мнесикла, оконченные при Перикле в 432 году: в Перикловых пропилеях Геродотово положение квадриги немыслимо, или же историк говорит об этом только по слухам. Вообще во второй части Геродотова сочинения нет ни одного места, которое вынуждало бы нас приурочивать составление его к Афинам. С другой стороны, мы уже знаем, что знакомство автора с Южной Италией обличается не с III книги (125), а с самого начала первой книги. Мало того: во II книге (177) историк говорит об афинянах «те» (εκείνοι), следовательно, пишет о них не в Афинах, а сравнение пути от моря до Гелиополя с дорогой, идущей от афинского жертвенника до храма Зевса Олимпийского (II, 7), нисколько не обязывало писателя производить эти вычисления в Афинах. Потом, каким образом допустить, что писатель, работающий по определенному плану, что составляет одно из основных положений Кирхгофа, принимается после перерыва за продолжение работы, не справившись предварительно с тем, что у него написано, и допускает пробелы по забывчивости? Что историк не забыл о Дарии, лучше всего показывает начало IV книги. Далее, первые две с половиной книги Геродотовой истории менее всего способны были привести афинян в восторг и подвигнуть их на необычайно щедрое вознаграждение автора. Наконец, гипотеза Кирхгофа вынуждает нас верить, что текст Геродота с самого начала вышел из рук автора в том виде, в каком мы имеем его теперь, что отдельные выражения, относящиеся к каким‑либо современным событиям, не могли быть занесены потом в другом месте, со слов более или менее осведомленного свидетеля.

Ввиду всего сказанного понятно, почему число сторонников Кирхгофа в настоящее время весьма незначительно, а возражения против его построений высказываются с разных сторон и с различных точек зрения.

Десять лет спустя после первого появления гипотезы Кирхгофа Ад. Бауэр выступил на защиту и детальнейшее обоснование положений, выставленных раньше Гейзе и Шеллем.

Присутствие в сочинении Геродота некоторых противоречий, повторений, более подробное повествование о предметах и лицах не в первых частях истории, где они лишь кратко упоминаются, но в последующих, прибавка отчества не при первом упоминании лица составляют основу аргументации Бауэра. Сами термины λογος, λογα имеют у критика значение самостоятельных первоначально повествований, из которых в нынешней редакции выделяются яснее и легче прочих египетские, лидийские, скифские и ливийские истории; дополнением к этим историям служит рассказ о первых временах Персидского царства при Кире, Камбисе и Дарии, а в этот последний вставлены известия о Самосе и его истории. Хронологические определения Кирхгофа Бауэр принимает, считая их, однако, показателями времени не первоначального составления частей, но заключительной редакцией целого труда; первая часть его приведена в теперешний вид в Фуриях, вторая с половины V книги в Афинах. Самосские истории написаны на Самосе, откуда автор отправился в Элладу. Быть может, тогда же, до прибытия в Афины, составлено мидо – персидское повествование и обработан рассказ о походе Ксеркса, читанный в Афинах в 445/4 году; дополнением к нему, написанным, вероятно, около того же времени, была повесть о походе Датиса и Артафрена. Из Афин совершены те путешествия, плодом которых были истории Лидии, ионийского восстания, Афин и Спарты. В Афинах же написана повесть о скифах, чему предшествовало посещение автором Фракии и Скифии.