Всеми своими мыслями Гитлер боролся в то время с искушением отклониться от собственноручно начертанного курса, отказаться от получения власти законным путем и добыть ее кровавой революцией. Ближайшие сотрудники все время настойчиво предлагали Гитлеру прекратить выжидать и заняться революционной борьбой. В себе самом он ощущал противоречие между революционным темпераментом, принуждавшим к страстным действиям, и политической искушенностью, подсказывавшей идти прочным путем политических комбинаций, чтобы потом «поквитаться со всеми». Нет никаких сомнений, что накануне осенних выборов 1932 года мы были близки к открытой вспышке национал-социалистической революции. Для партии это означало бы смерть. Восстание было бы жестоко подавлено войсками рейхсвера. В разговорах того времени снова и снова всплывала одна и та же мысль: «Коричневым батальонам – свободу действий!» Гитлер рисовал себе самому и своему окружению шансы внезапного захвата ключевых пунктов государственной и экономической власти. С особым интересом он останавливался на возможности развязать кровопролитные уличные бои, связанные с подавлением марксистского восстания. Насколько основательно были разработаны планы государственного переворота, показали действия нацистов летом того же года. Это было совсем не самоуправство партийных лидеров на местах. Все нити вели непосредственно к Гитлеру. Такие действия соответствовали его темпераменту, запросам его фантазии и его представлениям об историческом величии, которое будто бы недостижимо без кровопролития.

Здесь выразилась та же противоречивость чувств, которая недавно заставила фюрера Третьего рейха колебаться между желанием стать «величайшим полководцем всех времен» и необходимостью следовать уже однажды избранным путем «комбинирования, добыть власть хитрым маневром, коварством создать империю». Люди Гитлера упрекали его в том, что он упустил момент для решающего удара. И действительно, в 1932-м экономический кризис начал понемногу ослабевать. Приток в партию уменьшился. Соперники Гитлера усилились и стали обгонять его. Поставленный в трудное положение, лишенный всякой возможности действовать, Гитлер видел, как рушатся все его планы прихода к власти. Президентские выборы принесли его партии тяжелое поражение. С тех пор, как Папен пришел к власти, Гитлер с ненавистью наблюдал, как этот проклятый соперник с легкостью и беззаботностью юного кавалерийского офицера преодолевает многочисленные политические препятствия, представлявшие особый интерес для Гитлера и его Борьбы. Например, Папен занял прусскую полицию и лишил прусских марксистов государственной платформы. А Гитлер, нетерпеливо и страстно жаждавший действия, вынужден был бездельничать и разыгрывать отпускника в Баварских горах, тогда как время шло и Папен опережал его, осуществляя его же планы.

План в ящике стола

Кстати, о планах. Расспросы Гитлера о положении в Данциге касалась экономики. Я вспомнил о задаче, в то время поставленной Гитлером перед партией: составить программу трудоустройства населения. Дилетантство, с каким честолюбивые делопроизводители разных участков составляли рабочие планы, из которых затем должна была получиться единая программа по преодолению безработицы, вызывало большие сомнения в серьезности намерений партии. Вдобавок именно в это время два партийных эксперта по технико-экономическим программам, Федер и Лявачек, вынесли на суд общественности (в лице партийных «собраний интеллигенции») свои экономические теории, весьма странные и отнюдь не убедительные; у экономистов они вызывали смех, у образованных членов партии – мучительное недоумение. Я спросил Гитлера (о его отношении к Федеру я тогда еще не знал), как же будет финансироваться эта экономическая программа? «Мне кажется, – сказал я, – что теория Федера означает не что иное, как финансирование с помощью инфляции».

«Почему же? – спросил Гитлер и недружелюбно посмотрел на меня. – Впрочем, финансирование меня не беспокоит. Дайте мне только волю. Убрать спекулянтов – и не будет никаких трудностей».

«Но ведь цены невозможно удержать, если финансировать трудоустройство таким образом, – решился я возразить. – Федеровские текущие счета тоже будут способствовать инфляции».

«Инфляция наступает, если ее хотят, – возмущенно отрезал Гитлер. – Инфляция – это когда не хватает дисциплины. Недисциплинированные покупатели и недисциплинированные продавцы. Я позабочусь о том, чтобы цены были стабильными. Для этого у меня есть штурмовики. Горе тем, кто будет повышать цены. Нам не нужно никаких юридических оснований. Партия сама справится. Смотрите сами: в каком магазине штурмовики один раз наведут порядок – в другой раз там такого уже не случится».

Форстер удовлетворенно кивнул, такая экономическая дисциплина ему понятна.

«Впрочем, – продолжал Гитлер, – теории Федера и Лявачека меня не волнуют. Я обладаю даром сводить любую теорию к ее реальной сути. И в свое время я непременно это сделаю. Выдумками я бы ничего не добился. Не стоит требовать от этого Федера и его людей, чтобы их слова сбывались – даже если их санкционировала партия. Пусть они говорят, что хотят; когда я буду у власти, я позабочусь о том, чтобы они не наделали глупостей. Если кто-то возбуждает беспорядки, Форстер, сделайте так, чтобы он замолчал. Люди не умеют думать просто. Все им надо усложнить. А я обладаю даром упрощать, и тогда сразу все получается. Трудности существуют только в воображении!»

Он прервался. Пренебрежение Гитлера к Федеру в то время было мне еще в новинку. Это было интересно прежде всего как знак превосходства Гитлера над своим окружением. Гитлер, определенно, обладал даром упрощать и делал это – до какой-то степени – конструктивно. Подобно большинству самоучек, он имеет дар пробиваться сквозь стену предубеждений и традиционных мнений специалистов и при этом он вновь и вновь открывает ошеломляющие истины.

«И эти „капитаны индустрии“ мне не указ. Тоже мне, капитаны! Хотел бы я знать, где их капитанский мостик! Они простые люди, дальше своего носа ничего не видят. Чем ближе их узнаешь, тем меньше их уважаешь». – Гитлер пренебрежительно махнул рукой. Форстер принялся взахлеб рассказывать о проектах трудоустройства населения, которые собраны в его гауляйтерстве так называемым инженерным подразделением на случай прихода к власти. Я заметил нетерпение Гитлера и добавил, что речь пока идет о «сыром» проекте, не хватает разработки в деталях. Мне кажется, что руководству следует расставить в проекте приоритеты, исходя из возможностей финансирования.

«Надо только поджечь запал, – возразил Гитлер. – Каким образом я это сделаю, не столь важно. Экономический оборот должен двигаться по кругу, а мы должны замкнуть этот круг, чтобы силы нашей экономики не вытекали за границу. Я могу легко добиться этого – как наращиванием вооружений, так и строительством жилых домов или поселков. Еще я могу дать безработным больше денег, чтобы они могли удовлетворить свои потребности. Тем самым я создам покупательную способность и дополнительный оборот. Но все это – просто и совсем не сложно; мы сделаем это, чтобы наши люди обрели силу воли и не боялись некоторых неизбежных трудностей. И пусть профессора думают что хотят – я считаю, что это вовсе не тайное учение, а дело здравого рассудка и воли».

Заметно было, что Гитлер не придает большого значения планам трудоустройства. В эту пору полной бездеятельности они явно казались ему таким же развлечением, как фантазии о стройках, поселках, сельскохозяйственной мелиорации, техническом прогрессе.

Весь его «план в ящике стола», как и многое другое, был лишь средством для достижения цели. Это был сверкающий мыльный пузырь, а не плод серьезной работы. И даже сам фюрер не верил, что эти труды имеют какую-нибудь ценность. Он занимался ими ради пропаганды, для воспитательных целей и нимало не заботился об их результатах.

Таким образом, ни один план из его «стола» не рассматривался всерьез. Весь багаж, с которым Гитлер пришел к власти, состоял в его неограниченной уверенности, что он со всем справится, в примитивном, но действенном правиле: что приказано, то исполнят. Может быть, это правило скорей скверно, чем верно, – но время идет, а дела все еще обстоят именно так.

За поведением Гитлера всегда стояли свобода от предрассудков и крестьянская хитрость, которую сейчас кое-кто склонен называть едва ли не великолепной. И при пустом «столе», по мнению Гитлера, все потом прошло просто замечательно. А приключившиеся трудности – это дурной умысел реакционеров, которые хотели саботировать выполнение его распоряжений. Трудностей, заключавшихся в самой сути дела, Гитлер не признавал. Он видел только неспособность одних людей и злой умысел других.

Впрочем, ему действительно повезло с пустым «столом». Господин Шахт заполнил эту зияющую пустоту своими остроумными идеями. Нетрудно догадаться, что без этого «волшебника» самоуверенность Гитлера очень скоро получила бы несколько тяжелых ударов. А несколько лет спустя Гитлеру пришлось уволить Шахта – уж очень настойчиво тот требовал регулировать затратную экономику. Гитлер пытался «вразумить» его рассказами о своем счастливом прошлом: как когда-то, в годы борьбы за власть, Гитлеру случалось требовать денег у партийного кассира Шварца, а тот постоянно отвечал: «Господин Гитлер, в кассе ничего нет». Тогда Гитлер стучал кулаком по столу: «Шварц, завтра к утру мне нужна тысяча марок». И на другой день тысяча марок появлялась. «Откуда он их брал, мне все равно».

Гитлер всегда не очень заботился о финансировании. Очевидно, в определенный период это было его сильной стороной. Все гауляйтеры подражали Гитлеру в этом. «Деньги у нас есть, в неограниченном количестве», – ответил мне Форстер, гауляйтер Данцига, когда я сказал ему, что финансирование его грандиозных строительных планов вызывает у меня опасения. Когда мы приехали к Гитлеру, Форстер интересовался в первую очередь техническими изобретениями.

«Господин Гитлер, – вступил я в беседу, когда Гитлер, погрузившись в свои мысли, вперил взор во что-то невидимое перед собой, – а что вы думаете о новых изобретениях? Можем ли мы рассчитывать на их революционный эффект? Ведь эти изобретения далеко не всегда требуют больших капиталовложений и далеко не всегда создают новые затратные статьи?»

«Мне кажется, – Форстер явно не мог уловить связи, – что техническая оснащенность всей нашей жизни поднимется еще на одну ступеньку, как это было в эпоху открытия паровой машины, возникновения электротехнической, автомобильной и химической промышленности, не так ли?»

Я полемизировал с мнением Лявачека, сказавшего, будто прошло время великих открытий, способных произвести переворот в жизни. Очевидно, поэтому он и пришел к своей непонятной теории о дешевом накоплении электроэнергии посредством электролитического производства водорода и к систематическому строительству водяных каскадов для производства дешевой электроэнергии.

«Инженеры – дураки, – грубо прервал меня Гитлер. – У них есть идеи, может быть даже полезные, но что за глупость делать из них обобщения. Пусть Лявачек строит свои турбины, а не открывает новые статьи затрат для экономики. Не связывайтесь с ним. Я не знаю, на чем он помешан. Господа, все это чушь! Мир НЕ повторяется. Что годилось для XIX века, то уже не годится для XX. Открытия уже не случаются сами собой, как подарок судьбы. Сегодня все в наших руках. Мы можем рассчитать, когда и в каком направлении следует ожидать новых открытий. Открытия делаются постоянно. Наша задача – давать им ход. И вот тут наше слабое место: мы НЕ даем им хода. Мы упускаем возможности. Все дело – в силе воли. Сегодня уже нельзя полагаться на естественный ход событий. Богатым странам, у которых все есть, открытия уже не нужны. Зачем они им? Они для них неудобны. Они хотят сохранить свои заработки. Они хотят спокойно спать, эти богатые народы – Англия, Франция и Америка. Здесь Лявачек прав – то, что прежде было игрой случая, теперь следует делать сознательно. Мы должны сами устраивать себе счастливые случаи. Мы это можем! Вот в чем значение „великих работ“, за которые возьмутся государства, а не спекулянты и банковские жиды – эти заинтересованы сейчас только в том, чтобы не допустить ничего подобного. Поэтому мы, немцы, должны освободиться ото всех