Цитаты из книги «Магия книги. Эссе о литературе»

Дело в том, что каждый, взрослый человек или юнец, сам должен найти свой путь в мир книг, хотя подсказка или дружеский совет и много значат. Иным уже в ранней юности привольно и радостно открывать для себя поэтов, тогда как у других уходят долгие годы, пока они не поймут, какое чудесное наслаждение – читать стихи. Можно, начав с Гомера, прийти к Достоевскому, или наоборот; можно взрослеть вместе с поэтом и только на закате дней приступить к чтению философов, или наоборот, – здесь сотни путей. Но есть только один закон и только один путь сформировать себя и духовно вырасти благодаря книгам – уважение к тому, что читаешь, терпеливое стремление понять автора, скромное приятие другой личности и внимание к ней. Читающий ради времяпрепровождения, пусть даже читает он очень много и только очень хорошие, лучшие книги, будет прочитывать их и забывать, а в конце концов останется бедняком, каким был. Но если читать книги так, как мы слушаем речи друзей, они раскроются тебе и станут твоими. Прочитанное не ускользнет и не затеряется в памяти, но останется с тобой, будет тебе принадлежать, будет радовать и утешать так, как это умеют только друзья.

Читать книгу – для хорошего читателя это значит постигать существо другого человека, его образ мыслей, это желание понять другого человека и, может быть, сделать своим другом. Особенно читая поэзию, мы узнаем не только маленький кружок лиц и немногие события, но прежде всего – самого поэта, его видение жизни, его темперамент, его внутренний облик, наконец, его слог, его художественные средства, ритм его мысли и речи. Читатель открывает для себя подлинное воздействие книги, только если какое-то произведение его захватило, если он начинает понимать автора, узнает его, завязывает с ним отношения.

Нечто похожее происходит у меня и с плохими стихами. Они вдруг перестают казаться плохими, у них появляется аромат, своеобразие, ребяческая наивность, а их несомненные изъяны и слабые стороны так трогательны, оригинальны, милы и восхитительны, что прекрасное стихотворение, которое вообще-то любишь, по сравнению с ними кажется бледным и шаблонным.

Такое чувство иногда возникает у нас по отношению к какому-нибудь профессору, чиновнику или сумасшедшему: обычно ты знаешь наверняка, ты убежден, что господин чиновник – безупречный гражданин, не вызывающее нареканий чадо Божие, правильно пронумерованный и полезный элемент человечества, а безумец – бедняга, несчастный больной, его терпят, жалеют, но никакой ценности его особа не представляет. Однако в иные дни, или хотя бы часы, – скажем, когда вопреки обыкновению долго имеешь дело с чиновниками, профессорами или сумасшедшими, – вдруг понимаешь, что истинно прямо противоположное: оказывается, безумец это тихий, уверенный в себе счастливец, мудрец, любимец Бога, цельный характер, в своей вере вполне довольный собой; профессор же и чиновник кажутся никчемными, заурядными типами, безликими, блеклыми фигурами, каких найдется двенадцать на дюжину.

К тому же, как всегда случается со всем привычным и хорошо известным, сама эта уверенность однажды показалась мне сомнительной, мое знание вдруг стало скучным, сухим, неживым, в нем обнаружились пробелы, во мне поднялся протест против этого знания, и наконец оно предстало вовсе не как знание, а как что-то отжившее, оставшееся в прошлом, и никакой ценности в нем я уже не находил.

Сегодня у меня также есть несколько особенно любимых поэтов, и некоторые из них – те, кого я любил и в молодости. Но сегодня у меня вызывают сильнейший скепсис как раз те стихи, которые своим звучанием напоминают кого-нибудь из моих любимых поэтов.

Вот уже сто лет ученые и простые любители толкуют вторую часть гетевского «Фауста», предлагая иногда прекрасные, иногда откровенно глупые, иногда поразительно глубокие, иногда самые пошлые трактовки. Однако в каждом поэтическом произведении – в сокровенной его глубине – таится неизъяснимая многозначность, или, выражаясь языком современной психологии, «избыточная символическая детерминация». Не осознав, пусть даже один-единственный раз, ее бесконечного обилия и невозможности окончательного истолкования, ты останешься ограниченным

Хотя бы раз в жизни – хотя бы день, хотя бы час – побудь на этой третьей ступени, шагни дальше, за чтение, и ты (вернувшись назад, а это легко!) станешь стократ лучшим читателем, лучшим слушателем и истолкователем всего, что ни написано другими. Хотя бы раз взойди на эту ступень, где камень при дороге имеет в твоих глазах не меньшее значение, чем Гете и Толстой, – и у Гете, Толстого, у всех писателей ты с этих пор будешь открывать несравнимо больше ценностей, соберешь больше сладкого меда, обретешь больше утверждений жизни и твоего собственного бытия. Ибо творения Гете – это не Гете, и тома Достоевского – не Достоевский, а лишь попытка, сомнительная, так и не достигшая цели попытка покорить многоголосый, многозначный мир, центр которого есть сам писатель.

Тот, кто надолго задержался бы на этой стадии, перестал бы читать. Впрочем на ней никто не остается долго. Но и тот, кто совсем не знаком с этим состоянием, – читатель плохой, незрелый. Он так и не узнал, что вся поэзия и вся мудрость мира живут и в нем самом, что даже величайший поэт черпает из

Он давно знает, что всякая идеальная точка зрения – это полюс, у которого есть противоположный полюс, столь же значимый.