Учитель между тем продолжал рассуждать:

– Например, сделайте доклад о…

– Нетопырях, жуках и жабах – слугах Сикораксы, – прошептал я тихонько. Но прямо в точку.

Пение у нас ведёт мисс-Вайолет-на-шпилистых-шпильках. Это не из Шекспира. «Шпилистые шпильки» когда-то придумал Данни Запфер. Потому что более тонких и высоких каблуков никто из нас никогда не видел. Так вот, в тот день мисс-Вайолет-на-шпилистых-шпильках решила, что у нас в классе слишком много альтов, и велела мне переместиться в группу сопрано.

– Почему я?

– У тебя чудный высокий голос, Холлинг.

– Я не могу петь сопрано.

– Споёшь. Ты отлично вытягиваешь высокие ноты.

Я отправился к девчонкам.

– У тебя чудный высокий голос, Холлинг, – едко повторил Данни мне вслед.

– Клеврет, – буркнул я.

Мирил потеснилась, и я встал рядом с ней, за один пюпитр.

– А ты и не знал, что умеешь женским голосом петь? – съязвила она.

– Кроты слепые! Змеи своим шипеньем вас сведут с ума! – ответил я.

Ух, как здорово! Я и вправду поднаторел, комбинируя разные строчки.

Мирил схватила меня за руку.

– Как ты сказал?

Тут мисс-Вайолет-на-шпилистых-шпильках постучала дирижёрской палочкой, призывая нас к тишине. Потом она вскинула руки, взмахнула ими медленно и величественно – и мы запели попурри из американских якобы народных песен, от которых наши сердца якобы обязаны преисполниться любви к родной стране. Я сделал вид, что изо всех сил стараюсь вытягивать верхние ноты. А их оказалось предостаточно.

Мирил так и не отцепилась от моего локтя.

– Как ты сказал? – снова спросила она в паузе между куплетами.

– Я только лишь странник на бренном пути… – пел я.

– А ну повтори, что сказал! – прошептала Мирил.

– Бреду сквозь земные печали и горе…

Рука Мирил угрожающе потянулась к моему горлу.

Мисс-Вайолет-на-шпилистых-шпильках снова постучала дирижёрской палочкой. Хор смолк.

– Мирил-Ли! – громко сказала учительница.

Мирил опустила руку. Щёки её пылали ярким румянцем, какой увидишь только в мультиках по телевизору.

– Мирил-Ли Ковальски, – повторила мисс Вайолет. – Я отправила Холлинга в группу сопрано не для того, чтобы ты с ним заигрывала.

На этих словах лицо у Мирил стало такое… такое… будто она мечтает провалиться сквозь землю. Точнее, чтобы земля разверзлась и поглотила её разом, окончательно и бесповоротно. Всё у неё стало круглым: глаза, рот, ноздри и даже веснушки.

Мисс Вайолет постучала палочкой, и мы запели развесёлую песенку в стиле кантри:

 
Люди – плуты, хитрецы и обманщики,
Все мечтают поднабить свои карманчики…
 

Тут Мирил наступила мне на ногу и принялась давить и давить – со всей силы. Я сдержался и даже не ойкнул. А сдержаться-то не очень просто. Сразу вспомнишь о мире, полном скорби, и о бренном людском пути тоже не забудешь.

Потом была физра, и мы накручивали круги по стадиону вместе с восьмиклассниками. От них – особенно от брата Дуга Свитека – разило табачным дымом.

– Эй, Вудвуд! – окликнул меня тренер Кватрини. – По-твоему, это бег?

Когда имеешь дело с учителем физкультуры, милость вообще не действует – ни по принуждению, ни без. Никак.

А бежать я не мог по одной простой причине: до самого конца попурри, пока мы пели «В дороге я грущу» и до третьего куплета «Блюза моей печали», Мирил ввинчивала каблук мне в ногу. И если у медиков существует диагноз «внутриножное кровотечение», то я себе этот диагноз поставил однозначно.

– Отродье ведьмы, – пробормотал я себе под нос. Так чтобы не слышал тренер Кватрини. – Пёстрый шут! Клеврет!

Зато меня услышал брат Дуга Свитека. Оказалось, он бежит по соседней дорожке как раз позади меня.

– Это чё? – спросил он.

– Что «чё»?

– Чё ты сказал? – Брат Дуга Свитека снизил скорость, поскольку хотел добиться от меня ответа, а я едва ковылял. – Чё такое «клеврет»?

– Ну… это… – Я замялся.

– Говори! – потребовал брат Дуга Свитека.

– Это типа…

– Сам не знаешь!

– Ну, клеврет… он съел кучу клевера, объелся, и теперь его вот-вот вырвет. Будет весь в блевоте.

На этом моя фантазия иссякла. Я мог думать только о ноге. Сами понимаете: внутриножное кровотечение.

– Говоришь, клевером объелся? – сказал брат Дуга Свитека вполне миролюбиво. – Всего-навсего?

– Ага.

– А-а… Тогда ладно. Побёг я. – И он рванул вперёд, оставляя за собой терпкий табачный запах.

* * *

Когда одноклассники отчалили – кто в синагогу, кто в собор Святого Адальберта, миссис Бейкер выдала мне проверочный тест по пьесе «Буря». Сто пятьдесят вопросов. Сто пятьдесят! Да самому Шекспиру на добрую половину этих вопросов слабо́ ответить!

– Что ж, – произнесла миссис Бейкер, – покажите, что вы прочитали и усвоили, мистер Вудвуд.

Взяв тест, я уселся за свою парту и достал карандаш.

– Кстати, в тесте нет ни одного вопроса по крепким выражениям, которые употребляет Калибан, – добавила миссис Бейкер. – Их-то вы точно усвоили, можно не проверять.

Да, учителя, как видно, и вправду обладают каким-то шестым чувством. Или ген у них такой есть, учительский. Как ни назови, всё равно мурашки по коже. Наверно, когда человек открывает в себе этот ген, он и принимает решение стать учителем. Просто с такими сверхспособностями ничего другого не остаётся – только в учителя.

Я принялся за работу. Карандаш скрёб по бумаге, а наверху, за потолочными плитами, скреблись Калибан и Сикоракса.

Тест я сдал за пять минут до конца учебного дня. Миссис Бейкер невозмутимо приняла у меня листы и, достав из нижнего ящика толстый красный фломастер, сказала:

– Постойте рядом, мистер Вудвуд. Сейчас вместе посмотрим, что у вас получилось.

Прозвучало это так, словно мне предлагалось встать рядом с зубным врачом и посмотреть, как мне будут сверлить дырку в зубе.

Первые четыре ответа оказались неправильными, и миссис Бейкер один за другим перечеркнула их жирными красными крестами. Прямо-таки насмерть ранила мой тест, и он, истекая чернильной кровью, ждал нового нападения.

– Н-да, начало не самое удачное, – заметила миссис Бейкер.

– Не действует по принужденью милость, – произнёс я.

Она подняла глаза и – улыбнулась! Настоящей, не учительской улыбкой! Надо же! Оказывается, миссис Бейкер умеет улыбаться.

– А на весах всего лишь мяса фунт. Не больше и не меньше, – произнесла она.

Если бы!..

Впрочем, не то Бог и в самом деле явил мне свою милость, не то я просто втянулся, но ответы на последующие вопросы были чаще правильные, чем неправильные. Чернильная кровь перестала хлестать из зияющей раны, превратилась в ручеёк, а потом и вовсе иссякла. На последние тридцать вопросов я ответил без единой ошибки.

– Что ж, мистер Вудвуд, поздравляю. Кривая вывезла.

Что ещё за кривая? Куда вывезла? Наверно, какое-то ругательство Калибана, на которое я не обратил внимания.

– К следующей среде переделайте всё, что сделали в тесте неверно. И перечитайте «Бурю» заново.

– Заново? – вырвалось у меня. Прочитать четыре раза «Остров сокровищ» – дело понятное. Но не пьесу Шекспира! Пусть даже самую хорошую.

– В «Буре» помимо витиеватых проклятий есть много интересного. Вы обнаружите это при повторном прочтении.

– Повторном?! – Я возмутился и даже не порывался это скрыть.

– Повторение – мать учения, вы об этом слышали? – Миссис Бейкер усмехнулась. – Кстати, это не фигура речи, а чистая правда. Перечитайте, не пожалеете.

Вот так.

В целом эта среда выдалась не такой уж плохой. Не считая внутреннего кровотечения. В стопе. И наружного – в начале теста. Кровищу миссис Бейкер моему тесту, конечно, пустила, не без этого. Ну и сам тест в сто пятьдесят вопросов длиной – тоже не подарок. Да ещё эта дикая идея перечитать «Бурю»… Но в остальном – неплохо.

Я – прихрамывая, но бодро – шёл домой и размышлял, что, если начать прямо сегодня и читать по одному акту за вечер, к следующей среде я как раз уложусь, без особого напряга. Дело на этот раз должно пойти побыстрее, ведь текст уже знакомый.

Короче – жизнь налаживалась. Я повеселел, и мир вокруг меня тоже. Сами знаете, как это бывает: идёшь себе, а тут солнце из-за тучки выглянет, воробьи зачирикают, ветерок тёплый ластится. И получается, что ты счастлив и весь мир счастлив вместе с тобой.

Удивительное ощущение!

Но не слишком ему доверяйте. Особенно в ноябре. Особенно на Лонг-Айленде.

Потому что на вашем пути может случиться булочная. Например, булочная Гольдмана. И когда вы, прихрамывая, будете идти мимо, на вас пахнёт свежей сдобой, а на витрине вы увидите целую горку пирожных с кремовой начинкой. Румяных, кругленьких, воздушных… И вы, как и я, вспомните, что за эти пирожные вас запросто могут убить. Шейлок уже занёс кинжал над сердцем Антонио. Над моим сердцем…

Я решил, что пирожные для одноклассников надо раздобыть непременно. Целее буду. В конце концов, можно попросить у родителей денег вперёд, за следующую неделю.

Только шансов что-то выклянчить мало. Не больше, чем у Шейлока получить назад свои дукаты.

Впрочем, вечером я воспрянул духом и понадеялся, что шансы всё-таки есть, потому что отец принёс домой радостное известие: «Вудвуд и партнёры» подписали контракт с «Бейкеровской Империей спорта». Они будут проектировать новое здание и перестраивать все старые – всю сеть спортивных магазинов семейства Бейкер. А их великое множество – почти в каждом городке на Лонг-Айленде. Отец подхватил маму, закружил, и они, танцуя, прикружили в Идеальную гостиную, под свежеоштукатуренный и побелённый потолок. Оттуда они утанцевали на кухню, потом снова в гостиную, на крыльцо, вниз по ступеням и принялись танцевать на Идеальной дорожке, что ведёт от улицы к нашему дому. Наверно, азалии под мешковиной порозовели от смущения.

Вы, может, не в курсе, так я вам скажу: если пресвитерианцы пускаются в пляс перед собственным домом, у всех на виду, значит и вправду случилось что-то из ряда вон выходящее.

– Мы получили контракт, мы получили контракт, мы получили контракт, мы получили контракт, – пел отец во весь голос, словно рассчитывал, что в помощь ему сейчас грянет целый симфонический оркестр. Как в фильме «Звуки музыки».

Когда они с мамой впорхнули обратно в прихожую, я решил, что удачней момент и придумать трудно.

– Пап, пожалуйста, дай мне сейчас денег за следующую неделю…

– Мы получили контракт, ни за какие коврижки, мы получили контракт…

* * *

В ту ночь мне снился Калибан, который подозрительно смахивал на Данни Запфера. Он сидел в ногах моей постели и рассказывал, как ужасно – весь обмётанный прыщами и волдырями – закончу я своё земное существование, если на следующей неделе не принесу профитроли. Потому что три недели, которые я себе выпросил, чтобы исполнить требование одноклассников, неумолимо подходили к концу. «Берегись! Берегись!» – повторял Калибан-Данни. И, видимо, не шутил.

И вот в пятницу я пришёл в булочную Гольдмана и выложил на прилавок все свои деньги – два доллара и сорок пять центов.

– Два доллара и сорок пять центов, – объявил мистер Гольдман, пересчитав монеты. – Это же целая куча денег! Можно столько всего купить! Чего желаете?

– Двадцать две профитролины.

Быстро перемножив всё в уме, мистер Гольдман сказал:

– Нужно добавить ещё два доллара и восемьдесят центов.

– Мне не сейчас нужно… на следующей неделе…

– Всё равно не хватает двух долларов и восьмидесяти центов.

– Я могу поработать. Могу посуду мыть…

– На что мне твоя работа? У меня и свои две руки имеются. Посуду моют, денег не просят.

– Я убирать могу! Подметать, пыль вытирать…

Мистер Гольдман, уже молча, продемонстрировал мне свои две руки, которые прекрасно справляются с любой работой.

Я вздохнул.

– Неужели вам совсем-совсем никакая помощь не нужна?

– Нужна. Но иного рода. Мне нужен мальчик, который знаком с творчеством Шекспира. Но где в наше время такого сыщешь? Да нигде! Школы стали никуда не годные… Шекспира не проходят… кошмар!

Думаете, я всё выдумал? Нет! Он так и сказал: «Мне нужен мальчик, который знаком с творчеством Шекспира».

– Я знаком! – произнёс я.

– Ну ещё бы! Тебе же профитроли нужны, а денег не хватает.

– Я правда читал Шекспира.

Мистер Гольдман подтянул белый фартук и сказал:

– И что ты там начитал? Рассказывай.

Я припомнил кусок из «Бури», причём вовсе не проклятия Калибана! Миссис Бейкер напрасно решила, что меня заинтересовали только ругательства.