Но еще до того, как Киппс заметил огоньки, что мерцали в глубине глаз Энн Порник, дядя решил определить племянника по мануфактурной части и начал соответствующие переговоры. Школа осталась позади окончательно и бесповоротно. И это сейчас было самое главное. Стояло жаркое лето. Расставание со школой отпраздновали шумно и весело, и, заботясь о своем добром имени, Киппс свято выполнил превосходное правило – на прощание платить долги. Всем своим врагам он надавал тумаков, повыворачивал руки и наподдал по ногам; тем же, кто с ним дружил, он раздал свои неоконченные тетради, все учебники, коллекцию камешков и форменный головной убор и на последних страницах их книг тайком написал: «Помни Арти Киппса». Потом он сломал жиденькую тросточку Вудро, всюду, где только мог, вырезал перочинным ножиком свое имя и разбил окно в буфетной. Он так упорно твердил всем и каждому об ожидающей его карьере морского капитана, что уже и сам почти верил в это. И вот наконец он дома и больше никогда в жизни не вернется в школу.
В первый день он поднялся чуть свет, выскочил на залитый солнцем двор и трижды пронзительно свистнул – этот особенный тройной свист неизвестно почему ученики академии, а также и они с Сидом считали военным кличем гуронов. Но, вспомнив о вражде дяди с мистером Порником, спохватился и сделал вид, будто вовсе и не свистел, а с почтительным восхищением взирал на новую секцию мусорного ящика, пристроенную дядей. Впрочем, его невинному виду не поверил бы и грудной младенец.
Через минуту из угодий Порников прозвучал ответный клич. И Киппс запел: «В полдевятого ля-ля жди за церковью меня». И кто-то невидимый пропел в ответ: «В полдевятого ля-ля жду за церковью тебя». Предполагалось, что «ля-ля» делает песенку непонятной для непосвященных. Чтобы еще больше замаскировать сговор, оба участника этого дуэта вновь издали воинственный клич гуронов, надолго задержавшись на последней, самой пронзительной ноте, и разошлись в разные стороны, чтобы, как и положено мальчишкам на отдыхе, начать веселый день.
В половине девятого Киппс сидел за церковью на освещенной солнцем калитке у начала длинной тропки, ведущей к морю; он неторопливо отбивал такт башмаком и с чувством высвистывал какую-то душещипательную песенку, вернее, те клочки ее, которые знал на память. В это время из-за церкви показалась девочка в коротком платье, темноволосая, синеглазая, с нежным румянцем. Она так вытянулась, что стала даже чуть выше Киппса, и очень похорошела. Вообще с последних вакаций она так переменилась, что Киппс едва узнал ее. Да и видел ли он ее в последний раз?.. Он вовсе этого не помнил.
Увидев ее, он ощутил какое-то смутное беспокойство. Он перестал свистеть и, странно смущенный, молча на нее уставился.
– Ему нельзя прийти, – объявила Энн, храбро подходя ближе. – Покамест нельзя.
– Чего? Это ты про Сида?
– Ага. Папаша наказал ему перетереть все коробки.
– Для чего это?
– А кто его знает. Папаша сегодня сердитый.
– Вон что!
Помолчали. Киппс взглянул на нее и больше уже не смел поднять глаз. А она с любопытством его разглядывала.
– Ты уже отучился? – спросила она немного погодя.
– Ага.
– И Сид тоже.
Беседа оборвалась. Энн взялась за край калитки и принялась раз за разом подпрыгивать на одном месте – это было что-то вроде неумелой гимнастики.
– А наперегонки умеешь? – спросила она.
– Уж тебя-то запросто обгоню, – ответил Киппс.
– Дашь мне фору?
– Докуда? – спросил Киппс.
Энн подумала немного и показала пальцем на дерево. Подошла к нему и обернулась.
– Досюда, ладно?
Киппс, который к этому времени слез с калитки, снисходительно улыбнулся.
– Дальше!
– Досюда?
– Давай еще чуток, – сказал Киппс, но тотчас пожалел о своем великодушии и с криком «Пошли!» рванулся с места, разом наверстав упущенное.
Они подбежали к финишу одновременно – оба раскраснелись и тяжело дышали.
– Ничья! – сказала Энн и рукой отбросила волосы со лба.
– Моя взяла, – задыхаясь, вымолвил Киппс.
Они решительно, но вполне вежливо заспорили.
– Бежим еще раз, – предложил Киппс. – Хочешь?
Они вернулись к калитке.
– А ты ничего, можешь, – снисходительно заметил восхищенный Киппс. – Я ведь здорово бегаю.
Привычно мотнув головой, Энн отбросила волосы назад.
– Ты ж ведь дал мне фору, – признала она.
И тут они увидели Сида.
– Смотри, малявка, влетит тебе, – сказал Сид сестре с истинно братской недоброжелательностью. – Ты пропадаешь целых полчаса. В комнатах не прибрано. Папаша не знает, куда ты запропастилась, говорит: как явится, надеру ей уши.
Энн собралась уходить.
– А как же гонки? – спросил Киппс.
– Ух ты! – воскликнул изумленный Сид. – Да неужто ты с ней бегаешь наперегонки?
Энн раскачалась на калитке, не сводя глаз с Киппса, потом вдруг отвернулась и кинулась бежать по тропинке. Киппс проводил ее взглядом и нехотя обернулся к Сиду.
– Я дал ей большущую фору, – сказал он виновато. – Это не настоящие гонки.
Больше они об этом не говорили. Но минуту-другую Киппс был какой-то рассеянный, и в душе у него началось что-то неладное.
Они стали обсуждать, как истым гуронам надлежит наилучшим образом провести утро. Путь их, несомненно, лежал к морю.
– Там еще один затонул – выбросило новые обломки, – сказал Сид. – Ух! И воняют же!
– Воняют?
– Прямо тошнит. Там гнилая пшеница.
Они шли и говорили о кораблекрушениях, потом принялись рассуждать о броненосцах, войнах и о многом другом, достойном внимания настоящих мужчин. Но на полпути Киппс вдруг ни с того ни с сего заметил небрежно:
– А твоя сестра ничего девчонка.
– Я ее поколачиваю, – скромно ответил Сид.
И, помолчав, они снова заговорили о более интересных предметах.
Выброшенная на берег посудина была и вправду полна гниющего зерна и распространяла ужасающее зловоние. Восхитительно! И все это принадлежит только им. По предложению Сида они взяли судно с бою, и теперь надо было спешно защищать его от несметных полчищ воображаемых «туземцев», которых в конце концов удалось отогнать, оглушительно вопя «бом-бом» и отчаянно размахивая и тыча в воздух палками. Вслед за тем, опять же по команде Сида, они врезались в соединенный франко-германо-русский флот, наголову разбили его без чьей-либо помощи, потом пристали к берегу, вскарабкались по крутому откосу, ловким маневром отрезали собственный корабль; потом, крича что есть мочи, изобразили бурю, потерпели отличное кораблекрушение и, «полузатопленные» – этого требовал Сид, – оказались посреди угомонившегося моря.
Все эти события на время вытеснили Энн из головы Киппса. Но когда без воды и пищи, застигнутые штилем, они дрейфовали, затерянные посреди океанских просторов, и, положив подбородки на скрещенные руки, воспаленными глазами озирали горизонт в тщетной надежде на спасительный парус, он вдруг опять о ней вспомнил.
– А хорошо, когда есть сестра, – заметил этот терпящий бедствие моряк.
Сид обернулся и задумчиво на него посмотрел.
– Ну нет! – сказал он.
– Нет?
– Вот уж ничуть.
Он доверительно улыбнулся.
– Девчонки во все суют нос, – сказал он и прибавил: – Ну прямо во все.
И он вновь принялся мрачно оглядывать пустынные морские дали. Но вот он энергично сплюнул сквозь зубы – он считал, что именно так положено сплевывать настоящим морским волкам, жующим табак, – и сказал:
– Сестры что? С ними одна морока. Вот девчонки – дело другое, а сестры…
– А разве сестры не девчонки?
– Ну нет! – с невыразимым презрением произнес Сид.
И Киппс поспешно поправился:
– То есть, конечно, я не про то… Совсем я не про это.
– А у тебя есть девчонка? – спросил Сид и опять ловко сплюнул.
Пришлось Киппсу признаться, что девчонки у него нет. Правда, это было очень обидно.
– Спорим, Арт Киппс, ты ни в жизнь не угадаешь, кто моя девчонка!
– А кто? – спросил Киппс, чувствуя, что сам он обделен судьбой.
Сид только усмехнулся.
Выждав минуту, Киппс спросил, как это от него и требовалось:
– Ну кто? Скажи! Кто?
Сид в упор посмотрел на него и еще помедлил.
– А ты никому не скажешь?
– Могила.
– Клянешься?
– Помереть мне на этом месте!
Как ни был Киппс занят собственными переживаниями, в нем пробудилось любопытство.
Сид потребовал с него ужасную клятву.
Потом медленно, постепенно стал раскрывать свою тайну.
– Начинается с мэ, – начал он загадочно.
– М-о-д, – неторопливо называл он букву за буквой, сурово глядя на Киппса. – Ч-а-р-т-е-р-и-з.
Эта Мод Чартериз была особа восемнадцати лет от роду, дочь священника в приходе Св. Бэйвона да к тому же обладательница велосипеда, так что едва Киппс понял, о ком речь, лицо его почтительно вытянулось.
– Брось, – недоверчиво выдохнул он. – Ты заливаешь, Сид Порник.
– Провалиться мне на этом месте! – решительно возразил Сид.
– Не врешь?
– Не вру.
Киппс заглянул ему в глаза.
– Честное-пречестное?
Сид постучал по дереву, свистнул и произнес самую страшную клятву:
– Эне-бене-рас! Лопни мой глаз!
Весь мир предстал перед Киппсом, который все еще не мог справиться с изумлением, в совсем новом свете.
– И… и она знает?
Сид покраснел до корней волос, лицо у него стало печальное и строгое. Он вновь задумчиво уставился на сияющее под солнцем море.
– Я готов за нее помереть, Арт Киппс, – сказал он, помолчав.
И Киппс не стал повторять свой вопрос, он был явно неуместен.
– Я все для нее сделаю, чего ни попросит, – продолжал Сид и поглядел Киппсу прямо в глаза, – ну все на свете. Скажет кинуться в море – кинусь.
Каждый углубился в свои мысли, и некоторое время они молчали, потом Сид пустился в рассуждения о любви, о которой Киппс уже втайне тоже подумывал, но еще никогда не слышал, чтобы об этом говорили друг с другом всерьез, вот так, среди бела
О проекте
О подписке