IV
Чувство справедливости

§ 261. Принятие учения об органическом развитии влечет за собою известные этические понятия. Учение это подразумевает, что многочисленные органы каждого из бесчисленных видов животных были прямо или же косвенно приспособлены к жизненным требованиям посредством постоянной встречи с этими требованиями. В то же самое время при посредстве видоизменений в нервной системе произошло развитие ощущений, инстинктов, эмоций и умственных способностей, необходимых для надлежащего употребления органов. Это мы видим у запертых в клетку грызунов, упражняющих свои челюстные мускулы и резцы бесцельным грызением, у стадных животных, несчастных в том случае, когда они не могут быть в сообществе с себе подобными, у бобров, которые в неволе обнаруживают свою страсть к сооружению плотин собиранием в кучи всевозможных палочек и камней, какие только могут достать. Окончился ли этот процесс душевного приспособления вместе с первобытным человеком? Разве человеческие существа неспособны прогрессивно приноровлять своих чувствований и идей к способам жизни, возлагаемым на них общественным состоянием, в которое они вступили? Допустим ли мы, что природа людей, приноровленная к требованиям, предъявляемым жизнью дикаря, оставалась неизменною и останется такою же ввиду требований цивилизованной жизни? Или же мы должны допустить, что эта первобытная природа путем уничтожения некоторых черт и воспитания других стала все более и более приближаться к природе, находящей для себя надлежащую среду в развитом обществе и признающей для себя нормальными требуемые здесь роды деятельностей? Есть много лиц, допускающих эволюционное учение, – однако, по-видимому, не имеющих никакой веры в непрерывную приспособляемость человечества. Небрежно относясь к свидетельствам, доставляемым сравнением между различными человеческими расами и между разными эпохами в жизни одних и тех же рас, эти лица совершенно пренебрегают индукцией, доставляемой явлениями жизни в широком смысле слова. Но если бывает злоупотребление дедуктивным методом, то бывает и злоупотребление индукцией. Пусть кто-либо откажется поверить, что молодой месяц станет в течение двух недель полной луной, а затем начнет убывать и, пренебрегая наблюдениями, накопленными в прошедшие времена, станет требовать наблюдения последующих фаз – и только тогда убедится. Такого человека назвали бы индуктивным до нелепой степени. Однако не без основания к числу таких людей можно причислить и того, кто, пренебрегая индуктивным доказательством неограниченной приспособляемости, телесной и душевной, представляемой всем животным царством, не допустит для человеческой природы приспособляемости к общественной жизни, не убедившись прямо в том, что приспособление уже наступило; или более того – станет даже игнорировать очевидный факт происходящего приспособления. Здесь мы примем как неизбежный вывод из учения об органической эволюции, что наивысший тип живого существа не менее всех низших типов должен приспособиться к требованиям, возлагаемым на него обстоятельствами, а отсюда мы выведем по смыслу, что и нравственные перемены принадлежат к числу изменений, вырабатываемых этим путем.

§ 262. Известен факт, что если объядение любимой пищей причинило болезнь, то может явиться отвращение. Факт этот показывает, каким образом в области ощущений опыт устанавливает сочетания (ассоциации), влияющие на поведение. Известно также, что дом, где умерла жена или ребенок или где мы перенесли продолжительную болезнь, в такой степени сочетается с болезненными душевными состояниями, что мы его избегаем; это достаточно показывает, каков в области эмоции способ, могущий определить наши поступки при посредстве связей между душевными состояниями, создавшихся в течение нашей жизни. Когда условия жизни данного зоологического вида делают известные отношения между поведением и его последствиями привычными, то надлежащим образом связанные между собою чувствования могут стать характерными признаками этого вида. Наследственность видоизменений, причиненных привычкою, или же переживание большого числа таких особей, у которых нервные строения видоизменялись надлежащим образом, постепенно создают руководящие стремления, подстрекающие к надлежащему поведению и отбивающие охоту от ненадлежащего. Контраст между бесстрашными птицами на островах, никогда раньше не посещенных человеком, и птицами, окружающими нас и обнаруживающими страх к человеку немедленно по выходе из гнезда, служит примером таких приспособлений.

При посредстве этого процесса у низших существ развились до некоторой степени, а у человека в значительно большей мере чувства, приспособленные к общественной жизни. Насильственные действия, обыкновенно вредные для группы, в которой они случаются, часто вредны и для совершающих их особей; поэтому хотя ими достигаются известные наслаждения, однако они часто влекут за собою перевес страданий над удовольствиями. Наоборот, поведение, сдерживаемое в требуемых пределах, не вызывающее никаких враждебных страстей, благоприятствует гармоническому сотрудничеству, приносит пользу группе, а в силу этого оказывается в среднем полезным и для особей. Отсюда, при прочих равных условиях, для групп, составленных из членов, обладающих таким природным приспособлением, является стремление к переживанию и распространению.

В числе развившихся таким образом общественных чувств одним, представляющим особое значение, является чувство справедливости. Присмотримся теперь ближе к его природе.

§ 263. Зажмите ноздри животного, и оно начнет делать безумные усилия с целью освободить голову. Свяжите ему члены, и оно станет сильно барахтаться с целью освободиться. Привяжите его за шею или за ногу, и пройдет несколько времени, прежде чем оно перестанет делать попытки убежать. Посадите его в клетку, и оно долго будет метаться. Обобщая эти примеры, мы видим, что чем чрезмернее помехи деятельностям, поддерживающим жизнь, тем сильнее сопротивление. Обратно, поспешность, с которою птица пользуется удобным случаем, чтобы улететь, и радость собаки, когда ее выпустят на волю, показывает, как сильна любовь к нестесненному движению.

Обнаруживая подобные чувствования подобными же способами, человек выказывает их иначе и шире. Его раздражают невидимые помехи точно так же, как и видимые; и по мере повышения его развития он подвергается влиянию обстоятельств и деятельностей, более отдаленным образом содействующих преследованию его целей или им препятствующих. Следующее сравнение пояснит эту истину. Первоначально любовь к собственности удовлетворяется единственно обладанием пищею и кровом, а вскоре и одеждою; но впоследствии она удовлетворяется обладанием оружием и орудиями, содействующими добыванию пищи и одежды, затем – обладанием сырыми материалами, служащими для выделки оружия и орудий и для иных целей, позднее – обладанием монетою, за которую можно покупать эти материалы, да и вообще все вещи, еще позднее – обладанием обещаниями уплаты, годными к обмену на монеты, наконец – чеками на банкира, записанными в чековой книжке. Одним словом, является удовольствие от обладания собственностью, все более и более абстрактного и более отдаленного от материального удовлетворения. То же можно сказать и о чувстве. Оно начинается с испытания радости при возможности пользоваться своими телесными способностями и получать соответственные выгоды и с раздражения при прямых помехах; постепенно оно соответствует все более и более широким отношениям, возбуждаясь то личной зависимостью, то политическим подчинением, то классовыми привилегиями, то, наконец, ничтожными политическими переменами. Наконец, это чувство, порою так мало развитое у негра, что он насмехается над освобожденным товарищем, потому что тот не имеет господина, могущего о нем позаботиться, так сильно развивается у англичанина, что малейшее нарушение какой бы то ни было формальной процедуры в публичном митинге или же в парламенте, не касающееся его самого существенным образом, встречает сильную оппозицию, так как может некоторым отдаленным или косвенным образом содействовать тому, что явится возможность возложить на него неожиданные тягости или ограничения.

Ясно поэтому, что эгоистическое чувство справедливости представляет субъективный атрибут, соответствующий объективному требованию справедливости, а именно чтобы каждый взрослый человек нес последствия своей собственной природы и вытекающих из нее действий.

Действительно, пока способности всякого рода не находят полного простора, такие следствия не могут быть достигнуты ни в хорошем, ни в дурном смысле, и пока не существует чувства, побуждающего к отстаиванию этого простора, он будет суживаем, и свобода деятельности будет встречать помехи.

§ 264. Мы можем таким образом понять способ развития эгоистического чувства справедливости; но гораздо труднее понять, каким образом развилось альтруистическое чувство справедливости. С одной стороны, подразумевается, что это альтруистическое чувство может возникнуть только в течение приспособления к социальной жизни. С другой стороны, подразумевается, что социальная жизнь стала возможною только посредством поддержки тех справедливых отношений, которые основаны на альтруистическом чувстве справедливости. Каким образом могут быть выполнены эти взаимные требования? Ответ будет тот, что альтруистическое чувство справедливости может возникнуть только при содействии чувства, временно его замещающего и ограничивающего поступки, вызываемые чистым эгоизмом. Это чувство справедливости мы можем назвать «доальтруистическим». Оно слагается из различных элементов, которые следует рассмотреть поочередно.

Первым мотивом, отбивающим охоту от насилия, является встречаемая вообще у животных боязнь возмездия. Из числа существ того же вида одно получает пищу или овладевает более выгодным местом; обладание здесь до некоторой степени обеспечено страхом, испытываемым большинством других особей, боящихся мести, могущей последовать за любой попыткой к отнятию, а у людей, особенно в течение более ранних стадий общественной жизни, главным образом именно такой страх обеспечивает каждому человеку простор его деятельности и исключительное пользование всем тем, что приносит ему эта деятельность. Дальнейшей задержкой является боязнь неодобрения, которое может быть выказано не заинтересованными в деле членами группы. При изгнании «бродяги» слона из стада или убиении преступного члена стаи воронами или аистами мы видим, что даже у животных особи страдают от враждебного им общественного мнения. Однако едва ли вероятно, чтобы у животных ожидание всеобщего неодобрения предупреждало нарушения. Но у людей, «оглядывающихся назад и заглядывающих вперед» в большей степени, мысль об общественном неодобрении обыкновенно является добавочной помехой для дурного поведения одного человека относительно другого.

К этим чувствованиям, играющим роль прежде появления любой общественной организации, следует добавить те, которые возникают по установлении политической власти. Когда вождь, имевший удачу на войне, приобретает постоянную власть и дорожит ее сохранением, у него возникает желание предупреждать взаимные насилия между подвластными, так как возникающие отсюда раздоры ослабляют его племя. Право личной мести и, как, например, в феодальные времена, право частной войны ограничивается, а в то же время являются запрещения действий, причиняющих столкновения. Добавочной задержкой является страх перед карами, постигающими за нарушение этих запрещений.

По мере развития общества, вообще говоря, и культ предков развивается в особое поклонение духу умершего вождя, а затем и в поклонение духу умершего монарха. Это увеличивает святость его прижизненных повелений; и когда с установлением культа он становится богом, то его повеления становятся божественными, и за нарушение их угрожают страшные кары. Эти четыре рода страха кооперируют между собою. Боязнь мщения, опасение общественного неодобрения, страх перед законной карой и перед небесным возмездием, соединяясь в разных пропорциях, образуют сложное чувствование, задерживающее первичное стремление к такому преследованию желанных целей, которое не принимает во внимание интересов ближних. Не содержа ничего из альтруистического чувства справедливости в строгом смысле этого слова, указанное здесь доальтруистическое чувство служит временно для внушения уважения к взаимным требованиям и для того, чтобы сделать возможным сотрудничество.

§ 265. Существа, ставшие стадными, стремятся симпатизировать друг другу в степени, пропорциональной своим умственным способностям. Здесь не утверждается, чтобы это стремление к симпатии было – исключительно или даже главным образом – того рода, какой обыкновенно подразумевается под этим словом; у некоторых почти ничего нет, кроме симпатии относительно страха, а у других – относительно свирепости. Все, что здесь подразумевается, сводится к тому, что у стадных существ чувствование, обнаруживаемое одним, способно возбудить родственные чувствования у других, и может сделать это в тем большей пропорции, чем более развит ум других для понимания знаков, выражающих это чувствование. В «Основаниях психологии» (см. главы «Общественность» и «Симпатия и альтруистические чувства») я пытался показать, каким образом вообще возникает симпатия и как затем является альтруистическая симпатия.

Итак, здесь подразумевается, что состояние сообщества поддерживалось у людей посредством доальтруистического чувства справедливости, а это поддерживало условия, при которых может развиться и альтруистическое чувство. В прочной общественной труппе поколение за поколением встречаются события, одновременно вызывающие у членов группы проявления сходных эмоций – радости по поводу победы или избежания опасности по поводу совместной поимки добычи или открытия запасов дичи; точно так же бывают общие сетования по случаю поражений, голодовок, немилосердия и т. д. Это крупнейшие удовольствия и страдания, чувствуемые всеми сообща и обнаруживающиеся таким образом, что каждый видит в других признаки чувствований, подобных тем, которые он сам обнаруживал раньше и теперь; сюда надо прибавить менее значительные удовольствия и страдания, ежедневно проистекающие от совместного приема пищи, совместных забав, игр и нередких несчастных случаев, одновременно поражающих многих лиц. Таким образом воспитывается та симпатия, которая делает возможным альтруистическое чувство справедливости.

Но это чувство медленно принимает высшую форму, частью потому что его первичная слагаемая не получает высокого развития прежде достижения поздней стадии прогресса, частью по той причине, что оно сравнительно сложно, частью, наконец, потому что оно подразумевает усилие воображения, невозможное для низших умственных способностей. Рассмотрим все эти основания.

Каждое альтруистическое чувствование заранее предполагает испытывание соответственного эгоистического чувствования. До тех пор пока боль не была испытана, не может быть симпатии к боли; человек, не обладающий музыкальным слухом, не может принять участия в удовольствии, доставляемом другим музыкой. Точно так же альтруистическое чувство справедливости может возникнуть лишь после того, как возникло уже эгоистическое чувство справедливости. Поэтому где это последнее не было развито в сколько-нибудь значительной степени или же было подавлено несчастною общественною жизнью, там и альтруистическое чувство справедливости остается зачаточным.

Сложность этого чувства становится очевидною, если заметим, что оно касается не только конкретных удовольствий и страданий, но главным образом некоторых из обстоятельств, при которых те или другие достижимы или устранимы. Так как эгоистическое чувство справедливости удовлетворяется поддержкою условий, делающих достижение желаний беспрепятственным, и, наоборот, раздражается нарушением этих условий, то отсюда следует, что альтруистическое чувство справедливости требует для своего возбуждения идей не только о таком удовлетворении, но и о тех условиях, которые в одном случае поддерживаются, а в другом нарушаются.

Очевидно поэтому, что для возможности испытывать это чувство в развитой его форме способность мысленного воспроизведения должна быть сравнительно велика. Если чувствования, которым надо симпатизировать, представляют простые удовольствия и страдания, то высшие стадные животные порою обнаруживают их; жалость и великодушие порою испытываются ими, как и человеком. Но для того чтобы понять одновременно не только чувствования, произведенные в другом человеке, но также связь действий и отношений, производящих эти чувствования, требуется внесение в состав мысли большего числа элементов, чем сколько может быть единовременно охвачено низшим животным. А когда мы приходим к наиболее отвлеченным формам чувства справедливости, касающимся общественных порядков, то оказывается, что только высшие разновидности человека способны к пониманию путей, посредством которых дурные или хорошие законы или учреждения случайно смогут коснуться сферы их деятельности; поэтому лишь они будут под влиянием такого чувства оказывать содействие или противодействие и только у них при таких условиях, возбуждается то симпатизирующее чувство справедливости, которое заставляет их отстаивать политические интересы сограждан.

Существует, конечно, тесная связь между чувством справедливости и социальным типом. Господство милитаризма, влекущее за собою принудительную форму организации, как среди воинов, так и в обществе, поддерживающем эту военную силу, не предоставляет никакого простора для эгоистического чувства справедливости, но, наоборот, постоянно попирает его; и в то же время симпатии, производящие альтруистическое чувство справедливости, постоянно ослабляются военною деятельностью. Обратно, по мере того как принудительный режим (status) заменяется договорным режимом – другими словами, как только добровольное сотрудничество, характеризующее промышленный строй общества, становится более общим, чем принудительная кооперация, характеризующая милитаризм, – тотчас мы видим, что индивидуальные деятельности становятся менее стесненными и чувство наслаждения просторной деятельностью все более поощряется. В то же время случаи подавления симпатий становятся менее частыми. Поэтому в течение воинственных фаз общественной жизни чувство справедливости понижается; оно повышается в мирные времена и может достичь своего полного развития только при постоянном мирном состоянии^[1].