Проявляется ли или нет переход от однородного к разнородному в биологической истории земного шара, – во всяком случае, он достаточно ясно виден в прогрессе позднейшего и наиболее разнородного творения – в человеке. Столь же справедливо и то, что в период заселения Земли человеческий организм становился все более и более разнородным в образованных частях своего вида и что весь этот вид, как целое, становился разнороднее в силу умножения рас и дифференцирования этих рас одной от другой. В доказательство первого из этих положений мы можем привести факт, что в относительном развитии членов цивилизованный человек гораздо более удаляется от общего типа плацентных млекопитающих, нежели низшие человеческие расы. Часто, при правильно развитом теле и руках, папуас имеет чрезвычайно короткие ноги, напоминая таким образом шимпанзе и гориллу, у которых нет большого различия в размере задних и передних членов. В европейце же бо́льшая длина и массивность ног сделалась чрезвычайно заметной; задние и передние члены стали относительно разнороднее. Далее бо́льший перевес черепных костей над лицевыми поясняет ту же истину. Между позвоночными вообще прогресс выражается увеличивающейся разнородностью в позвоночном столбе и особенно в позвонках, образующих череп, так что высшие формы отличаются относительно бо́льшим объемом костей, покрывающих мозг, и относительно меньшим объемом тех, которые образуют челюсть, и т. д. Эта характеристическая черта, более резкая в человеке, чем в каком-либо другом существе, выдается у европейца резче, чем у дикого. Сверх того, судя по большей обширности и разнообразию выказываемых им способностей, мы можем заключить, что цивилизованный человек имеет также более сложную или более разнородную нервную систему, нежели не цивилизованный; и, действительно, факт этот виден частью в возрастающем отношении размеров мозга к соответствующим нервным узлам, частью в более широком отступлении извилин мозга от симметрии. Если нужно дальнейшее разъяснение, то мы найдем его во всякой детской комнате. Европейское дитя имеет несколько черт, резко сходных с чертами низших человеческих рас, как, например, плоскость крыльев носа, вогнутое переносье, расходящиеся и раскрытые спереди ноздри, форма губ, отсутствие лобной впадины, широкое расстояние между глазами, короткие ноги. А так как процесс развития, путем которого эти черты превращаются в черты взрослого европейца, составляет продолжение перехода от однородного в разнородное, который проявляется в предшествующем развитии зародыша и который допустит всякий анатом, – то можно заключить, что параллельный процесс развития, путем которого те же черты диких рас превратились в черты цивилизованных рас, был тоже продолжением перехода от однородного к разнородному. Истина второго положения – что род человеческий, как целое, стал более разнородным – так очевидна, что едва ли требует пояснения. Всякое этнологическое сочинение свидетельствует об этой истине своими разделениями и подразделениями рас. Даже допустив гипотезу, что род человеческий происходит от нескольких отдельных корней, все-таки остается справедливым, что так как от каждого из этих корней произошли многие, ныне значительно разнящиеся между собой, племена, общность происхождения которых доказана филологическими свидетельствами, то раса, как целое, стала гораздо менее однородна теперь, нежели была прежде. Прибавим к этому, что мы имеем в англо-американцах образец новой разновидности, возникшей в несколько поколений; и, если верить описаниям наблюдателей, будем, вероятно, скоро иметь подобный же образец и в Австралии.

Переходя от индивидуальных форм человечества к роду человеческому, социально организованному, мы находим, что общий закон подтверждается еще более многочисленными примерами. Переход от однородного к разнородному одинаково проявляется как в прогрессе всей цивилизации, так и в прогрессе каждого народа, и продолжается постоянно с возрастающей быстротой. Как мы видим в до сих пор существующих диких племенах, общество в своей первой и низшей форме имеет однородное собрание личностей, имеющих одинаковую власть и одинаковую деятельность; единственное заметное различие обусловливается тут различием пола. Каждый человек – воин, охотник, рыбак, оружейник, строитель; каждая женщина выполняет одинаковые домашние работы. С весьма ранних пор, однако, в процессе социального развития мы находим зарождающееся дифференцирование между управляющими и управляемыми. Что-то вроде старейшинства является, кажется, одновременно с зачатками перехода от состояния отдельно странствующих семейств к состоянию кочующего племени. Авторитет сильнейшего дает себя чувствовать среди диких, как в стаде животных или в толпе школьников. Вначале, однако, авторитет этот неопределен, шаток; им пользуются и другие члены, обладающие приблизительно такой же силой; он не сопровождается каким-либо различием в занятиях или образе жизни: первый правитель сам убивает свою добычу, сам делает свое оружие, сам строит свою хижину и, с экономической точки зрения, ничем не отличается от других членов своего племени. Мало-помалу, по мере возрастания племени, различие между управляющими и управляемыми становится более определенным. Верховная власть становится наследственною в одном семействе; глава этого семейства, перестав сам заботиться о своих нуждах, принимает услуги других и начинает усваивать единственную роль – правителя. Рядом с этим управлением стал возникать сродный ему вид управления – управление религиозное. По свидетельству всех древних памятников и преданий, на самых ранних правителей смотрели как на лицо божественного происхождения. Правила и повеления, высказанные ими при жизни, считаются священными после их смерти и еще прочнее утверждаются их обоготворяемыми преемниками, которые, в свою очередь, вводятся в пантеоны расы для обожания и умилостивления наряду с их предшественниками, из коих древнейший считается верховным богом, а остальные – второстепенными богами. Долгое время эти две сродные формы управления – гражданское и религиозное – продолжают держаться в тесной связи. В течение целого ряда поколений король продолжает быть первосвященником, а священство продолжает состоять из членов царственного рода. В течение многих веков религиозный закон продолжает заключать в себе более или менее значительное количество гражданских указаний, а гражданский закон продолжает более или менее сохранять религиозную санкцию; даже и между наиболее образованными народами эти два правящих деятеля отнюдь не вполне дифференцированы один от другого. Далее, мы находим еще правящего деятеля, имеющего один корень с предыдущими, но постепенно уклоняющегося от них: это обычай и церемониальные обряды. Все почетные титулования составляют первоначально принадлежность бого-государя; потом Бога и государя; еще позднее знатных особ, и, наконец, некоторые из них переходят в отношения равного к равному. Все формы приветственных обращений были вначале выражениями покорности пленных к победителю или подданных к правителю-человеку или Богу; а впоследствии выражения эти стали употребляться для умилостивления второстепенных властей и понемногу опустились до обыкновенных отношений людей. Все виды поклонов были некогда склонением перед монархом или выражением обожания после его смерти. Вслед за тем поклонения стали воздаваться и другим членам божественной расы, а затем некоторые поклоны стали постепенно считаться чем-то должным всякому^[7]. Таким образом, едва только социальная масса, бывшая первоначально однородною, начинает дифференцироваться на управляемую и управляющую части, как последняя уже являет зарождающееся дифференцирование между религиозной и гражданской частями – между церковью и государством; между тем как одновременно от обоих из них начинает дифференцироваться тот, менее определенный, вид управления, который узаконивает наше ежедневное общение с людьми, – вид управления, который, как доказывают геральдические коллегии, книги пэрства и различные церемониймейстеры, не лишен своего рода воплощения. Каждая из отделившихся частей, в свою очередь, подвержена последовательным дифференцированиям. В течение веков возникает, как это произошло и у нас, в высшей степени сложная политическая организация, заключающая в себе монарха, министров, палаты лордов и общин с подчиненными им департаментами, судами, казначействами и т. д., дополняемыми еще в провинциях муниципальными управлениями, управлениями графств, приходскими управлениями, из которых каждое более или менее выработано. Рядом с ними вырастает в высшей степени сложная религиозная организация, с различными своими степенями церковных должностей, от архиепископов до ключарей, с коллегиями, конвокациями, церковными судами и пр.; а ко всему этому должно прибавить постоянно размножающиеся секты индепендентов, имеющие каждая свои общие и местные управления. И в то же время вырабатывается в высшей степени сложная агрегация обычаев, нравов и временных обыкновений, принятых целым обществом и получающих руководящее значение в тех обыденных сношениях между личностями, которые не определены ни гражданским, ни религиозным законом. Сверх того, должно заметить, что эта постоянно возрастающая разнородность правительственных средств каждого народа сопровождалась возрастающей разнородностью правительственных средств различных народов: ибо каждый из них более или менее отличается от другого своей политической системой и законодательством, своими верованиями и религиозными учреждениями, своими обычаями и церемониальными обрядами.

Одновременно с этим происходило другое дифференцирование, в более низкой сфере, – то именно, путем которого масса общины распалась на отдельные классы и отряды рабочих. Между тем как управляющая часть подвергалась сложному развитию, указанному выше, управляемая часть подвергалась одинаково сложному развитию, результатом которого было мелочное распределение труда, характеризующее цивилизованные народы. Нет надобности следить за этим прогрессом от низших его стадий, сквозь кастовые разделения Востока и цеховые корпорации Европы, до выработанной организации производства и распределения, существующей среди нас. Это развитие, начинающееся с племени, члены которого порознь исполняют одну и ту же вещь каждый для себя, кончается образованной общиной, члены которой порознь исполняют различные вещи один для другого; это развитие превращает одинокого производителя какого-либо предмета в собрание производителей, которые, будучи соединены под руководством одного мастера, занимаются отдельными частями производства этого предмета. Но есть еще другие, высшие, фазисы в этом переходе промышленной организации вещества от однородного к разнородному. Долго спустя после того, как произошел уже значительный прогресс между различными классами рабочих, незаметно еще было почти никакого разделения труда между отделенными частями общины: народ продолжает быть сравнительно однородным в том отношении, что в каждой местности отправляются одни и те же занятия. Но по мере того как дороги и другие средства перемещения становятся многочисленнее и лучше, различные местности начинают усваивать себе различные отправления и становятся во взаимную зависимость. Бумагопрядильная мануфактура помещается в одном графстве, суконная – в другом; шелковые материи производятся здесь, кружева там; чулки в одном месте, башмаки в другом; горшечное, железное, ножевое производства избирают себе, наконец, отдельные города; и, в заключение, каждая местность становится более или менее отличною от других по главному роду своих занятий. Мало того: это подразделение отправлений является не только между различными частями одного и того же народа, но и между различными народами. Обмен произведений, который свободная торговля обещает увеличить в такой значительной степени, будет иметь окончательным результатом большую или меньшую степень специализирования промышленности каждого народа. Так что, начиная с дикого племени, почти – если не совсем – однородного в отправлениях своих членов, прогресс шел, и теперь еще идет к экономическому объединению человеческой расы; он становится все более разнородным относительно отдельных отправлений, усвоенных различными народами, отдельных отправлений, усвоенных частями каждого народа, отдельных отправлений, усвоенных многочисленными разрядами производителей и промышленников каждого народа, и отдельные отправлений, усвоенных рабочими, соединившимися в производстве каждого из произведений.

Закон этот, выказывающийся столь ясно в развитии социального организма, так же ясно выказывается и в развитии всех произведений человеческой мысли и человеческих действий, конкретных или абстрактных, реальных или идеальных. Возьмем для первого пояснения язык.

Низшая форма языка есть восклицание, посредством которого целая идея смутно передается одним звуком, как у низших животных. Мы не имеем доказательств, чтобы язык человеческий состоял из одних восклицаний и был, таким образом, строго однороден относительно своих частей речи. Но что язык прошел форму, в которой имена и глаголы составляли единственные его элементы, это факт положительный. В постепенном размножении частей речи из этих двух первоначальных частей, в дифференцировании глаголов на действительные и страдательные, имен на абстрактные и конкретные, в появлении различных наклонений, времен, лиц, чисел и падежей, в образовании вспомогательных глаголов, имен прилагательных, наречий, местоимений, предлогов, членов – в разнообразии тех классов, родов, видов и разновидностей частей речи, которыми образованные расы выражают мелкие оттенки смысла, мы видим переход однородного к разнородному. Другая точка зрения, с которой мы можем проследить развитие языка, это – дифференцирование слов близкого смысла. Физиологи давно открыли истину, что во всех языках слова могут быть сгруппированы в семейства, имеющие общее происхождение. Отдельные названия, происходящие от первоначального корня, в свою очередь, порождают другие названия, тоже потом изменяющиеся. И при помощи быстро возникающих систематических способов образования производных и сложных терминов, выражающих все меньшие различия, развивается наконец целое племя слов, столь разнородных в звуках и значениях, что непосвященному кажется невероятным, чтобы они происходили от общего корня. Между тем от других корней развивались другие такие же племена, пока в результате не образовался язык в шестьдесят и более тысяч слов, несходных между собой и означающих такое же число несходных между собой предметов, качеств и действий. Еще другой путь, которым язык человеческий вообще подвигается от однородного к разнородному, есть размножение языков. Произошли ли все языки от одного корня или от двух и более, как думают некоторые филологи, во всяком случае, ясно, что если большие семейства языков, как, например, индоевропейское, и имеют общее происхождение, то теперь они стали различны между собой вследствие непрерывающегося их расхождения. То же самое распространение рода человеческого по поверхности Земли, которое повело за собою дифференцирование расы, одновременно произвело и дифференцирование языка: это истина, подтверждение которой мы встречаем почти повсюду в особенностях наречий одного и того же народа в отдельных местностях. Итак, прогресс языка человеческого подчиняется одному и тому же закону как в развитии языков, так и в развитии семейств слов, и в развитии частей речи.