– А если не расскажет? Что если он сам не знает, как это происходит? Ты отдаёшь себе отчёт, почему у тебя встаёт член всякий раз, когда ты видишь аппетитную задницу? Если у тебя нет знаний, проконсультируешься в Москве с тамошними светилами в этой области. Оборудование закажем там же или в другом чёртовом городе, – повернулась она к химику, невысокому, худощавому мужчине лет сорока с нервным лицом и светло-синими, словно линялыми глазами. – Поставки подождут, отдадим то, что осталось от прошлого сезона. С этого момента занимайся только этим. Если он, этот чёртов Серафим, умеет повелевать игральными камнями, я хочу знать на что он способен ещё. Возможно, он видит нас сейчас сквозь стену и слышит каждое наше слово.

– И что, вы теперь убьёте меня? Из-за того что камень не пошёл мне после почти десятка выигранных партий? Незнакомыми мне зариками, которые возможно просто не ложились мне в руку? – выпалил Серафим, когда его пригласили в комнату. Он был вымотан многочасовым напряжением игры, и от прежней уверенности не осталось следа. Сейчас сквозь брешь в самообладании буквально сочился страх; было видно, как он напуган и ему хочется жить. Вероятно, он рассчитывал на другой результат.

– Проиграть одну партию из пяти, другими камнями, это нормально. Я погорячился в прошлый раз, хоть мне и неприятно это говорить. День был ни к чёрту – Алёна заболела, возможно, это выбило меня из колеи, – пробасил Северянин, подходя к молодому человеку, заметно уступающему в росте и комплекции и протягивая ему руку для примирения. – Я был не прав. Не держи на меня зла. Твой выигрыш мы раздали проигравшим, но думаю, с твоим мастерством это не есть проблема.

Серафим удивлённо смотрел на гиганта, не веря, что всё позади, а потом всё же пожал протянутую ладонь, спросив напоследок: – Я же сказал, выигрыш для меня не главное, дороже всего репутация. Я могу посещать ваше казино?

– Можешь, – ответил мулат, всё еще держа его руку в своей. – Но сильно не свирепствуй – если проигравшие подымут тебя на вилы, я помочь здесь уже не смогу.

***

Вечером Алёне позвонили из Москвы, сообщив, что заказанный товар час как отправлен на квадрокоптере и ночью будет в Полисе. Женщина обрадовалась и честно говоря, удивилась такой оперативности. Брошенная ею петля затягивалась всё туже на шее убийцы, и пусть он оставался по-прежнему безликой тенью, совсем скоро можно будет, сорвав маску, увидеть его лицо.

Проснувшись, первым делом она спросила, доставили ли московскую бандероль и, узнав, что посылка на месте стала с нетерпением ждать результата. Доложить о них пришёл Леший. Несмотря на непроницаемое лицо, Алёна почувствовала, что новости не из приятных, но то, что услышала, было хуже самых мрачных её ожиданий.

– Что, всё так плохо? – напряжённо спросила она и приближённый ответил.

– Прибор пришёл в негодность во время приземления, ударился о камень или обо что-то твёрдое. Метал, дерево в этом уже нет разницы. Нужно было подождать поезда, в следующий раз так и поступим.

– Ты вообще слышишь себя? – с трудом сдерживая клокочущую в ней злость и зарождающуюся панику, спросила женщина, и Алексей удивлённо взглянул не неё. – Ты что, и правда, веришь в то, что сейчас сказал? Или просто хочешь меня успокоить, думая, что мне станет легче от этого? Но как, как скажи мне, я могу быть спокойна, когда мои враги на шаг впереди меня. Меня, самого могущественного человека этого грёбанного мира! Они рядом со мной, среди самых близких мне людей и ты, пытаешься убедить меня в том, что всё не так уж и плохо. Да всё ни просто «неплохо», а просто хуже некуда! – Барыня разразилась площадным трёхэтажным матом и, не сдержавшись, сбила ладонью, стоящую на столе чашку, больно ударив ладонь. Фарфоровая чашка с жалобным звоном, разлетелась об пол, разбрызгав содержимое, бывшие в этот момент в доме люди затаились, боясь попасть под горячую руку, вдруг сделалось так тихо, что стало слышно, как бешено, колотится сердце в её груди, под монотонный бег напольных часов. Алёна встала из-за стола и заходила по комнате, растирая ушибленное запястье, напоминая запертую в клетке львицу. – Вначале хотят убить меня, потом стараются выдать за самоубийство смерть Наташки, а теперь уничтожают последние улики.

– Может, всё это и не связанно между собой, – не слишком уверенно заметил Леший, воспользовавшись паузой, но Алёна, не найдя слов только недоумённо покачала головой.

– Ты сам прекрасно знаешь что связанно. Связанно, чёрт бы его побрал, но только не со мной, пусть я и в центре всего происходящего, а с Линой. Всё это ради неё, хотя я и не совсем ещё разобралась в происходящем, но одно ясно – ей угрожает опасность и оставлять её одну нельзя.

– Девочку не найти, я спрятал её надёжно. О том, что она твоя внучка знают единицы, люди беззаветно преданные тебе, для остальных она просто немая прислуга. Прошло много лет со смерти Нины, о беременности ник–то не знал. Но чтобы успокоить тебя я отправлю с утра к Отшельнику людей, только вряд ли он будет этому рад.

– Мне плевать, что думает её папаша-монстр, Лина моя единственная родственница, ради благополучия которой я готова не просто на многое, а на всё. И ему лучше не злить меня, как и тебе. Твоя забота о Наташе не слишком помогла, максимум чего ты добился, это выиграл для неё пару дней. Вначале её нашёл убийца, а потом уже я, поэтому ты отправишь людей к Отшельнику немедленно.

– А если он будет против?

– Тогда пристрели его, – бросив на сподвижника кровожадный взгляд, процедила Барыня, вероятно представив эту сцену, но потом добавила: – Ладно, я сама поеду с вами, какой ни есть, а всё же отец. Скажи, чтобы запрягли две брички и Лёша, не затягивай сборы. Чует моё сердце счёт идёт сейчас даже не на часы, а на минуты.

***

Когда-то Отшельник любил московское метро, ушедший глубоко под землю самодостаточный мир рельсовой железной дороги, давно уже живший в режиме 24 на 7. Днём и ночью шли битком набитые поезда – люди ехали на работу или возвращались домой. Из-за огромного количества пассажиров работать приходилось круглосуточно, вторые и третьи смены давно стали нормой в детских садах, школах и ВУЗах. Людей с детства приучали к бешеному ритму жизни, где просто не было места отдыху, и Отшельник не стал исключением.

Никакая другая энергия кроме атома, не могла обеспечить энергией Москву. Если в первое столетие срок работы АЭС составлял сорок лет, то впоследствии увеличился до ста, а теперь до пятисот. Благодаря сверхпрочным сплавам, из которого делали корпус реактора. Реактор размещался под землёй, по сложной системе дренажей вырабатываемое тепло распределялось равномерно под всей огромной площадью города. Сейчас даже в самые суровые зимы температура почвы не опускалась ниже нуля, река больше не замерзала, а климат изменился, став заметно мягче.

Сидя на лавке в самом конце пирона Отшельник пропускал один поезд за другим, вероятно стараясь запомнить этот мир, каким он был минуту назад, ведь таким он больше уже не будет. Наконец мужчина встал, бросив на пол закрывавший рот и нос шарф. Вокруг бушевал калейдоскоп неоновых огней рекламы, слайдов популярных ток шоу, треков музыкальных каналов – всё смешалось в звуковую какофонию, в которой так же было трудно найти что-то одно, как пресловутую иглу в стоге сена.

Теперь поезда метрополитена представляли собой единое целое, разделённое на восемь секций, как когда-то на восемь вагонов. Из начала в конец можно было пройти, не выходя наружу и зайдя в хвостовой вагон, Отшельник пошёл в начало состава. Он шёл в накинутом на голову капюшоне толстовки, не оборачиваясь назад, чтобы не видеть происходящего за его спиной. Он не дошёл ещё до середины, а люди у двери сквозь которую он вошёл стали валиться замертво на истоптанный миллионами подошв пол. Смерть безжалостно косила всех подряд – виновных и не знавших греха, молодых и старых, бедных и тех, кто имел достаточно денег на собственное авто, но предпочёл пробкам автострады скученность метрополитена.

Не оборачиваясь, Отшельник шёл всё дальше вагон за вагоном. Он не был злым или добрым, как не может быть им острое лезвие, срезающее смертельно опасную опухоль. Люди за его спиной сотрясались в конвульсиях на заблёванных рвотой и загаженных кровавым поносом сидениях, они умирали, не сделав ничего плохого лично ему, но он давно уже не был человеком, став разящим мечом. И это было только начало, начало конца…

Его разбудил неистовый лай Шары, то был сигнал обречённого на смерть сторожевого, трубящего тревогу с пронзённой стрелой грудью, принявшего смерть, но дававшего шанс выжить другим. Даже спустя десять лет мужчина узнал этот запах, резкий сладковатый запах усыпляющего газа. Не думая о том, что на нём нет одежды, он метнулся к отгороженной плотной тканью кровати дочери, пытаясь закрыть её собой, но быстродействующий газ уже сделал своё дело. Отшельник смотрел, как одетые в неповоротливые скафандры люди разжимают его руки, отнимая единственное ценное, что было у него – плоть от его плоти.

Один из тех, кто явно не был рядовым исполнителем с интересом естествоиспытателя, наблюдал за ним, как за очередным умирающим подопытным кроликом, фиксируя необычные детали. Отшельнику показалось знакомым его лицо, да они точно когда-то встречались, но было это в совсем другой жизни и оттого казалось даже не с ним.

– Павел Андреевич, – раздалось в наушниках склонившегося над лежащим мужчиной человека, – к нам гости, едут по дороге в трёх километрах. Вертолёт ждёт, ребёнок у нас и мы можем лететь.

– О, это не просто ребёнок, это свет рассеивающий тьму, в которой мы жили последние две сотни лет. Странно как долго его не берёт снотворное.

– Добавить ещё? – спросил невидимый человек, но мужчина ответил: – Не нужно, он нам не помеха, просто констатирую факт.

– У нас трёхсотый, – вмешался в их разговор третий голос, резкий и властный привыкший выкрикивать команды.

– Что? – не понял Павел Андреевич и голос, цыкнув с досады что приходиться, теряя время разъяснять простые вещи пояснил. – У нас раненый. Собака прокусила скафандр одному из ваших. Точнее сказать не могу.

– Рана пустяшная, – осторожно вставил второй, вероятно бывший уже в курсе и осознававший, что решение судьбы пострадавшего медика остаётся за этими двумя.

– Ему нельзя в Москву, – закрыв глаза, прошептал доктор, по-видимому, руководивший медицинской частью операции. Он понимал все последствия сказанного, но поделать ничего не мог, ведь на кону стояли жизни миллионов людей.

Пострадавший, довольно высокий плотный мужчина в серебристом скафандре сидел на земле, быстро заматывая голень толстым слоем бинта, на котором проступала расплывающаяся алая точка.

– Но как же так? – негодующе произнёс он, увидев подходящего к нему человека. – Этот скафандр выдерживает несколько атмосфер, его нельзя разрезать – так Вы мне говорили. И видите что? Какая-то шавка прокусила его; наверное, задела мелкую вену, кровь до сих пор сочится. Я же засужу производителя, затаскаю по судам и выиграю их, какими бы секретными они не были…

– Успокойся, сынок, – перебил его визави, опускаясь на корточки рядом. – Это просто паника, но паникуешь ты зря. Я здесь тебя не оставлю – мы не бросаем своих.

– А я вам разве свой? – подозрительно глядя на него спросил пострадавший, и, желая подбодрить, мужчина ответил, несильно хлопнув его по плечу левой рукою: – Ну, конечно же, свой.

В этот момент, выхватив из ножен на бедре армейский нож, он вонзил его в левую часть груди медика, тот рухнул на землю, наконец, перестав причитать, а убийца проворчал, вытирая окровавленное лезвие об амуницию покойника: – А комбез то и действительно дерьмо.

Поднявшись, он оценивающе взглянул на показавшуюся, на лесной дороге запряжённую лошадью бричку, за ней ещё одну и трусцой побежал к ожидающему его на поляне за домом вертолёту.

***

Алёна и вся её свита в полном составе, не сказав когда будет, выехала из Полиса и люди, пользуясь выходным днём, праздно шатались по городку. В посёлке было с десяток открытых Барыней кафе; кофе и настоящий чай были большой редкостью и стоили дорого, а пили в основном травяные настойки, из того что росло в лесу и поле.

Одетый в белый халат с серыми разводами, рано полысевший человек с затравленным взглядом, пользуясь давним знакомством, без стука вошёл в кабинет доктора, на котором висела деревянная табличка: «Чистяков Фёдор Романович. Профессор». На самом деле Фёдор Романович не был медицинским светилом, когда-то он работал участковым гинекологом в одной из московских больниц. Но теперь на двери его кабинета написать можно было всё что угодно, и это было правдой по сравнению с остальными, ведь здесь, в Полисе он был единственным человеком с медицинским образованием.

Вернее попытался войти. Дверь оказалась заперта, мужчина недоумённо подёргал ручку, и проворчав: – Странный человек. Пишет мне «срочно зайди», а самого нет, – хотел было уйти, но дверь открылась, и он таки вошёл, тут же попятившись от того что увидел.

– Проходи Игорёк, мы ждём только тебя, – одетый в тёмно-синюю футболку и джинсы Серафим не дал ему сбежать, быстро закрыв дверь.

– Снова Вы, это начинает действовать мне на нервы, – простонал мужчина, глядя на примотанного скотчем к креслу с заткнутым кляпом ртом доктора. – Я сделал для Вас всё, что Вы просили, но меня скоро обязательно раскроют и поэтому вы обязаны забрать меня с собой, как и обещали.

– Заберу, раз обещал, – отмахнулся от упрёков молодой человек. – Но не сейчас, нам придётся здесь задержаться…

– Вы оставайтесь, сколько хотите, а я здесь оставаться не могу, ведь Алёна скоро догадается, что я её предал и расправится со мной. Вам разве не опасно здесь находится? Как Вы вообще здесь оказались, в этих коридорах легко заблудиться…

– Наташа водила меня сюда на экскурсию, и я запомнил дорогу. Сейчас тут началось такое, что Барыне будет не до меня, и она не догадается, – перебил его Серафим. – Мы пустим её по ложному следу.