– Никодим Парменыч – гениальный шпик и талантливейший провокатор!
Солоницын вздрогнул, быстро перекрестился. Его ноздреватое, желтое, как подсохший лимон, лицо начало медленно сереть. Снова перекрестился.
Чаплицкий театральным жестом указал на него:
– Во-во-во! Смотрите, Берс, сейчас будет приступ благочестия. Вот так же он обмахивался, когда я приказал расстрелять политически неблагонадежных рабочих на его лесопильном заводе. Конечно, по его просьбе: не надо платить жалованье за полгода, а остальным можно снизить ставки…
Берс укоризненно покачал головой:
– Ай-яй-яй! Кто бы мог подумать!..
А Чаплицкий заверил:
– Вы не можете себе представить, Берс, что в этом богобоязненном старце клокочет гордыня Рябушинского и тщеславие Форда. При моем содействии за три года он купил… – Чаплицкий принялся неторопливо загибать пальцы: – Лесозавод, причал, свечную фабрику, буксир, четыре лихтера и трактир в порту…
Чаплицкий остановился рядом с Солоницыным:
– И все на чужие имена. Правильно я говорю, Никодим Парменыч, ничего не забыл?
Солоницын прикрыл глазки, пожал плечами: говори, мол, говори.
Не обращая на это внимания, Чаплицкий сказал не без гордости:
– Должен вам заметить, герр Берс, что этот лапоть, этот серый валенок подготовил мне лучших доносчиков и соглядатаев… – И снова обратился к купцу: – Все их рапорты вместе с вашими, Никодим Парменыч, записочками пока припрятаны.
– Это вы к чему, ваше высокоблагородие? – ершисто спросил Солоницын.
– Это я к тому, многоуважаемый господин Солоницын, что вы напрасно собрались дожидаться мира и благодати при большевичках. Вы солдат армии, из которой можно демобилизоваться, только померев. Уйдя в мир иной. Преставившись, так сказать. Все поняли?
Солоницын покорно склонил голову:
– Должон был понять. Што тут не понять. Значится, теперя прикажешь мне по ночам на улицах бегать да комиссаров стрелять? Али штаб ихний поджечь?
– Вот это я без вас управлюсь, – засмеялся Чаплицкий. – Ваша другая задача. Мы теперь будем жить у вас, пока вы нам другое жилье, поспокойней, не подыщете. Это раз. Во-вторых, срочно приготовьте мне – к завтрему – четыре тысячи рублей…
– В «моржовках» али в нынешних? – деловито спросил Солоницын.
– «Моржовками» и нынешними можете оклеить вот эту свою уютную гостиную. Я человек крепких взглядов – нужны золотые николаевские червонцы.
Солоницын покачал мясистым клювом:
– Стоко не соберу.
– Соберете, соберете, – успокоил его Чаплицкий. – И хочу вам напомнить в последний раз: вы мне ма-ахонький подчиненный и впредь никогда не смейте вступать со мной в пререкания. Иначе я вас застрелю – прямо вот здесь… под святыми образами.
Солоницын тяжело вздохнул:
– Господи, круты же вы, господин Чаплицкий! Сколько людей поубивали, а все вам неймется.
Чаплицкий похлопал его по плечу:
– Вы, Никодим Парменыч, убитых не жалейте, бабы новых нарожают… Бы-ыстро…
…В помещении штаба Шестой армии было тепло, накурено, душно – шло совещание, которое проводил командарм Самойло.
С докладом выступал председатель Губчека Болдырев – худой высокий человек с неровным чахоточным румянцем.
Он говорил взволнованно:
– Белогвардейские недобитки стали реальной угрозой общественному спокойствию и правопорядку. Они грабят и мордуют мирное население, нападают на заставы и патрули. Вчера ночью снова было зарезано двое патрульных. Никаких следов не обнаружено. Особенно настораживает, что бандиты, по всей вероятности, знали вчерашний ночной пароль, иначе патруль не допустил бы их к себе вплотную… Это очень тревожный факт. Есть, значит, утечка секретных сведений.
Командарм Самойло оторвался от бумаг:
– Что вы предлагаете?
Болдырев решительно рубанул рукой:
– Мы просим выделить для разовых операций ЧК регулярный полк!
– Что это даст?
– С такими силами мы сможем провести массовые облавы в трущобных районах порта и в Саломбале.
Самойло задумался – выделить целый полк было нелегко. Он еще не принял решения, когда открылась дверь и в штаб вошли Шестаков и Неустроев.
Самойло секунду смотрел на них с удивлением, потом вскочил им навстречу:
– Николай Павлович, дорогой!
Шестаков вытянулся по стойке смирно и четко доложил, держа руку под козырек:
– Товарищ командарм! Особоуполномоченный Всероссийского центрального исполнительного комитета для проведения Сибирской хлебной экспедиции военмор Шестаков прибыл в ваше оперативное подчинение!
И бросился в объятия Самойло.
Они долго радостно тискали друг друга, потом Шестаков представил своего спутника, который с улыбкой наблюдал встречу друзей:
– Познакомьтесь, Александр Александрович, начальник Сибирской экспедиции, замечательный мореплаватель, капитан дальнего плавания Неустроев Константин Петрович…
Пока они знакомились, Шестаков осмотрелся. И увидел сидевшего за столом начальника связи Щекутьева. Тот улыбался ему со своего места весело и приветливо.
С радостным удивлением Шестаков пожал ему руку, подмигнул – мол, потом поговорим.
Расстегнул объемистый портфель и достал из него большую плотную папку и красную коленкоровую коробочку с изображением ордена Красного Знамени.
Снова вытянулся по стойке смирно:
– Товарищ командарм! Всероссийский центральный исполнительный комитет поручил мне огласить приказ Реввоенсовета Республики и вручить вам орден Красного Знамени, которым вы награждены за разгром армии генерала Миллера и ликвидацию Северного фронта…
Самойло тоже встал смирно и внимательно выслушал приказ Реввоенсовета.
Шестаков торжественно вручил командарму грамоту ВЦИК и орден.
Самойло пожал ему руку, смущенно примерил орден.
– Этот орден для меня и честь, и радость. И утешение, – добавил он, улыбаясь.
– Утешение? – переспросил Шестаков.
– Да, утешение. Прошлой зимой во время голода жена обменяла все мои старые ордена на пуд ржаной муки и два пуда картошки…
Болдырев сказал проникновенно:
– Рабоче-крестьянская Россия наградит вас, Александр Александрович, благодарностью миллионов людей, чью свободу вы отстояли…
Самойло махнул рукой:
– Ну… зачем же так возвышенно… Давайте лучше за дело, товарищи! Прошу высказываться…
Пока выступал заместитель начальника штаба, прибывшие устраивались за столом. Шестаков уселся рядом с Самойло, Неустроев оказался на стуле около Болдырева.
Шестаков деловито спросил:
– В первую голову – как с углем?
– На складах Архангельского порта имеется около тысячи тонн, – отозвался Самойло.
Шестаков дождался, пока закончит заместитель начальника штаба, встал.
– Товарищи! – начал он. – Сегодня же должен быть издан приказ о переводе электростанции, всех городских кочегарок на дрова. Уголь – это вопрос всех вопросов на сегодняшний день. Необходимо реквизировать его у всех торговцев. Прошу подумать, какие имеются резервы для экономии и сбора угля?
Болдырев с места сказал:
– Незамедлительно объявить трудовую мобилизацию среди буржуазии, купцов и всех нетрудовых элементов. Всех бросить на заготовку топлива…
– Дельно, – одобрил Шестаков. – Надо продумать и другие меры…
Неустроев наклонился к Болдыреву и тихо спрашивал его о чем-то…
А Шестаков напористо излагал программу необходимых для обеспечения похода действий:
– В ближайшие дни надо провести партийную конференцию на судоремзаводе и механическом заводе Лида! Нужно обратиться с воззванием к трудовому населению Архангельска – разъяснить громадность стоящей перед нами задачи…
Щекутьев, внимательно слушая Шестакова, что-то торопливо помечал в своем блокноте.
– Центральный комитет партии, ВЦИК и Реввоенсовет Республики призывают губернскую партийную организацию, – звучал над ними голос Шестакова, – бросить на самые трудные участки экспедиции коммунистов, сознательных пролетариев, лучшую часть старого офицерства…
Вскоре совещание окончилось. В коридоре Шестаков и Щекутьев долго обнимались, радостно восклицали что-то, хлопали друг друга по плечам.
– Привел все-таки Бог свидеться, – довольно говорил Шестаков. – Ведь с шестнадцатого года нас с тобою где только не мотало…
– Меня-то не очень, – смеется Щекутьев. – Как в январе семнадцатого перевели на Север, так и трублю в Архангельске бессменно.
– Ты и тут по части радио командуешь?
– Начальник службы связи! – гордо сообщил Щекутьев.
К ним подошел Неустроев, и Шестаков представил ему Щекутьева:
– Знакомьтесь, Константин Петрович, – военмор Щекутьев Сергей Сергеевич, мой соратник по минной дивизии, а ныне главный архангельский Маркони…
Неустроев приветливо поклонился:
– Весьма рад…
– И мне очень приятно, Константин Петрович, – искренне сказал Щекутьев. – Я еще в Морском корпусе, в гардемаринах, был про вас наслышан.
– Ну уж, ну уж… – Смущенно улыбаясь, Неустроев отошел.
– А я частенько вспоминал, как мы с тобой в Данциге повоевали, – мечтательно прищурился Щекутьев. – Ох и операция была лихая!
– Лихая, ничего не скажешь, – согласился Шестаков и, немного помолчав, добавил душевно: – Я очень рад, Сережа, что ты с нами.
– Ну еще бы! – охотно поддержал его Щекутьев. – Мне тут довелось с Шуриком Новосельским столкнуться, когда белые отступали…
Щекутьев задумался, и Шестаков поторопил его:
– Ну-ну, так что Шурик?
Щекутьев посуровел, сказал неприязненно:
– Враг. Да еще какой! Злобы сколько… А ведь койки в кубрике рядом висели… Хлебом делились…
– Диалектика революции, – развел руками Шестаков. – Я потому и радуюсь тебе… Ну, дружок, я помчался – дел невпроворот. Как устроюсь – дам знать. Пока…
– Оревуар!.. – улыбнулся Щекутьев.
Четыре тысячи Солоницын достал.
И теперь в горнице Чаплицкий и Берс вместе с хозяином пили чай. В комнате было почти темно – лишь вялый огонек лампады под образами еле колебал сумрак.
На столе перед Чаплицким лежали ровные столбики золотых монет.
– Ну, вот видите, господин Солоницын, нашлись денежки, так? А вы опасались не собрать, – не то улыбался, не то по-волчьи скалился Чаплицкий.
– Соберешь, пожалуй, – тяжело вздохнул Солоницын. – Пока рубашку с меня последнюю не сымете, не успокоитесь ведь…
– Не агравируйте, господин купец. Сиречь – не преувеличивайте, – лениво заметил Берс. – Под вашим последним бельем еще толстый слой золотого жирка…
Он допил чай, расслабленным шагом прошелся по зале, сказал поучительно:
– Царь Кудгадан, отец великого Будды, заповедывал нам думать не о золоте, а о жизни вечной…
Солоницын неприязненно покосился на него.
Чаплицкий прямо в сапогах улегся на диван, неторопливо закурил и сказал Солоницыну:
– Не тужите, Никодим Парменыч! Вам надо только дождаться победы нашего дела…
– И что тогда?
– А тогда я дам вам на откуп все рыбные промыслы! На девяносто девять лет!
– Ага! Буду дожидаться. Коли тебя, ваше высокоблагородие, завтра Чека где-нибудь не подшибет. И будут мне тогда промыслы!
– Все мы в руке Божьей, – сладко потянулся Чаплицкий. – В Евангелии от Иоанна сказано: «Да не смущается сердце ваше и да не устрашится!»
– А-а! – небрежно махнул рукой Солоницын.
– Вот-вот, господин меняла, все беды от неверия нашего!
Солоницын встал, бормотнул угрюмо:
– Пойду скажу, чтобы свет запалили.
– Не надо! – неожиданно резко бросил Чаплицкий. – Не надо! Сейчас ко мне придет гость, нам лишний свет не нужен. Не нужны лишние глаза, уши и языки. Вы, Никодим Парменыч, не маячьте здесь. Идите к себе наверх, отдохните после чая, помолитесь… – Подумал и добавил: Вас ротмистр проводит… Чтобы соблазна не было ухо сюда свесить.
И едва он произнес эти слова, раздался короткий двойной стук в дверь.
Чаплицкий поднялся и скомандовал Берсу:
– Ну-ка, ротмистр, воздымите его степенство! Быстренько!
Солоницын, недовольно бормоча себе под нос что-то невразумительное, отправился вместе с Берсом в мезонин.
А Чаплицкий подошел к двери, прислушался, потом отодвинул засов. В горницу вошел человек, закутанный в башлык поверх тулупа. Лица его в сумраке не было видно.
Чаплицкий дождался, пока он разделся, проводил в горницу, предложил:
– Обогреетесь? Есть чай, можно водочки…
– Сейчас, к сожалению, не могу, Петр Сигизмундович, – отказался гость. – Я должен вскорости вернуться на место.
– Понял. Какие новости?
– Неважные. Сегодня из Москвы прибыл особоуполномоченный комиссар Шестаков…
– Николай Шестаков? – живо переспросил Чаплицкий.
– Он самый, Николай Павлович. Ему поручено организовать морскую экспедицию, чтобы перебросить сюда и в Мурманск сибирский хлеб. На Оби и Енисее скопилось свыше миллиона пудов…
Чаплицкий присвистнул:
– Ничего себе! Но ведь это невозможно!
– Почему?
– Миллер в прошлом году пытался это сделать с помощью английских ледокольных пароходов.
– А чем кончилось?
– Полным фиаско: прорвалось только одно судно, да и то вмерзло в материковые льды. Все коммерсанты, вложившие в это предприятие деньги, понесли большие убытки.
Гость хрипло засмеялся:
– Это действительно неосуществимо. Для английских торгашей и наших спекулянтов. Но где Миллер и где мы сейчас? Я согласен, до сих пор такая экспедиция никому еще не представлялась возможной. Но большевикам, к сожалению, удалось многое, что до них не удавалось никому.
Вернулся Берс. Чаплицкий, не знакомя его с посетителем, уселся верхом на стул, упер лицо в ладони, задумчиво сказал:
– Мы не можем этого допустить! Если они доставят сюда хлеб – нам конец…
Гость закурил, неспешно заметил:
– Я еще не все сказал. Они планируют часть хлеба, масла, сала, пушнины выбросить на европейский рынок… Это конец всему белому движению.
– Да. И еще – это начало конца Запада, – мрачно сказал Чаплицкий. – Но на Западе это пока не очень ясно понимают. Чувства курицы, которая уже находится в кипящей кастрюле, они представляют себе чисто умозрительно…
Гость вскочил, вскинул кулаки:
– Как же они могут не понимать, что у нас творится?
– Буржуазия по природе своей безыдейна. А потому безнравственна, – зло уронил Чаплицкий. – Она жаждет только сиюминутных барышей. И в конце концов, в результате – она слепа, поскольку, давая передышку большевикам, готовит себе погибель!
Повисла тяжелая пауза. А в коридоре плотно прильнул глазом к замочной скважине Солоницын.
Гость тихо засмеялся:
– Безыдейна, говорите, буржуазия-то? А вы, Петр Сигизмундович, не записались, часом, в РКП(б)?
– Пока нет, – серьезно сказал Чаплицкий. – Я просто трезво смотрю на вещи. Краснопузые предложили черни такую стройную и привлекательную программу, которую наш мир никогда не сможет им пообещать. Мы им приказывали умирать за нас, а большевики предложили им жить для себя.
– Надеюсь, вас еще не увлекла идея строительства новой прекрасной жизни для черни?
– Перестаньте фиглярствовать. Сейчас меня занимает вопрос, как не дать им привезти хлеб. – Чаплицкий расхаживал по горнице, задумчиво потирая лоб. – Нет, хлеба я им не дам, пусть вымрут, гниды, все до единого!
– У вас есть для этого реальные средства, господин каперанг?
Чаплицкий стукнул кулаком по столу:
– Они существуют объективно: неведомая ледовая трасса, бескормица, нет топлива, исправных судов… – Закурил и добавил уже более спокойно: – А мы должны все эти сложности сделать непреодолимыми. Чтобы караван вообще не смог выйти.
Пришедший долго молчал, потом медленно сказал:
– А если они все-таки преодолеют эти непреодолимые препятствия? Они ведь нам уже не раз показывали, как надо преодолевать непреодолимое.
Чаплицкий засмеялся:
– Похоже, что это вы записались в РКП(б), милый мой!
– Нет, серьезно?
– А если серьезно, то существует английский флот, наконец! – Он раздраженно фыркнул: – В конце концов, их это, черт побери, тоже касается!
Гость покачал головой:
– Англия сейчас на открытую войну не пойдет. А нападение на мирный караван – это война. Их так называемый пролетариат будет возражать…
– Ерунда! – Чаплицкий решительным жестом отмел это предположение. – Английский флот – хранитель самых старых традиций государственного пиратства.
– Не понял?..
– Для того чтобы за полчаса уничтожить караван, крейсеру «Корнуэлл» вовсе не нужен «Веселый Джек» на гафеле. И британский лев тоже. Просто неизвестное военное судно неустановленной государственной принадлежности.
– Вы думаете, они на это пойдут?
– Еще как! Не забывайте: в России пропадают миллионы их фунтов стерлингов.
– Ну что ж. Может быть. Посмотрим. Да, позвольте полюбопытствовать: вырезанный патруль – ваша работа?
Чаплицкий криво ухмыльнулся:
– Был грех.
Гость восхищенно покачал головой:
– Чисто сделано. Но в порт не показывайтесь, Петр Сигизмундович. Там предстоят крупные облавы.
– Хорошо. Теперь следующее: от человека, которого я послал за кордон, нет вестей?
– Неужели я молчал бы об этом, Петр Сигизмундович! – с упреком воскликнул гость. – Правда, еще рано. У нас в запасе имеется по крайней мере неделя.
– Имеется, – согласился Чаплицкий. – Но если не будет сведений, через неделю придется посылать нового…
А Леонид Борисович Красин в это самое время принимал в Стокгольме группу шведских рабочих.
Резиденция советской делегации находилась в небольшом, скромно обставленном помещении с высокими светлыми окнами.
Пожилой швед с вислыми седыми усами обратился через переводчика к Красину с короткой речью, которую закончил словами:
– Мы поздравляем вас, товарищ посол, с подписанием контракта. Мы, рабочие фирмы «Нюдквист и Холм», с большим волнением переживали все этапы переговоров…
В разговор включился его товарищ – коренастый, спортивного вида рабочий:
– Мы, товарищ посол, оказали на владельцев фирмы все свое влияние – политическое и экономическое, – чтобы добиться успеха в прорыве экономической блокады Советской Республики…
Красин пригласил гостей к столу:
– Друзья, я не могу угостить вас шампанским – хотя наш успех того стоит, но все деньги ушли на покупку паровозов. А вот русского крепкого чая с клюквенным вареньем напьемся вдоволь!
Швед торжествующе выбросил вперед руку:
– Тысяча паровозов для революционной России! Ваш чай покажется нам вкуснее шампанского! Дин скооль! Мин скооль! Ваше здоровье!
– За нас всех, товарищи! – провозгласил Красин. – Вы себе и не представляете, какую оказали нам помощь своей поддержкой, как мы ее ощущали все время, как нам было это необходимо, дорого и важно!
– Мы делали общее пролетарское дело, – сказал коренастый швед и прихлебнул горячего чая из чашки. Обжегся, замотал головой: – Крепко! Крепко! – И по-русски: – Го-ря-шо!
– У нас нет шампанского, – смеялся Красин, – но с сегодняшнего дня мы, советские купцы, имеем кредит на сто миллионов крон.
– Мы слышали, – подтвердил пожилой. – Шведский банк принял ваш залог на двадцать пять миллионов.
О проекте
О подписке