Глава первая

Читать чужие письма нехорошо, гнусно, аморально и неприлично, но человек, изучающий не ему адресованные послания, плевать хотел на приличия. Да он по долгу службы просто обязан был проанализировать каждую строчку этой писанины потому, что для кого-то этот бред, может быть, и мог называться письмами, а для него это был обыкновенный вещдок. Он проставил на письмах порядковые номера, согласно дате их написания, взял в руки красный карандаш для пометок особо интересных мест, уселся поудобнее и принялся за чтение.

Письмо №1

Привет, братан! Джинсы твои получил, большое спасибо! Они мне тик-в-тик, в облипочку. В них и пошёл на первую свою планерку. Участковая больница на пятнадцать коек. Кроме стоматологии, оказывается, я ещё должен вести амбулаторный прием, курировать стационарных больных и, как заведующий врачебным участком, вынужден заниматься ещё и хозяйственной деятельностью. На территории участка две немецкие деревни, одна со смешанным русско-казахским населением, и центральная усадьба Тупицино, которую немцы называют почему-то деревней дураков. Почему, я ещё не выяснил, но письма, отправленные из населенного пункта с таким названием, смело можно назвать дурацкими.

Врачебная деятельность началась неудачно. Удалял доярке Глуховой верхний восьмой. Обычно они, в отличие от нижних зубов мудрости, удаляются без проблем, а тут коронка возьми и отломись. Ну, взял прямой элеватор, как меня и учил Соломон, оперся на седьмой и вывихнул корень. Вывихнуть-то я вывихнул, смотрю: как-то конфигурация мягкого неба изменилась. Пощупал. Епэрэсэтэ! Вместе с корнем ушёл кусок заднего края альвеолярного отростка. Что делать? Оставить – может развиться остеомиелит. Решил убрать. Отслоил слизистую, убрал обломок втихаря. Кровь заливает рот. Уже больная догадалась по моему лицу, что что-то не так. Надо зашить. Не могу без помощника – далеко. Нужно щеку шпателем отодвигать. Спасибо Соломону, он мне гемостатическую губку настоятельно рекомендовал взять с собой. Ну, забил туго в рану, сжал пальцами десну с двух сторон со всей силы, дал валик закусить. Кровь остановилась минут через двадцать. Отпустил больную домой, а душа не на месте. Суббота, что делать, если кровотечение возобновится? Пошёл к ней домой, узнать, как дела, а её и след простыл. Уехала к тетке на день рождения.

«Ну, все, – думаю, – она там самогоночки примет, горяченьким закусит и такое кровотечение выдаст – мало не покажется». Две ночи не спал, веришь? А в понедельник помчался к ней на утреннюю дойку, на ферму.

«Как здоровье», – спрашиваю. «Отлично», – говорит. Открыла рот. Можешь себе представить? Рана затянулась идеально, даже постэкстракционного тромба почти не видно. Правильно Соломон говорит: «Во рту и в заднице заживает быстрее всего».

Я так обрадовался, что даже расцеловал её на радостях. А зря! Там её муж-скотник присутствовал с вилами. Как он меня ими на месте не запорол? До сих пор не пойму. Бог спас, наверное. С женой он выяснил отношения незамедлительно – с фонарем ходит, а со мной обещал разобраться позже. Мне уже от него привет передавали. Болтает, конечно, но всё равно неприятно. У меня вызов, потом допишу.

Слушай про идиотов. Вообще впечатлений масса, поэтому пишу сумбурно и непоследовательно, прерывая писанину на время вызова. Итак: гражданка Омарова лезет в подпол и чистит на ужин картошку, сидя там на корточках. Почему не сделать то же самое на кухне – непонятно. Её трёхлетний сын Руслан разбежался и упал на маму. А у неё в руках нож, только она об этом забывает и пытается поймать ребенка, чтобы он не ушибся. Результат: скальпированная рана через весь лоб, чуть повыше бровей. Разрез зияет, видно надкостницу. Слава богу, что глаза целые. Зашивал, старался. Вроде бы аккуратно получилось.

Братан! Будь моя воля, я бы издал приказ, строжайше запрещающий приём пищи умирающим больным. Они же как? Нажрутся, а потом при транспортировке отрыгивают. Да если бы только! Такое вытворяют посмертно – не опишешь. Я тут взялся выносить своевременно покинувшую этот мир старушку. Я несу носилки спереди, а две санитарки – сзади. Стали спускаться по лестнице. А она возьми и срыгни прямо на новые джинсы. Теперь стирай. Пусть тебя не удивляют слова: «своевременно покинувшая этот мир». Это не медицинский цинизм – это правда. Ведь если есть выражение: «безвременно покинувший», то почему бы ни употребить слово-антагонист? Всё равно ведь все так думают, а сказать боятся. Бабуське сто лет, у неё сто болезней, ну и как сказать? Безвременно, что ли?

Оказывается, участковая больница – это похоронное бюро. Нам же всех неизлечимых больных умирать присылают. Я, конечно, вправе от них отказаться, но тогда я не выполню план койко-дней. А меня за это на ковер, на медсовет. Себе дороже. У меня тут Тина Шмидт из немецкой деревни лежит. Достопримечательность! Умирает десять лет. У нее сердечная недостаточность, мерцательная аритмия, сахарный диабет, цирроз печени, а она живет. Асцит тяжелейший, цианоз, а она живет. Верующая. Ты же знаешь, как я к святошам отношусь. Официальный святоша, как и коммунист, может пребывать только в двух качествах: он либо идиот, либо негодяй. Идиот верит слепо и бездумно, негодяй не верит ни во что, но хорошо притворяется и тем самым зарабатывает себе на жизнь, устраиваясь попом, комиссаром или генсеком. Тина относится к первым, но как-то не раздражает. У неё глаза синие, просто плавают в слезах, но слеза почему-то не проливается. Никогда не жалуется. Только молится и улыбается. Святая!

Кажется, я начинаю понимать, почему Тупицино называют деревней дураков. Представь! Построили больницу, провели душ, унитаз, но воду не подключили. Все удобства во дворе.

– Как же вы больных моете? – спрашиваю.

– А мы их не моем, мы их на выходные домой отпускаем.

– Но у вас же лежачих полно, они же до педикулеза долежатся.

А сотрудники переглянулись так хитренько, вернее, подленько и говорят:

– Да они все тут у нас завшивели. Санитарка им голову дустом обсыплет, косынку на сутки оставит – ни одного насекомого до самой смерти.

– Но дуст же вредный для здоровья! – говорю, а сам вспомнил медицинский анекдот и думаю: «Господи! Что я горожу? Это кому вредно? Раковому больному, что ли?» Ну, помнишь хохму: умирающий больной просит, чтобы не хоронили в цинковом гробу.

– Это почему? – спрашивают.

– А потому, что деревянный полезнее для здоровья.

Слушай дальше, братан, что мне эти аборигены рассказали.

– Подумаешь, мы и шандавошек дустом выводим. У нас тут солдатики из Армавира на уборочной были, так теперь целая эпидемия шандавошек этих.

– Это которые Ptirus pubis на букву «М»? – Это я так перед ними знаниями латыни щегольнул. – И почему вы так этих паразитов называете?

– А это, – говорят, – нас так в немецкой деревне научили. «Шанде» – стыд, позор по-немецки. Значит шандавошки – позорные насекомые.

– Логично, – говорю, – но для этого серо-ртутная мазь имеется.

– А сера с ртутью полезнее, чем дуст, что ли?

Опять логично. За что их только деревней дураков кличут?

Бабы оказывают внимание. Приходит молодая женщина.

– Ночью проснусь, – говорит, – так спина болит, не могу ноги раздвинуть.

Что только я ей от радикулита не выписывал? Даже импортный реопирин назначал – все бесполезно. Спина вроде прошла, а вот ноги по ночам не раздвигаются. Короче, достала она меня.

– Послушайте, – говорю, – а вы не могли бы мужа попросить, чтобы он вам ноги ночью раздвинул и по возможности пошире?

– Так в том-то и дело, милый доктор, что мужа у меня нету.

Как тебе это нравится, братан? Ну, всё, у меня вызов к роженице, потом допишу.

Опять уделал штаны. Не везет твоим джинсам. Приехал к роженице. Я у неё месяц назад сына к психиатру возил. Представляешь? Пришёл пацан домой, перекусил, чем нашёл, подходит к кровати, а там батя пьяный спит. Кровать у них одна на всех. Алкоголики. Откинул он простыню, а папенька в обнимку с бараном лежит. Зарезал, освежевал и в кроватку. Зачем? Извращение? Ну, мальчик, как увидел окровавленного барана в папиных объятиях, так и свихнулся сразу. Теперь маменька рожать удумала. Пьяная с фингалом. Только отъехали: «Все, – говорит, – сейчас разрожусь». Не успел с неё трусы снять, окатила плодными водами, и всё на джинсы. Ребенка как выстрелила. Порядочные женщины сутками маются, а эти… Я бы всем роженицам по сто грамм наливать порекомендовал, как только схватки начнутся.

Опять конфуз. В акушерской сумке уложены: сверху одеяло жёсткое, как шинель, потом фланелька, потом пеленка. Я, пока пуповину обрезал, так разволновался, что завернул младенца сначала в жёсткое одеяло на голое тельце, затем во фланельку, а уж потом в пеленку. Новорожденный как взглянет на меня! Вырастит – отомстит. Если акушерки продадут – выговор мне обеспечен. Повариха делает намеки. У неё муж за убийство в тюрьме сидит. Приду пробу снимать, она всех из кухни выгонит и начинает при мне полы мыть. Наклонится, если спереди: складочка между грудей, завлекушечка – ложку мимо рта пронесёшь, если сзади – вообще умопомрачительно.

Аборигены изумляют. Спрашиваю больную о происхождении у неё веселого гонококка. «А я затаилась», – отвечает.

– Это как?

– А вы что, не знаете, что если во время этого дела затаиться на два децибела, то обязательно дурную болезнь поймаешь? – говорит, и всё это с гонором и как бы ко мне с презрением за моё невежество.

– Может быть, вы и создаете с вашим партнером шум в два децибела по ночам, но уверяю вас, что венерические заболевания от этого не возникают.

Ну, хватит о них, надоели! Звонил Соломон, приедет крестьян протезировать. Я ему больных пока санирую. Рву зубы и лечу, чтобы он сразу же смог работать начать. Все пока. Целую – Вадим.

P. S. Умерла Тина Шмидт, ну, которая святая. Интереснейшая смерть. Потом расскажу.

P. P. S. Скотник Глухов бросил камень в окно. Не камень, а полкирпича. Знаю, что он, а доказать не могу. Заделал подушкой дефект, кровать отставил подальше от окна – так спокойнее.