Родин сокрушенно покивал головой, а Торопков вскочил, нервно походил по кабинету и снова сел.

– В таких случаях, ежели меня не подводит мой опыт, следует верить своим глазам.

– А что говорят вам ваши глаза? – улыбнулся Родин.

Тем не менее Торопков заметил:

– Что убийство в самом деле совершил приказчик, у которого болели зубы.

Родин поднял брови:

– Клобук еще не делает монахом. Одевшись как приказчик, не каждый станет приказчиком…

– Да, да! Все это я понимаю. Но! Это ж надо – прийти в ресторан, когда там сотни людей, прилюдно вызвать жертву во двор и там проломить ей череп камнем, который валяется под ногами. Мне думается, что до смертоубийства нападавший дошел только в состоянии аффекта.

– У вас есть версия? – осведомился Родин.

– Скорее всего Стрыльников нахамил в какой-нибудь лавке приказчику. В этом ничего удивительного нет, он всегда так делал. Но приказчик оказался человеком гордым и обиды сносить не пожелал. Он пришел к «Монмартру», чтобы объясниться с обидчиком на кулаках, как это принято в среде простого люда. На это указывает отсутствие ран от холодного или огнестрельного оружия. Верно?

– Да, ран в самом деле на теле нет, – Родин кивнул в ответ.

– Стрыльников даже не пожелал выйти, когда приказчик предложил ему это в первый раз. Тогда оскорбленному ничего не осталось сделать, как вернуться и нанести фабриканту оскорбление словом. А может, и что-то вроде плюнуть перед ним на стол.

– Почему такие мысли? – улыбнулся Родин.

– Более пятнадцати очевидцев показали, что Стрыльников не отреагировал на первый визит предполагаемого убийцы, напротив, продолжал пуще прежнего собачиться с официантами, одного даже ударил по лицу. Скорее всего, это и стало последней каплей для оскорбленного приказчика. И в этом я его понимаю. Каким бы ты не был миллионщиком, не забывай среды, из которой вышел, не обижай простых людей!

– Что ж, вполне может быть. Для бывшего арестанта, чтобы рассвирепеть, вполне достаточно было матерного ругательства, – отметил Родин.

– Точно! Обложить обидчика по матери и броситься вон, готовясь к драке, – так вполне мог поступить неведомый приказчик. Только он никак не ожидал, должно быть, звериной силы и ярости Стрыльникова. Может быть, фабрикант вынул револьвер или кинжал. Опасаясь за свою жизнь, приказчик поднял с земли камень и ударил нападавшего в висок, а потом, испугавшись наказания, бежал. Похоже?

– Похоже…

– Ну слава богу, Георгий Иванович! А то уж я думал, совсем у старого дурня ум за разум зашел! Завтра же мои молодцы всех приказчиков перетрясут, все похождения Стрыльникова прочешем, где он кого обидел, так и выйдем на…

– Похоже-то похоже, – закончил фразу Родин, – только есть тут пара неувязочек.

– Ну вот… – Торопков ссутулился. – Каких же?

– Похищенная карта скальной гряды Шайтан-Кюзгусси. Ее ведь не нашли у Стрыльникова, а он, как мне помнится из показаний официантов, с ней не расставался. Зачем обычному приказчику, да и, если угодно, фартовому малому нужен древний пергамент с указанием, где искать несметные сокровища и невиданное оружие – «Зеркало шайтана»? Причем деньги, перстни, часы, как мы помним, похищены не были.

– А! – отмахнулся сыщик. – Это разве неувязочка? Как раз все складывается как по нотам. Этот приказчик с перепугу полез в карман к Стрыльникову, схватил, что первое в руку попалось, – и бежать. А по совести сказать, карта эта – дурная игрушка богатея, и я, равно как и мое начальство, ее во внимание не принимаем. И сокровища эти – сказка на ночь. Да и оружие потому и невиданное, что его никто не видел.

– Хорошо, – улыбнулся Родин довольно притянутому объяснению и продолжил: – А то, что буквально за час до убийства из краеведческого музея похищена статуэтка золотого витязя, которую считают одним из ключей к тем же самым сокровищам шайтана? Причем оная кража чуть не обернулась дипломатическим скандалом из-за покушения на британских подданных! Что это, совпадение?

Торопков поскреб подбородок.

– Это вы правы, да. Снова правы. Но! Если между этими совершенно разными преступлениями существует связь, то это значит, что дело раскрыто!

Родин удивленно привстал.

– Как так?

– Да очень просто. Мы ж задержали того щелкопера, кто англичан прищучил. Ну про фигурку эту речи не было, ей цена-то полполушки в базарный день. А так так пострадавшие от разбирательств отказались, претензий не предъявляли и вообще из губернии уехали, то и дело вроде бы открывать смысла нет.

– Неужто вы его отпустили? Быть может, статуэтка и приведет нас к убийце Стрыльникова?

– Нет, шалишь, брат, Георгий Иванович, – радостно рассмеялся сыщик, позволив себе от избытка чувств некоторую фамильярность. – Чтобы да выпустили? Никак нет, в холодной этот гусь сидит. Пойдемте-ка ему перышки пощиплем!

* * *

– Ей-богу не знаю, ваше благородие, клянусь честью! – несчастный газетчик Рабинов опять всхлипнул. – Пальцем я не трогал ни лорда, ни его боксера!

– Честью клянешься, шельма! Знать не знаешь, щучий сын! А нат-ко вот тебе еще! – и краснорожий Радевич отточенным движением приложил бедному Рабинову под дых. – Я тебе покажу, твою мать, понимаешь меня, да, понимаешь? – и сунул журналисту кулак под нос.

Была у Радевича такая манера вести допрос. Прямо на месте усидеть не мог, сразу прибегал к рукоприкладству, ну что тут делать. Уж и жаловались на него кому только можно, и полицмейстер Мамонтов его пытался по-товарищески урезонить, да все впустую. Я, говорит, для государственной надобности ничего не пожалею. Ради отечества, говорит, себя положу. И знай себе мутузит.

А однажды вышел с ним пренеприятнейший казус. Приехал в полицейское управление Старокузнецка какой-то проверяющий из Петербурга. Никого из старших чинов не застал, решил дождаться, ну и расположился на свою беду в допросной. Полицейское и жандармское управления находились в одном здании и начальники их, Мамонтов и Радевич, каждый день вместе чаевничали. Так вот, пошел Радевич к мамонтовским за бубликами. Идет обратно, видит – в допросной человек сидит. Ну, он, недолго думая, и решил помочь коллегам с дознанием, как он это уже неоднократно проделывал. Зашел в допросную и, по обыкновению, сразу решил все показания из «арестанта» выбить. В общем, отметелил он несчастного ревизора так, что того этим же вечером срочным поездом увезли обратно в Петербург, в госпиталь, с переломами ребер и многочисленными ушибами внутренних органов.

Мамонтов, конечно, на людях-то Радевича всячески журил и порицал, но в приватной беседе очень благодарил и обещал любое содействие перед вышестоящим начальством. Кстати говоря, ревизор этот ведь мог запросто на Мамонтова и накопать. Рыльце-то у всех в пушку.

А Радевича за тот случай сначала понизили в звании, влепили выговор, лишили наград и уменьшили жалованье. Ну а потом за служебное рвение, да и не в последнюю очередь стараниями Мамонтова, почти все вернули, только вот из подполковников он все никак обратно в полковники прыгнуть не мог. И очень из-за этого переживал.

Теперь вернемся к саратовскому журналисту Рабинову. Полицейские, еле вырвав его из рук разъяренных краеведов, направили в околоток, а оттуда, согласно указанию Торопкова, доставили в полицейское управление. Упитанный вахмистр по фамилии Вышнюк, прихлебывая чай с мармеладом, долго выспрашивал рабиновские фамилию с именем, дату и место рождения, род занятий и так далее. Все заносил в большую тетрадь, медленно и обстоятельно. Потом газетчика увели-таки в холодную поджидать следователя для допроса, а Вышнюк встал, подлил себе кипятку из самовара, взял еще мармелада, полюбовался подушечкой с вышивкой – «думкой», которую ему своими руками сделала жена, чтобы удобнее сидеть было, снова сел за стол, с любовью посмотрел на фотографическую карточку молодой супруги, а затем углубился в чтение книги «О пользе гимнастических упражнений и купания в ледяной воде».

Отоспался газетчик в холодной, попросился выйти по естественной надобности. На обратном пути завели его в допросную, велели дожидаться дознавателя.

Полковник Мамонтов, как уже известно читателю, бросил все силы на дело об убийстве Стрыльникова и, соответственно, никаких распоряжений относительно назначения дознавателя не отдал. Так бы и куковать несчастному Рабинову одному в допросной, если бы, на его беду, Радевичу не вздумалось именно в это время пойти попробовать вышнюковского мармеладу.

А дальше – как всегда. Увидел в допросной человека, но теперь уж перестраховался. Узнал у Вышнюка, что к чему, да и давай проводить допрос первой степени с пристрастием.

– Давай, выкладывай, иудейская гнида, как дело было, а то я об тебя уже все кулаки отбил, и так далее, – была у Радевича такая привычка, «и так далее» это везде пихать, к месту и не к месту.

– Да я ж уже имел честь докладывать вашему высокопревосходительству, – Рабинов от страха напутал с титулами, но Радевича это несколько успокоило, – что я давно крестился в православную веру!

– А, жид крещеный – что вор прощеный! Ну, говори, скотина, зачем хотел погубить лорда?

– Да я его и пальцем не тронул! А направили меня от газеты из Саратова на выставку в музей. Взял я короткое интервью у лорда, да тот одни общие слова сказал: мол, удивительно, интересно, да все прочее… Так мне ведь надо сенсацию делать, а то редактор семь шкур спустит…

– Так, ну а дальше? – Радевич придвинулся вплотную к писаке, и тот зажмурился. – Дальше-то что, а ну говори, свинья!

– А дальше, – Рабинов протер свою плешь грязно-полосатым, в цвет сюртука платком, – решил я покурить на улице, думал, что же написать про эту выставку, чтобы со службы меня не поперли. Огонька еще у извозчика спросил, у мордатого такого, в красной поддевке. Все меня там видали, ваше высокоблагородие! Тут слышу, шум, грохот, трах! Бабах! Дверь открылась, и вываливается лорд Мак-Роберт собственной персоной! Ну тут грех, конечно, за мной, что не помог я старику. Да только сразу подумал – вот она, сенсация! Скорей подбежал к ваньке и сказал, чтобы гнал во весь опор на телеграф! И это все видали, и не только извозчики. Был там и этакий купчина здоровый, из гостей, он тоже уезжал, в ресторан «Монмартр», – вот и у него можете спросить…

После этих слов Радевич сглотнул, а газетчик продолжил:

– У нас-то, знаете как, у газетчиков: кто первый – тот и на коне! Отвыкли мы от человечьих отношений-с…

– А вот привыкай теперь к таким отношениям, щелкопер чертов, – и Радевич влепил газетчику еще одну зуботычину, но теперь уж не сильную, а так, для порядка. – Когда говорил ты с его светлостью английским лордом, что видел, что слышал? Не крутился ли кто рядом? Вспоминай, тупая твоя голова!

– Да не помню я ничего, ваше высокопревосходительство!.. – Радевич поднял было руку для еще одной затрещины, да ошибка с титулами снова выручила незадачливого бумагомараку. – А-а, погодите, был там один! Вышел вслед за мной из кабинета директора, да точно так и стоял рядом с лордом!

– Как выглядел, как был одет? Особые приметы?

– Да как приказчик! Я сразу решил, что он, видать, из бакалейной лавки, харчи для банкета притащил, а директор с ним в кабинете рассчитывался. И приметы были: щетина, и усишки мерзенькие, и полотенцем рожа обмотана. Флюс у него, видать, был, аж перекособенило всего. И это, это, ваше высокоблагородие, он ведь, как лорд вывалился, тоже сразу прыг в коляску и укатил! Сразу за мной, только поехали они в другую сторону, за купцом этим! Стрыльников, Стрыльников! Вот как его звали, я запомнил! Спросите у него, он видал, как я на улице стоял…

Тут Радевич услышал в коридоре топот ног, и в его голове зародились сомнения, что ему удастся добиться от писаки признательных показаний. Он сунул ему под нос свой кулачище и прошипел:

– Ежели не сознаешься, запорю! – и ткнул несчастного костяшкой указательного пальца прямо в солнечное сплетение. Рабинов засвистел, как рыба, извлеченная из проруби, и обмяк на стуле.

В этот момент дверь открылась, и в допросной появились Родин и Торопков. Из-за их широких спин выглядывала кругленькая краснощекая голова Вышнюка.

– Евгений Александрович, опять вы тут самоуправствуете. – Торопков произнес эту фразу, с улыбкой поглядывая на Родина. – Вы уж простите, у нас все по-свойски…

– Арестованный Рабинов только что во всем признался! – довольно ухмыльнулся Радевич, потирая покрасневшие костяшки. – Этот выкрест хотел столкнуть с лестницы английского лорда с целью получения тридцати сребреников за сенсационный репортаж в своей газетенке! – И потом добавил с победоносной улыбкой: – Старый конь борозды не портит!

Торопков, однако, его оптимизм не разделил.

– Опрошенные ямщики показали, что, когда слышали грохот, господин в полосатом сюртуке три минуты как находился на улице. Протоколы имеются.

Радевич сокрушенно крякнул и почесал затылок, совсем как провинившийся ямщик.

– Так что ты там говорил про приказчика, каналья? – гаркнул на газетчика Радевич. – Кто там крутился вокруг лорда, а потом поехал за Стрыльниковым?

– Да-да, – закивал Рабинов, чувствуя, что чаша скорби может его миновать, – приказчик, он-то наверняка и столкнул господина Мак-Роберта!

– И придушил его слугу, и для глумления утащил ту дурацкую фигурку! Вахмистр, перо и бумагу сюда, живо! – снова крикнул Радевич, в пылу допроса позабыв, что он вообще из другого ведомства и полицейским приказывать не может.

Вахмистр вытащил из стола несколько перьев, бумагу и небольшую чернильницу и зачем-то согнулся в поклоне, как японский самурай.

* * *

В своем кабинете Торопков дал волю чувствам.

– Чертов приказчик! Вот за что я всех этих торгашей ненавижу! Только на кой черт ему сдались эти погремушки? Карта, фигурка? Ведь даже сам профессор Смородинов считает историю о сокровищах Ахмет‑бея не более чем легендой!

Родин развел руками.

– Значит, кто-то считает это не совсем легендой, раз ради двух, как вы выразились, погремушек, готов убить одного из самых могущественных фабрикантов империи и чуть не лишить жизни известного путешественника, причем подданного другой страны!