Здесь в эти дни свирепствовал норд-ост. Таких ветров я еще ни разу не видел: на ходу буквально останавливало и сносило в сторону. От вокзала к городу там ходит небольшой паровозик с несколькими вагонами, вроде трамвая. В Новороссийске эта комбинация называется «кукушка». Так вот, эту самую «кукушку» останавливал встречный ветер. Город окружен горами версты в 2–2,5 высотой. Из какой-то щели в этих горах и дует такой ветер. В общежитии, до которого нам пришлось идти версты три из города, мы легли, конечно, не раздеваясь, закутались в одеяла и шинели, а я оставил для теплоты на голове фуражку.

11.11.1918. Утром в этом самом общежитии дали нам теплой воды и предоставили возможность послать человека за хлебом, который тот и принес часа через 1,5. В России, как посмотришь, живут все комики и шутники. Из того, что офицеры добровольно взяли в руки винтовки и делают всё сами, публика, очевидно, вывела заключение, что они могут теперь ездить черт знает как, жить где угодно, спать как угодно, абсолютно без всяких удобств и питаться также, чем придется. Такое обращение вошло в моду не только со здоровыми, но и с больными и ранеными офицерами, которые находятся поистине в ужасных условиях.

Около 1 часу дня произошла официальная встреча союзников. Около 2-й пристани, куда они подъехали, был выстроен караул из офицеров Сводно-гвардейского полка. Комичное впечатление произвели французские матросы. Шли они в своих шапочках с красными кисточками довольно свободно, причем один из них, находясь в строю, вел на цепочке фокстерьера. В гостинице «Европа» в честь приезжих гостей был устроен обед, а матросов потчевали в Народном доме. К вечеру появилась на улицах уже несколько подвыпившая «союзная» публика. Говорят, что союзники пришли в восторг от нашей водки и довольно сильно навалились на нее. Рабочее население Новороссийска, среди которого много большевиков (по окраинам там вечером, как говорят, опасно появляться в военной форме), по-видимому, не с особой радостью встретило союзников. Говорят, что как только показалась союзная эскадра, то среди толпы, наблюдавшей ее подход, слышались такие слова: «Это наш флот идет кадетов бить, а не союзники» или «Чего они идут, когда их никто не просит». Многим гуляющим теперь пока еще на свободе не мешало бы повисеть на прочной веревке, хотя бы минут 15, этого было бы достаточно.

Ветер немного утих, хотя оставался еще довольно сильным. Один лейтенант при разговоре с нами сказал, что эти дни норд-ост дует еще очень милостиво. «Настоящий норд-ост, – сказал он, – кладет вас, когда вы выходите из-за угла, на обе лопатки и катит вдоль улицы, вот это норд-ост». Не мудрено, что так часто срывает железные крыши и выворачивает телеграфные столбы.

Вечером мы были в кафе «Чашка чая». Я давно не был в кафе, не слыхал музыки. Было очень приятно посидеть и помечтать о Москве, где я так хорошо и замечательно симпатично проводил время в кругу своих. Теперь же остается только погрустить о том времени да пожелать, чтобы со всеми моими всё обошлось как можно более благополучно. О себе и о своем настроении не приходится особенно много говорить в теперешнее время; еще много времени пройдет до восстановления более или менее нормальной жизни и до того момента, когда я буду в состоянии вернуться к своим мирным занятиям.

12.11.1918. С утра начали ходить по разным складам и учреждениям, разыскивая подходящее имущество для батареи. Когда мы были у военного губернатора, то там один полковник Генерального штаба приказал спросить в нашем присутствии дежурному телефонисту о том, находится ли англичанин Керн сейчас в гостинице «Европа» или нет, а затем, обращаясь к нам и показывая серебряный портсигар, сказал: «Не представляю себе, каким образом этот портсигар англичанина оказался у меня в кармане. Ну и нализался же вчера этот англичанин». Как видно, их солидно угостили.

В этот день нам пришлось походить довольно много; концы все-таки порядочные, а на извозчике за свой счет нет смысла ездить. Мимоходом я заходил во все книжные магазины, которых здесь совсем не много. Хороших книг здесь совсем не достать. Нашел я только Ницше и один томик Сен-Симона. По дороге из Екатеринодара в Новороссийск и здесь каждый день на улицах и в кафе я встречаю одного подпоручика-летчика, с которым я не был знаком, но с которым мы встречались в Гатчине, в клубе за игрой. Это выяснилось после того, как мы с ним разговорились. Вечером мы были в довольно приличном кинематографе.

13.11.1918. Утром получили ордер из Военно-промышленного комитета и затем начали получать и упаковывать те предметы, которые были отпущены для нашей батареи. Пока мы упаковали всё это, перевезли на вокзал и сдали на литер в багаж все эти 37 мест весом в 55 с половиной пудов, наступил уже 7-й час вечера.

В город не хотелось возвращаться, и мы решили как следует поесть на вокзале, тем более что утром только выпили теплой водицы и съели небольшой кусочек хлеба. Андрею продуло в этом общежитии шею, и он всё время держит голову на бок. Чай на вокзале подают без всего, и поэтому, когда мы заказали себе его после обеда, то официант сделал какую-то зловещую физиономию и сказал: «Я вам удружу по кусочку своего собственного сахару». При расчете пришлось заплатить около 35 рублей за всю эту музыку. Одним словом «удружил», посчитав за эти 2 куска больше 3 рублей. Тут целая возня с деньгами: одни берут, другие не принимают. Всё время слышим такие разговорчики: «Вы обязаны принять эти деньги, да кроме того у меня других нет». «А я их не принимаю» или «Хорошо, я их возьму, но сдачи вам не дам».

Около 11 вечера выехали из Новороссийска, забравшись в вагон 2‐го класса. Ночью в наш вагон залезла группа пьяных казаков и начала рассаживаться чуть ли не на ноги спящим офицерам. Им заявили, что здесь офицерский вагон, но это на них мало подействовало, и один из них даже буркнул в ответ: «Ну, так что же, еще неизвестно, кто кем держится, мы вами или вы нами». После таких слов всю эту веселую компанию моментально выпроводили из нашего вагона. Эта публика имеет не совсем правильное представление о своих собственных заслугах и воинской доблести, которые, вообще говоря, не очень-то далеко и простираются. Сколько раз я слышал, как наши офицеры останавливали их во время «тиканья» нагайками и вновь гнали в наступление.

14.11.1918. Утром прибыли в Екатеринодар. После легкой закуски, не в зале, а внутри буфетной перегородки, отправились походить по городу. На одной из улиц совершенно случайно встретили m-me Кавернинскую, жену бывшего директора Могилевской городской электрической станции. Выехала она из Могилева в середине октября. Относительно наших она ничего подробно не знает, но думает, что они тоже должны были выехать. Большевики вошли в город 25 октября нов. ст.; немецкая же комендатура оставалась там до 30 числа, причем немцы всячески содействовали выезду интеллигенции. В распоряжение Союза земельных собственников немцы предоставили для выезда 1 или 2 поездных состава. Бюргер и Фибих⁵⁶ еще раньше исчезли из Могилева, а затем все, кто только мог, тот и выезжал. Так как она куда-то торопилась, то направила нас к своему мужу полковнику⁵⁷ (я раньше не знал, что он военный). Он нам несколько подробнее рассказал то же самое. Положение наших очень неважное, и я ломаю голову и не знаю, выехали они из Могилева или остались там. Оставаться там немыслимо при существующих условиях, а с другой стороны, как они могли выехать с такой семьей и без денег и куда? В общем, очень печально; не знаю, что и думать.

Перед отъездом в Екатеринодаре встретились с командиром батареи. Он благодарил Андрея за службу. До Кавказской мы доехали вместе с полковником Голубятниковым⁵⁸. Он рассказывал нам про последние бои под Ставрополем. Между прочим сообщил про интересный случай с одной группой пленных большевиков. С ними занимался военным строем какой-то унтер-офицер, который во время занятий пользовался общепринятыми ругательствами. Когда он дал «оправиться», то из строя вышли 2 человека и заявили, что они не позволят себя ругать, так как они русские офицеры. За такое признание их через весьма малое время расстреляли по приговору военно-полевого суда. Если среди пленных большевиков попадаются офицеры, то им, конечно, уж нет пощады. Рассказывал он еще, как прапорщик Горохов из Ростова во время боя удрал в тыл. Его тоже моментально расстреляли по приговору военно-полевого суда.

Приехали мы в Кавказскую уже в 10-м часу вечера; так как подвод в станичном правлении нельзя было достать для перевозки имущества, то остались там ночевать. Мы за эту командировку достаточно устали, и хотелось уже один день поспать как следует. Андрей нанял на хуторе Романовском номер в гостинице и предложил там устроиться, а не сидеть до утра на вокзале. Номер был довольно ужасный и грязный и кроме того стоил 15 руб., что никакого успокоения не мог нам дать во время нашего в нем пребывания. Я сильно возмущался такой ценой за такой отвратительный номер и чуть не выгнал хозяина, когда он что-то хотел возразить мне на то, что я назвал цену большевицкой.

15.11.1918. Утром вернулись, наконец, в свою квартиру в станице Кавказской. Здесь за это время не произошло почти никаких изменений. Довольно серьезно заболел только Николай Николаевич Яшке. Для батареи за это время тоже ничего не получили. Привезли только откуда-то несколько шинелей и полушубков довольно слабого качества. Нужно думать, что только через некоторое время мы обзаведемся всем необходимым. Пока в Новороссийск прибыл только один транспорт союзников, другие пока ожидаются. Когда мы были в Новороссийске, то один офицер рассказывал нам, что будто бы англичане говорили, что они доставят нам полное обмундирование и снаряжение на армию в 150 тысяч человек, начиная от носового платка и кончая орудиями. Хорошо, если бы это было действительно так.

На Украине, или Малороссии, как ее теперь называют, в газетах прямо не разберешься, что делается. С одной стороны, там уже нет как будто гетмана, а с другой, получается, что власть его еще существует. Крестьянское восстание там разгорается. Петлюра то почти было соединился с большевиками, как здесь писали, то он разбил где-то большевицкий отряд на голову. Несколько отраднее то, что немецкое революционное правительство, по всем признакам, начинает понемногу отстраняться от русских большевиков. Послов Советской республики начинают изгонять почти из всех государств, и пребывание Иоффе в Берлине признано немцами нежелательным. Одним словом, все они в довольно некрасивом положении, а все-таки не унывают. Втемяшили себе в голову, что революция это то же самое, что уголовные преступления, и удивляются, если таких «передовых людей», как наши «товарищи» не везде соглашаются переваривать. Везде люди, не связывающие двух слов, читают публичные лекции на тему: «Перспективы мировой революции», а тут вдруг их представителей с треском гонят вон; но в некоторых местах с ними еще считаются.

До сих пор не могу понять, почему в Киеве в течение всего лета терпели пребывание представителя советской мирной делегации. Всё лето на Бибиковском бульваре провисел этот отталкивающий флаг узаконенного беззакония, эта красная тряпка – символ легализации бандитизма, при одном виде которой в памяти болезненно оживляется всё то безобразие, весь тот ужас, в котором тонут несчастные Москва и Петроград. Совершенно случайно вспомнил один случай с этим самым Раковским, про который рассказывал мне Томилов, когда я еще был в Киеве. Во время ранения Ленина 3 офицера Астраханской армии в погонах и со своими шевронами пришли к Раковскому и начали выражать соболезнование по случаю этого ранения. Тот возмутился и почти крикнул: «Что это за издевательство». Они ему ответили: «Обождите, мы еще не всё сказали. Когда будет убит Троцкий, мы тоже придем выразить свое сочувствие», – и с этими словами удалились.

16.11.1918. Ездили в хутор Романовский на хозяйской лошади за керосином. Со вчерашнего дня опять стало тепло и даже, можно сказать, жарко. Такая погода очень сильно, как я уже раньше говорил, напоминает весну. Солнце очень ярко светит, по дороге ходят и перелетают грачи, распевают какие-то птички, которые похожи на наших жаворонков, и даже в атмосфере чувствуется какая-то весенняя влажность и мягкость. Прямо удивительно, какие дни бывают здесь уже глубокой осенью; до сих пор еще без настоящих дождей и невольно сопровождающей их грязи, так что пока здешнюю осень можно назвать приятной и не такой надоедливой как у нас. Несмотря на то, что мы во время командировки проели, кроме казенных суточных 3 руб. 24 коп., больше 350 руб. своих денег, мы питались в общем не так уж хорошо и в разных местах ели разную дрянь. Результаты этого теперь сказываются, и мы с Андреем получили солидное расстройство желудка. Я от этого нездоровья избавляюсь очень быстро тем, что ем всё что попало, не обращая на желудок никакого внимания. Такое лечение, вообще говоря, нельзя назвать правильным, но в применении ко мне оно пока что оказывается действенным. Андрей же, несмотря на некоторую диету и лекарства, собирается проболеть подольше.

17.11.1918. Полученное для нашей батареи имущество складывают теперь в крепости в сарай, у которого поставлен караул. В караул ходят пока только одни офицеры. Сегодня мы попали на это дежурство, но Андрей подал рапорт о болезни, так что я ушел с другим в этот караул, а он остался дома дежурить по ватер-клозету. Публика в карауле вся своя, так что чувствуешь себя довольно свободно, хотя стоять на посту весьма надоедливая штука. Невольно вспоминаешь, как стоял в школе на посту, и чувствуешь неизгладимую разницу между тем и этим. У подпоручика Яшке всё еще держится высокая температура, и он начал чувствовать себя настолько неважно, что его отвезли сегодня в войсковую больницу. Хотя говорят, что у него нет ничего опасного и что это только испанка в довольно сильной форме, но у меня такое чувство почему-то, что он больше не выздоровеет. Хотя я считаю себя свободным от всяких примет и предчувствий, но тут я почему-то вспомнил умершего пленного турка, которого дня за 2 до смерти, тоже отвезли в эту самую больницу, и здесь мне тоже безо всяких по-видимому оснований показалось, что бедного Яшке постигнет та же участь.

18.11.1918. 16 числа был год со времени разгрома нашего имения и имения Андрея. Нечего сказать, приятная годовщина этого гнусного и чисто разбойничьего темного события. В прошлом году я, как и многие другие в это время, думал, что это позорное большевицкое правительство продержится очень недолго и вместе с ним наступит конец разным «углублениям революции» и тому подобным безобразиям. Я вспоминаю теперь, как Оля год тому назад говорила, что она предчувствует, что так легко всё это не окончится и что настанет страшное гонение и резня интеллигенции. Тогда я почему-то не думал, что положение в России дойдет до такого кошмара, и пробовал успокоить ее в этом отношении, соглашаясь отчасти с мнением большинства, которые говорили про создавшуюся обстановку так: «Чем хуже – тем лучше». Но делалось хуже и не становилось лучше, и это постоянное «хуже» не влекло за собою конца. Теперь невольно соглашаешься с ее предчувствиями, которые довольно редко ее обманывали, в чем я уже имел случай не раз убеждаться за это время. Мне вспоминаются следующие слова А.К. Шеллера: «В жизни, как в море, нередко случаются внезапные бури, смущающие ее будничный покой. Мы приходим в замешательство, спешим отстоять себя, бросаемся из угла в угол, сталкиваемся с близкими, воюем за свое существование, теряем рассудок… Но вот, мало-помалу буря стихает, ее следы исчезают, мы успокаиваемся и хладнокровно осматриваемся кругом. Кое-что из нашей прежней обстановки погибло, кое-что надорвалось и в нас самих; но наступившая тишина все-таки дает нам возможность плыть дальше и с обломанными мачтами и с попорченным рулем и с ослабевшими силами, – и мы пускаемся в путь».

19.11.1918. В 5 часов утра умер в больнице Николай Николаевич Яшке. От чего он умер, так и неизвестно: одни говорят, сыпной тиф, другие – испанка в сложной форме. Человек он был совершенно не приспособленный к самостоятельной жизни. Постоянно нуждался в посторонней помощи, ничего не умел сам для себя сделать. Умер он 37 лет от роду, и до самой своей смерти не знал за всю свою жизнь ни одной женщины, о чем он сам несколько раз говорил в минуты откровения. Он был уроженец Москвы, и мы не раз мечтали с ним о том, как мы попадем туда с Добровольческой армией. Он всё время говорил о том, как мы в ресторане «Прага» будем есть белорыбицу. И тут глупая простуда и слепой случай унесли его в могилу. Смерть его вообще как-то неприятно подействовала на меня, и, кроме того, жаль его как человека. Но «живя на кладбище, всех покойников не оплачешь», и потому такому настроению поддаваться не приходится.

20.11.1918. Около 12 часов состоялись похороны Николая Николаевича. Все офицеры нашего полка и часть солдат шли за гробом в строю с винтовками под звуки похоронного марша, и я, конечно, в том числе. Хоронили его с соответствующими почестями за счет офицерства нашей батареи. На кладбище, при опускании гроба в могилу, был дан троекратный ружейный залп. С кладбища мы возвращались тоже строем, причем с места пошли под шумный и веселый марш. Довольно странный обычай возвращаться с кладбища с веселым маршем. Несмотря на то, что похоронный марш оркестр исполнил довольно плохо и идти под него, не сбиваясь с ноги, было очень трудно, тем не менее, как говорили полковники, мы шли очень прилично, причем видна была известная сколоченность.

21.11.1918. На этих днях вернулся из Анапы поручик Пиленко⁵⁹, командированный туда к себе домой за вином. Получили мы с Андреем по 3 бутылки белого и красного вина. Вино это очень молодое, нельзя назвать его очень хорошим, но все-таки немножко выпить было довольно приятно. Довольно печальный случай получился из-за этого вина с прапорщиком Добровольским. Он довольно основательно подвыпил и в таком состоянии появился на вечере в хуторе Романовском. Номеров он там никаких не выкидывал, так как его довольно быстро оттуда отправил кто-то из офицеров домой. Тем не менее, это дошло до командира, который арестовал его на 7 суток и отправил в Екатеринодар на гауптвахту. Дело это может принять еще более серьезный оборот, так как не особенно давно был приказ генерала Деникина о том, чтобы офицеры, замеченные в нетрезвом состоянии в общественных местах, подвергались строгим взысканиям, вплоть до разжалования в рядовые. Если этот случай окончится только 7 днями ареста, то можно сказать, что Добровольскому не мешает немного посидеть, потому что он, как человек и как офицер, вполне заслуживает такого с ним обращения, не за этот именно случай, а во всех других отношениях. Печален только тот факт, что кто-то из младших офицеров донес официально командиру об этом случае на вечере.

22.11.1918. По газетным сообщениям, большевики в данное время направляют главные свои усилия на борьбу с Донской и нашей армиями. В этих районах они сосредотачивают довольно крупные силы. Но изо всех этих усилий у них ничего не получается. Донцы за последнее время одерживают довольно крупные победы: забирают в плен много красных и захватывают много технических средств и снаряжения. Кроме того, некоторые части красных на этом фронте целиком уничтожаются. Наша армия на Ставропольском направлении тоже ведет с ними очень успешную борьбу и наносит им очень чувствительные удары. Дела в общем обстоят хорошо. Было бы значительно веселее, если бы помощь от союзников подходила бы быстрее, а то пока что это всё идет медленно.

23.11.1918.