История Древней Руси была богата событиями. И каждое новое событие требовало нового освещения. Появлялись новые святые – нужны были новые жития. Насущные потребности сегодняшнего дня требовали новых проповедей и публицистических произведений. Развивающееся самосознание диктовало необходимость исторического самоопределения русского народа. Русские уже поняли себя как бы изнутри, свое предназначение и судьбу. Оставалось постигнуть себя в пространстве, в мире и мировой истории. Жития и притчи были известны и ранее византийцам, «нашим учителям» в православной и книжной культуре.

Летопись была новым жанром. «Повесть временных лет» определила – впервые – место русских в остальном мире, нарисовала картину образования государства Русского.

Так же историческая действительность и потребности древнерусского общества вызывали к жизни новые жанры и виды литературы. Литература тесно переплеталась с историей, история – с реальной жизнью, святые, чьи подвиги описывались в житиях, реально жили, существовали на этой земле, герои летописей – это наши реальные предки. Даже герои притч имеют конкретных прототипов. Все переплелось и спаялось за сотни лет. Как понять целое, не поняв составные части? Без частностей нет истории, нет прошлого. Вот почему даже данные в выборках, фрагментах произведения великой эпохи помогают ощутить ее аромат. Увидеть бескрайность лесов, полей, пашен, равнин… Сотни тысяч пахарей-смердов, возделывающих землю, и воинов, обороняющих ее от врага. Увидеть леса, полные дичи, реки, кишащие рыбой. Услышать крики, лязг металла битв, и песни девичьи свадебные, и плачи бабьи по погибшим воинам. Старинные летописи и другие литературные источники позволяют птицею пролететь над деревнями и городами Древней Руси, увидеть умелых мастеровых, зодчих, возводящих храмы и дворцы, крепости и часовни.

Не идеализируя прошлого, не забывая о том, что жизнь была жестокой и суровой, жесткой и немилостивой, порой короткой и бессмысленной, помнить и о другом: в те далекие века великий народ воздвигал великое государство – Наше Отечество. А что краше своего дома?

Звучат лишь письмена

Из древней тьмы на мировом погосте звучат лишь Письмена. Подавляющая доля свидетельств истории принадлежит слову. Исследователю, скажем, XX в. истинное раздолье, множество интереснейших источников – переписка, мемуары, документы, книги, архивы государственные и личные. Но чем глубже в толщу веков забирается историк, тем сложнее. Пытаясь восстановить «связь времен» русской истории XII–XIV вв., придется ограничиться лишь летописями, сохранившимися в поздних списках. Очень немного сохранилось официальных актов, памятников законодательства, редкими жемчужинами поблескивают произведения художественной литературы и канонические церковные книги. По сравнению с веком XIX – капля в море, достаточная, чтобы лишь насадить на кончик пера исследователя, однако вот вы пытаетесь проникнуть еще глубже в эпохи русской истории и убеждаетесь, что Х-XI вв. еще скуднее на письменные источники. Почему застроенные каменными палаццо, дворцами и крепостями Италия или Франция сохранили для своих обитателей века XX значительно больше письменных источников тех далеких эпох? Да вот как раз потому, что здания в основном были каменные. Русь же была в основном деревянной, и во время частых в старину пожарищ выгорали целые города со всеми накопленными столетиями сокровищами, в том числе иконами, книгами, рукописями.

И все-таки, пусть в более поздних списках, летописи многие сохранились и доносят до нас объективный взгляд современника на исторические события, на реальные исторические персонажи. Читай летопись и представляй себе, как жили наши предки. И опять начинающего историографа ждет жестокое разочарование. Летописцы – живые люди – и привносили в свои записи свое видение событий и героев, свой субъективный взгляд на эпоху. Безоговорочно верить им нельзя.

Мало того, летописцы рассказывали о крупных, ярких, потрясших Отечество событиях – на века. Всякие пустяки – быт, нравы, повседневную реальность – как одевались, как работали и что ели их современники, все это оставалось вне поля их зрения, казалось сиюминутным, неинтересным потомкам. А нам ведь весьма любопытно, как, скажем, учился в Древнем Новгороде в местной школе смышленый мальчик по имени Охрим. Или как сватались, как крестили детей, как умирали, как праздновали масленицу и Рождество, что носили бояре и смерды, воины и землепашцы, что ели в скоромные дни митрополиты, а что в «красные дни» – князья, как работала разведка Древней Руси и как готовились с вечера к утреннему сражению. Все интересно, даже элементарные торговые отношения наших пращуров, – мы ведь заново строим эти самые рыночные отношения, вполне понятные жителям Древнего Новгорода.

Все эти проблемы, вопросы, когда речь заходит о Древней Руси Х-XIV вв., повисают в воздухе. Но их подхватывают… археологи, которые буквально, по меткому замечанию выдающегося нашего археолога, многолетнего руководителя Новгородской экспедиции МГУ В. Л. Янина, – «выкапывают их из-под земли». «Мы расчистим остатки древних жилищ, узнаем, какими приемами пользовались наши предки при изготовлении оружия и орудий труда, украшений и утвари, – писал В. Л. Янин в своей книге «Я послал тебе бересту», которой в середине 60-х гг. прошлого века зачитывалась с восторгом и изумлением «вся советская страна». – Мы восстановим в деталях окружающую средневекового человека обстановку, и для нас станет яснее он сам, подобно тому, как если бы мы зашли в незнакомый дом и, не застав в нем хозяина, составили представление о нем по его вещам».

Археологические раскопки во многом дополнили летопись, позволили увидеть фон летописного рассказа, однако голос человека той поры, опять же по выражению академика В. Янина, оставался неслышен. Его озвучили лишь… берестяные грамоты, обнаруженные в 1951 г. экспедицией МГУ под руководством профессора А. В. Арциховского в Новгороде.

Впечатление от открытия было потрясающим. Из-под земли были извлечены тексты, написанные нашими предками 500–800 лет назад… И в них было то, что никогда не попадало в летописи: повседневная жизнь. Что только не узнали мы о Древней Руси благодаря найденным в Новгороде берестяным грамотам: и о взаимоотношениях новгородцев с жителями нынешней Карелии, и о бартерных сделках, осуществляемых с ближними соседями, и о семейных отношениях горожан. Нашли даже книжку с картинками, относящуюся к XIII в… Она вошла в общую нумерацию берестяных грамот под номером 419».

И дело здесь даже не в новых фактах, новых деталях исторического быта, подаренных берестяными грамотами, все дело – в самой атмосфере Древней Руси, аромате эпохи, который не мог быть передан поздними летописями или находками археологов. «Через много веков, – писал в начале 60-х гг. В. Л. Янин, – мы первыми познакомились с людьми, память о которых была полностью истреблена временем спустя какое-нибудь столетие после их смерти. На протяжении многих веков ни один человек на Земле не знал о них, прошедших по жизни, казалось бы, без следа. И вот теперь мы снова слышим голоса этих людей, вникаем в их заботы, видим их перед собой».

Штрихи к портрету предка

Видим-то видим, но – лишь как бы внутренним взором. Читая древние берестяные грамоты, мы, конечно же, представляем людей, которые их писали. Это как бы портрет, дописанный нашей фантазией. Но не сохранилось ли портретов того времени? В нашем нынешнем представлении о портрете, конечно же, нет. И все же, все же…

Ведь сохранились иконы X–XIV вв. А «икона» – это переделанное на русский лад слово греческое «экой», что значит образ.

Происхождение свое православная икона ведет от эллинистической портретной живописи. В частности, среди ее «предков» – замечательные фаюмские портреты I–III вв. н. э.; написанные на досках восковыми красками изображения реально живших людей были найдены в местах их погребения в оазисе Фаюм в Нижнем Египте. И дошедшие до нас византийские иконы VI–VII вв. н. э. обнаруживают несомненное сходство с фаюмскими портретами. Первые иконы на Руси были греческого письма и, следовательно, доносили до нас, при всей условности такого предположения, изображения не древних наших предков, а древних византийцев и греков. Однако уже в XI в. рядом с греками работали русские мастера, а они, при всей строгости и необходимости соблюдения канонов, привносили в иконы и свое, русское, в частности черты своих современников в статичные изображения святых…

И вот что еще интересно: как известно каноны были жесткие, и иконы в целом были похожи, где бы ни писались. И все-таки уже в XIII–XIV вв. появляется своеобразие в манере письма икон новгородских и псковских, ярославских и московских.

Однако сегодня нам сравнивать их сложно, и основное представление о станковой живописи той эпохи сложилось у нас на основе новгородской школы. Произведения этой школы дошли до нас в значительно большем числе и лучшем состоянии, чем работы иконописцев других русских земель того же времени.

С 30-х гг. XIII в. нашествие монголов надолго задержало естественное развитие культуры нации, художественная жизнь во времена ига на Руси лишь тлела. Новгород же, окруженный лесами, топями, болотами, делался для неприятеля труднодоступным и не испытал в полной мере последствия нашествия. Однако и здесь несколько десятилетий не возводились храмы, а стало быть, и не развивалась иконопись. Немногое создавалось. Немногое сохранялось столетия. Единицы памятников той эпохи дошли до нас…

«Памятник прежде жившим… воспоминания о прошедших делах». Так определил назначение иконописи известный живописец XVII в. Симон Ушаков, ставивший весьма высоко мастерство своих предшественников из веков XIII–XIV…

Люди творческие и самолюбивые, они не желали ограничиваться переписыванием при строгом соблюдении установленных канонов икон греческого письма, а создавали свою, русскую икону, причем «праобразцом» изображенных на ней святых нередко выступали вполне реальные люди, современники или недальние предки. Так, нетрудно попытаться увидеть черты реально живших в Древней Руси князей Бориса, «сидевшего» в Ростове Великом, и Глеба, «сидевшего» в Муроме. Коварно убитые их сводным братом Святополком, метко прозванным Окаянным, братья были после гибели канонизированы, причислены к лику мучеников. Первые русские святые… Свидетельства о них бережно собирают в глубине веков агиографы. Но и иконописцы щедро отдали дань этому сюжету… Одна из самых ранних икон ростово-суздальской школы, датируемая концом XIII – началом XIV в., как и более поздняя новгородская конца XIV в.,– передают нам облик князей как людей вполне реальных. Пытливый «изучатель древностей» может сам сравнить князей на иконах и… в летописях. Вот, скажем, как описывал современник князя Бориса: «Ростом высок, станом тонок, лицом красив, взглядом добр, борода и усы малы, ибо молод еще». Вроде бы и не сильно богатая характеристика. Однако бесспорно – портрет индивидуальности, которую нетрудно увидеть и на иконах той эпохи… Индивидуальности не только княжеской, но и… крестьянской. По точному замечанию М. В. Алпатова, характерной особенностью древнерусской иконописи, отвечавшей социальной структуре Древней Руси, было наличие в ней слоя «господского» и «крестьянского». Среди икон той эпохи мы находим роскошные работы мастеров из княжеских центров, при всей условности такой постановки вопроса, но вольно или невольно, прямо или косвенно передающие облик своих иконных прототипов, и изделия посадских и крестьянских мастеров, более бедные по материалу, незамысловатые по исполнению, но также несущие в себе внешние черты людей определенных социальных групп Древней Руси.

Впрочем, связь иконы с внешним видом реально живших в данную эпоху людей – в контексте этого очерка – вовсе не цель исследования, скорее, средство втянуть читателя в далекий, возможно, от его интересов разговор об иконописи Древней Руси. «Портретное сходство» с нашими предками персонажей икон – вещь трудно доказуемая. Мне здесь хотелось подчеркнуть, что уже в первые десятилетия после освобождения от татаро-монгольского ига в русской иконописи намечается развитие своей, национальной школы, независимой от византийской. В XI–XII вв. на Руси действительно преобладала еще иконопись византийского характера, преимущественно большого размера, иконы походили на фрески. Изображались величественные, спокойные фигуры с устремленным на зрителя взглядом. В иконах XI в. больше спокойствия, в иконах XII в. – больше драматизма. Меняются эпохи, меняются иконописные концепции. Складывается русская школа, и «персонажи» икон своим внешним видом все более напоминают жителей Древней Руси, нежели Византии… В XIII–XIV вв. в некоторых работах сохраняются и развиваются традиции иконописи домонгольской эпохи. Однако появляются все больше явлений нового порядка, возникает удивительное явление в иконописи – так называемый русский примитив. Вынужденный разрыв с домонгольской школой, старыми традициями помогал складыванию национальной русской школы. Рублев и Дионисий появятся позднее. Но ведь для того, чтобы пришли в русское искусство эти гении, потребовались десятилетия XIII – начала XIV в., когда безвестные мастера закладывали основы будущего расцвета русской национальной иконописи.

Любить русскую икону как произведение искусства может представитель любой религиозной конфессии. Понять ее как феномен русской культуры вне русского православия невозможно…

Прежде всего, каждому, останавливающему свой взор на русской иконе, надлежит знать, что писались они людьми чистыми и благочестивыми, которые в обществе Древней Руси пользовались репутацией людей высоконравственных. Иконы могли писаться лишь убежденными в истинной правдивости того, что изображалось на досках и фресках. По словам М. Алпатова, глубокая человечность древнерусской иконы не только в том, что большинство их посвящено образу прекрасного, возвышенного человека или богочеловека. Человечность в том, что все, что в них изображено, соразмерно разумению, чувствам и переживаниям человека, окрашено его сопереживанием. Икона Древней Руси проникнута чистой верой ее писавшего, но лишена фанатичной страстности. В этом одна из ее коренных особенностей и отличий. Она добра…

На одной иконе Богоматери XIII–XIV вв., экспонируемой в Третьяковской галерее, рукою ее владельца была написана целая молитва о спасении жизни князя и архиепископа и об избавлении от нашествия иноплеменных. По сути дела, каждая древнерусская икона – молитва.

Нетрудно изучить древние источники, запомнить сюжеты древнерусских икон, усвоить каноны тех лет. Не поняв икону Древней Руси сердцем, научившись лишь «толковать» ее сюжет и рассказывать об эпохе, ее породившей, современный человек рискует пройти мимо этого уникального явления нашей национальной культуры, остаться глухим к призыву, читаемому посвященным в глазах иконных «персонажей». С верой иконы писались. С верой и постигаются. Ибо икона не есть окно в реальный мир – при всех внешних схожестях иконных святых и реально живших людей, при всей достоверности изображенных в иконных клеймах эпизодов реальной жизни князей, монахов, дружинников, крестьян – икона если и окно, то в мир потусторонний – это к концу жизни поняли крупнейшие наши искусствоведы, заложившие основу науки о русской иконописи, – М. Алпатов и В. Лазарев. Древнерусская икона еще и тем уникальна, что давала представление об обоих мирах – реальном и потустороннем.

Исследователь В. Лазарев в последней своей работе (рукопись лежала на его столе в день смерти, 1 февраля 1976 г.) «Русская иконопись от истоков до начала XVI в.» приводит тому необычайно красноречивое подтверждение.

В Третьяковской галерее хранится уникальная икона, так называемое Устюжское Благовещение, происходящая из Георгиевского собора Юрьева монастыря под Новгородом. Чем же она уникальна? Сцена Благовещения представлена в ней в редчайшем иконографическом изводе – со входящим в лоно Богоматери младенцем. В верхней части иконы изображен в полукружии Ветхий Деньми, от чьей руки идет прямой луч к лону девы Марии. Тем самым художник показал с предельной для его времени (речь идет о ранней эпохе древнерусской иконописи XI–XIII вв.) наглядностью, что действительно воплощение Иисуса Христа произошло по воле всевышнего в момент благовещения. В. Лазарев в связи с разбором