Часть 2
Червонный валет

Игорь

Я открыл глаза и пару минут смотрел в потолок мутным взглядом. Утро, пропади оно пропадом… На дворе дерьмовенькое лето средней полосы, с внезапными дождями, сыростью и скупым на ласку солнышком. Вот уже который день начинался серыми окнами со скупыми капельками на стеклах. Дождь… дождь, будь он неладен. Унылая пора… Никакого очарования усталым очам, которые хотят закрыться, а руки тянут одеяло на голову, опутав себя уютным коконом. Спать… спать… спать… Не выходить из квартиры. И пусть холодильник пуст, а сигареты наверняка выкурил любимый братец… Не шевелиться, не вставать. Нет этого стылого мира, где даже зелень листвы выглядит ирреальной декорацией. Спать… Игнорировать противный писк заведенного на сотовом будильника…

Я потер костяшками пальцев веки и отчаянно зевнул. На кухне тихо играло радио – невероятно пластмассово-бодрые голоса ди-джеев разбавляли галдеж дешевой попсы. Снизу немилосердно дуло, сквозняк доносил запах сигарет. Значит, Олег сидел на кухне и курил…

Со стоном поднявшись с продавленного дивана и поежившись, я сунул ноги в линялые тапки. Голова гудела от недосыпа. Комната недружелюбно дышала в темя и давила потолком. Особым уютом здесь и не пахло, как часто бывает в съемных квартирах, чьи хозяева охотно сдают свои халупы любому, готовому отдать деньги за четыре стены с нехитрым скарбом, фанерной дверью и перекошенными оконными рамами. Все было старым, убогим и каким-то прогорклым, как испортившееся масло. В дешевые обои навеки впитался запах грязи и почему-то жареной рыбы, на жалком подобии югославской стенки единственным притягивающим взгляд предметом была стоящая на полочке фотография с двумя почти идентичными мальчишескими мордашками. Близнецы лет десяти в одинаковых синих футболках радостно скалились в фотоаппарат. На соседней полке за стекло была сунута еще одна. Здесь близнецам было лет по двадцать – двадцать пять, и они уже слегка отличались друг от друга. Один, в ярко-красной рубашке, придавив телефон к уху плечом, улыбался в объектив, второй, с зализанными назад волосами, облаченный в черную футболку с черепами и костями, смотрел в сторону и курил. Камера запечатлела момент, когда дым только-только начинал выходить из четко очерченных порочных губ. Если в облике первого еще присутствовала какая-то детскость и наивность, то второй, мрачный и серьезный, производил другое впечатление. Все в нем было со знаком «минус», нарочито и выставлено напоказ. «Да, я плохиш, а что мне еще остается?» – именно это назойливо лезло в глаза.

Квартиру, где сейчас приходилось жить, я ненавидел и искренне завидовал брату, обосновавшемуся где-то в другом месте. В его новой берлоге бывать не приходилось. Когда мы в последний раз виделись на даче, он похвастался, что из окна открывается потрясающая панорама. Олега всегда вдохновляли красивые пейзажи, он фотографировал их, пару раз порывался устроить персональную выставку. Удержала его, по-моему, лень. У меня же чувство прекрасного отсутствовало напрочь, поэтому я и жил в вонючем клоповнике, утешая себя лживым оптимизмом. Есть стол, есть кровать, с потолка не течет, а в ванной бесперебойно подают горячую воду. Чего еще желать? Главное – недорого.

– Олег? – хриплым со сна голосом, позвал я. На кухне резвились ди-джеи, призывая из динамиков сыграть с ними в какую-то веселую игру, главным призом которой был аж целый диск новой звезды тысячелетия, вертлявой певички с прозвищем не то Гангрена, не то Бацилла. Певичка была, кстати, так себе, худовата, страшновата, да и песенки у нее крутились вокруг извечной темы любви прыщавых недоносков. «Я тебя любила, я твоя звезда. Ты – мой клевый мальчик. Ты мой навсегда-а-а». Я поморщился. Попса не вызывала энтузиазма, как, впрочем, и у единоутробного брата. Странно, что он оставил приемник на этой волне…

– Олег? – уже более уверенным голосом позвал я. Радио пищало примитивный мотивчик с ритмичной долбежкой ударных. На кухонном столе подмигивал зеленым глазом ноутбук, стояла чашка с недопитым кофе. Зеленая пепельница из прозрачного стекла была набита окурками. Рядом – россыпью карточная колода рубашкой вверх. Старый холодильник затрясся в истерическом припадке и отключился, раскачав стоящий на нем горшок с полумертвым аспарагусом. Олега в кухне не было. Окурки, провонявшие всю квартиру, давно остыли. Ворча, я открыл форточку. Струя свежего воздуха ударила в спрессованный щит смрада, но ей не под силу было развеять вонь с первого раза.

Ноги лизнуло холодом сквозняка. Я недоуменно завертел головой, а потом решительно отправился в прихожую. Входная дверь была не заперта. Из узкой щели веяло сыростью и кошачьей мочой. Соседка снизу, сердобольная дама, подобрала трех кошек, которые ленились ходить по своим кошачьим делам на улицу, облюбовав для этой цели подъезд.

Я покачал головой и захлопнул дверь. Братец, поработав, удалился в свою берлогу, забыв запереть замок. Это, кстати, случалось с ним не так уж и редко. Все давно пошло кувырком. Мы разъехались по разным квартирам, почти не разговаривали и совсем перестали обсуждать планы на жизнь. Незримая пуповина, связывавшая нас всю жизнь, в последние годы совершенно исчезла.

Когда все началось? Сейчас уже трудно провести параллели, ткнуть пальцем в бешено крутящийся циферблат дней, недель и лет, пытаясь установить точку стихийного разрушения. В один момент все изменилось и полетело в тартарары – когда нам захотелось самостоятельности, отдельной жизни, – желания, основанные на ребяческом бунте и духе противоречия. Слишком долго нас воспринимали единым организмом, живущим в одном ритме. Тогда каждый вдруг захотел чего-то своего, целого, как яблоко, которое в детстве мама делила на две половинки. Мы впивались в сочный плод зубами и с обидой и завистью думали – половинка брата больше и вкуснее.

Однажды все кончилось. Не помню, ругались ли мы или нет. Просто однажды, проснувшись в гулкой квартире, я понял – Олег ушел, забрав свои вещи и предоставив мне возможность насладиться свободой. И поначалу так и было… Правда, совсем недолго.

С уходом Олега жизнь не стала легче. Упиваясь поначалу свободой, я неожиданно понял, что без брата скучно, не с кем обсудить соседских девчонок, груди которых так и вываливались из смелых декольте, некому пожаловаться на дебила-начальника, и даже в магазин за сигаретами и аспирином никто не сходит. Голова частенько болела с самого утра, так что спасаться от мигрени приходилось самому.

Олег жил другой жизнью. На работе бывал набегами, в основном затем, чтобы забрать заказ и потом на домашнем компьютере сделать из разрозненных и хаотичных мыслей шедевр полиграфической продукции. Идеи у него были самыми сумасшедшими, но каждый раз заказчики причмокивали от удовольствия при виде конфетки в яркой обертке, которую Олег небрежно подсовывал им под нос.

Моя жизнь была проще. Работа не радовала, но позволяла существовать в относительно свободном графике. С утра я оббегал магазины, принимал заказы, а потом, отчитавшись перед мерчендайзером, спешил домой, в скучное, убогое существование поеденного молью положительного персонажа. Даже перед самим собой было стыдно признаться, как мне не хватало брата, с едкими комментариями, ядовитыми репликами, бесконечным тормошением. Олег привык вести за собой, как жесткий командир, не спрашивая мнения рядового. Доходило до того, что я звонил брату, заманивал его к себе на обеды, во время которых ластился, как верный пес. Олег снисходительно жевал подношение, иногда ночевал и даже работал на моем компьютере, чтобы потом умчаться в пышущую приключениями ночь.

Олег мог запросто заявиться пьяным в три часа ночи и, силком вытащив меня из постели, заставлял слушать какой-то бред. Часто был настолько агрессивен, что я предпочитал не спорить, опасаясь, что он попросту начнет меня бить. В его рассказах он был то бичующим себя, то злорадным деспотом. Я кивал, согласно принимая каждую из сторон, он же злился, что его слушают вполуха, стучал кулаком по столу и требовал внимания. Думаю, в глубине души он тоже остался очень одиноким, несмотря на всю браваду.

Пугало не это. Его пьяная злоба была, по крайней мере, понятна. Лично я чувствовал нехороший зуд в кончиках пальцев, когда брат с абсолютно стеклянными глазами вкрадчивым мяукающим тоном напившегося сливок кота начинал рассказывать о своих фантазиях. В сочетании с фанатичным блеском глаз это выглядело по-настоящему пугающим. А желания, о которых он говорил все чаще, заставляли волосы вставать дыбом.

С ним что-то происходило. Вот уже несколько месяцев Олег нервно дергал плечами на все расспросы и сурово обрывал попытки вывести его на чистую воду. Он был зол, психовал по пустякам и бесконечно кому-то звонил. Поведение, отрывки фраз и зловещие интонации настораживали. Не то чтобы я беспокоился всерьез, но его нарастающее с каждым днем возбуждение не могло остаться незамеченным.

Вчера он тоже был дерганым. Любое слово, вскользь брошенное мною, его раздражало. Предпочтя не ссориться, я рано ушел спать, выпив на ночь пару таблеток цитрамона. Голова просто раскалывалась.

Я открыл двери ванной. На полочке засыхал открытый тюбик зубной пасты. В раковине валялась зубная щетка. На старой побитой ванне висела рубашка. Олег не дал себе труда даже сунуть ее в бачок стиральной машины. На какое-то мгновение слепое раздражение взяло вверх. Я схватил рубашку и уже готов был швырнуть ее в корзину с грязным бельем, но что-то вдруг притянуло мой взор.

Обшлага рукавов были вымазаны чем-то бурым. Несколько темных пятен отчетливо выделялись на мокром шелке. Я поднес рубашку к носу. Запах был слишком слабым, чтобы наверняка определить его происхождение, но мои колени вдруг затряслись.

Так выглядела только кровь.

Я отшвырнул рубашку, точно она была гадюкой. Я слишком хорошо знал своего брата и понимал, что все это – неспроста. Судорожными, торопливыми движениями я рванул краны и, направив струю из душа на рубашку, мутным взглядом смотрел в клокочущую воду.

Кирилл

Юлия позвонила в половине четвертого утра, когда я сладко спал в своем кабинете на старом продавленном диванчике, укрывшись бушлатом. Дежурившему со мной Семенову мягкого места не досталось, оттого он, уронив голову на сложенные руки, дрых сидя за столом. В стекло стучал дождь.

Трезвон мобильного застал меня в тот самый момент, когда разгоряченная Шэрон Стоун уже готова была стать моей. Голливудскую диву звонок расстроил, и она удалилась вместе с липкими остатками сна. Семенов не шевелился, в углу подмигивал красным глазом циклопа масляный обогреватель. Вылезать из-под теплого бушлата не хотелось, но телефон все трясся в истерике, не желая замолкать. Я выудил мобильный из чехла и взглянул на дисплей. Номер мне ни о чем не говорил, но зазвеневший в трубке голос я узнал сразу.

– Кирилл? – тревожно осведомилась Юлия. – Я, наверное, разбудила? Это Юля Быстрова. Вы меня помните?

– Доброй ночи, Юля, – без намека на любезность ответил я и малодушно соврал, устыдившись тона: – Нет, вы меня не разбудили, я на дежурстве. Что-то случилось? Или вы из профессионального интереса?

– Я не настолько бессовестна, чтобы звонить в четыре утра из профессионального интереса, – фыркнула Юля и, похоже, даже чуть повеселела. В звенящем жестью голосе появились бархатистые нотки.

– Тогда – что? – осведомился я, почувствовав, как в желудок точно ухнула тяжелая кувалда. Юля пару мгновений молчала.

– Кирилл, – нерешительно произнесла она. – Только что позвонил этот урод.

Теперь молчал я. Откинув бушлат в сторону, я толкнул Семенова. От неожиданности он едва не рухнул на пол, соскочил с места и вытаращил глаза. Я схватил ручку и бумагу.

– Что он сказал?

– Примерно то же самое. «Привет, красавица, не спится? Хочешь поиграть…» Какую-то муть в духе голливудских ужастиков. Я спросонья не разобрала, а потом испугалась и бросила трубку.

– Он перезвонил?

– Нет.

– Еще что-нибудь сказал?

– Больше ничего, – нервно ответила Юля, и по голосу я понял – она боится. – Кирилл, что мне делать?

– Ничего, – отрезал я. – Из дома не выходите. Вы уверены, что звонил тот же самый человек?

– Уверена. Вы поедете проверить?

– Куда, интересно? – фыркнул я. – По всему городу рыскать прикажете?

– Почему же? – с неожиданной агрессией выпалила Юля. – Он мне с городского позвонил.

– И вы молчали? – возмутился я.

– Ну, вот сейчас говорю. Номер дать?

– Давайте, – раздосадованно сказал я. Теперь как пить дать придется ехать. Мелькнула слабая надежда, что адрес окажется не в нашем районе, и тогда я с чистой совестью переадресую звонок соответствующему отделению, а сам просплю остаток дежурства. Взглянув на продиктованный адрес, скривился. Надежда улетучилась.

– Спасибо за звонок, Юля, мы все проверим, – вежливо сказал я и надавил на кнопку отбоя, хотя она еще что-то кричала в трубку. Семенов смотрел на меня с преданностью пса.

– Семенов, вот скажи, есть на свете справедливость? – осведомился я. – На улице такая пакость – хозяин собаку не выгонит, а мы должны переться проверять адресок. А ведь так не хочется.

– Не хочется, – согласился Семенов. – Можно высказать здравую мысль?

– Валяй, – милостиво согласился я.

– У нас же усиление действует, – вкрадчиво заговорил Семенов. – Патрули ходят. Надо попросту отправить кого-нибудь туда. Наверняка рядом есть наши.

– Голова, – обрадовался я и побежал в дежурку.

В дежурке дремал Чернов. Он лишь на миг покосился на меня, когда я схватил рацию и громко рявкнул:

– Это Центральная. Есть кто рядом с Гоголя, восемнадцать?

– На приеме двести двадцатый, – почти мгновенно отозвался из динамика искаженный голос патрульного. – Мы рядом.

– Очень хорошо, – обрадовался я. – Поднимитесь в семнадцатую квартиру, проверьте, все ли там в порядке. О результатах доложите.

– Вас понял, – отозвался двести двадцатый и отключился. Воспользовавшись паузой и дремой Чернова, я налил в его кружку чаю, стащил пару карамелек и уселся за стол. Время тянулось липкой патокой. В данный момент мне больше всего на свете хотелось, чтобы патрульные не смогли попасть в квартиру и, в случае, если Юле действительно звонил убийца, труп нашли не в мое дежурство. Семенов тоже спустился вниз, вопросительно поднял брови и дернул подбородком, мол, что там? Я едва успел отрицательно покачать головой и пожать плечами, как рация ожила.

– На приеме двести двадцатый. Дверь в квартиру открыта. На звонки не реагируют. Входим.

Я подавился карамелькой и замер. Чернов тряхнул головой и посмотрел мутным взором. Семенов прильнул к стеклу с другой стороны. Рация молчала всего минуту, а потом несколько тревожный голос сообщил:

– Центральная, здесь жмурик в ванне плавает. Вызывайте бригаду, тут все в крови.

– Блин, – выругался я, припомнив Быстрову недобрыми словами. – Подежурили. Семенов, собирайся, едем жмура осматривать. Сегодня Милованов дежурит?

– Милованов, – кивнул проснувшийся Чернов. – Что там, Кирилл?

– Убийство, похоже, – отмахнулся я. – А из следаков кто?

– Земельцева. Она в кабинете начальника устроилась. Сейчас я ей позвоню.

– Еще лучше, – скривился я. – Ладно, мы во дворе, если что. Пойду скажу, чтобы нам нашу «антилопу-гну» подали.

Ехали мы в полном молчании, едва втиснувшись в служебную «Волгу». Хмурая, сонная Земельцева, сидевшая рядом с водителем, отрешенно смотрела в окно. Жора Милованов, придавленный тяжестью своего чемоданчика, сердито сопел. Семенов, прижатый к дверце, душераздирающе зевал. У самого дома, прежде чем выйти из машины, Земельцева повернулась к нам:

– Быстрову ко мне на допрос с утра, – неприязненно произнесла она.

Я хмуро кивнул. Бедной Юлии достанется… Вместо помощи следствию попадет под раздачу, даже былых заслуг не вспомнят… Надо будет не забыть посоветовать не лезть в это дело… если, конечно, послушает…

Обшарпанная трехэтажка встретила нас мрачным зевом подъезда. В подъезде было тихо, и только где-то наверху негромко разговаривали люди да шаркали подошвы по сырому бетону. Чем выше мы поднимались, тем сильнее становилась непонятная вонь: не то от грязи, не то от гнили – запах подъездной жизни, которую приходилось вдыхать всем обитателям этого дома. Так пахло безразличие, скаредность и плохо скрываемая нищета. В подъезде, не запирающемся на замок, наверняка ночевали бомжи. Тусклые лампочки не слишком усердно развеивали сумрак, а летавшая вокруг них мошкара отбрасывала на стены эпилептически пляшущие тени. Звуки наших шагов гулко отдавались под самым потолком, словно падающие в темную воду камни.

На лестничной клетке бдили патрульные. Увидев нас, они обрадованно перевели дух и с неестественной расторопностью распахнули простенькую деревянную дверь квартиры. Они явно желали спихнуть находку в чужие руки, за что их даже не осуждали. Я бы тоже хотел.

Покойник плавал в наполненной до краев ванне. Глядя на него, Земельцева побледнела и качнулась. Семенов, рванувшийся поглядеть на покойника, едва не сбил ее с ног. Труп, лежа на боку, колыхался в воде черной медузой. Сходство усиливала широкая майка и вздувшиеся пузырями темные спортивные штаны. Старый кафель, местами побитый и заляпанный потеками мыла, был забрызган подсохшими капельками крови. Вокруг лысой головы клубилась багровая туча. Широко вытаращенные глаза страшно смотрели сквозь бурую пленку воды.

– Ну, приступим, помолясь, – выдохнул Милованов и зачем-то перекрестился. Земельцеву он отодвинул в сторону как неодушевленный предмет, та, хватая ртом воздух, ничуть не противилась и все сползала по стеночке, пока бдительный Семенов не приволок ей табуретку из кухни.

– Семенов! – рявкнул я. – Нельзя же ничего трогать!

– Виноват, товарищ капитан, – казенно извинился Семенов и покраснел как девушка.

– Да, ребятки, вы там сильно не топчите, гляньте поверху, – попросил Жора. – А я пока покойничка оприходую.

– Жор, ты хотя бы сейчас сказать можешь, давно он тут лежит или свеженький? – спросил я.

– Ну, часа три он плавает, хотя фиг его знает, – отозвался Жора, сунув руку в воду и нашаривая цепочку с пробкой, – если судить по трупным пятнам… Вон розовенькие какие. Экхимозы еще не наблюдаются. Хотя… водичка теплая, может, и меньше трех часов.

В трубах зашумела вода. Я оставил Жору в ванной, а сам вышел на кухню, где уже рыскал Семенов. Увидев меня, он кивнул на стол. На нем в феерическом беспорядке красовались бутылка водки, немудреная закуска, одинокая рюмка, скомканная тряпка, складной нож и смятая газета.

– Он тут один был, похоже, – сказал Семенов. – Выпивал, закусывал…

– Или посуду вымыли и убрали, – возразил я. – В шкафу смотрел?

– Смотрел. Тут посуды вообще нет, она вся на столе.

– А в мусорном ведре?