– Лично я ее дипломов не видела, – говорила суровая кадровичка Инна Федоровна, когда Ульяна между делом поинтересовалась новой сотрудницей. – Может, там и ГИТИС, но только по-моему она вам вкручивает. Увидишь ее, передай, что я за ней бегать не собираюсь. Порядок есть порядок. Сказала – принеси диплом, значит, принеси, что мне твое резюме? Резюме – это бумажка. И вообще – морда мне ее не нравится, уж не обессудь. По-моему, она запойная. Слышала я что-то такое…

Ульяна, еще только познакомившись с ней, тоже первое время мычала и кивала, чувствуя себя неотесанной и необразованной. Анна всегда была в курсе всего, и на летучках моментально затыкала всем рты, сыпала цитатами, хвасталась знакомствами и обещала устроить все в лучшем виде. Неудивительно, что в программе Ульяны Анна почти сразу стала ответственным редактором.

Ошеломленное опьянение от всезнайства Анны прошло довольно скоро. Ульяна позже всех поняла, что разбирается новая сотрудница далеко не во всем, знания поверхностны, а связи, которыми она так гордилась, не стоят ни гроша. Сорвав несколько съемок, Анна оказалась под угрозой увольнения, но вовремя взяла больничный, а потом ушла сама. С тех пор Ульяна встречала ее в коридорах телецентра, машинально здоровалась, и согласно кивала, когда Анна начинала причитать в ухо что-нибудь жалостливое, вроде просьб пристроить ее обратно, но никаких действий не предпринимала.

Анна, как обычно, не стала дожидаться, пока Ульяна поделится новостями, быстренько сказала, что работает над новым проектом, пишет сценарий мистического триллера, которым вроде бы заинтересовался сам Михайлов, а потом снисходительно процедила:

– А вообще я сейчас плотно подсела на омегаверс, чего, кстати, и тебе советую. В нем будущее.

– Чьё будущее? – поинтересовалась Ульяна с фальшивым интересом.

– А всехнее. Литературы, например. Живописи. Культуры, милая моя. Культура – она ведь как ртуть, не стоит на месте. Вот ты, к примеру, сидишь с почти голыми сиськами в кадре и думаешь, что это ново, а это уже сто раз обсосано и забыто. Потому что, хоть обижайся, хоть нет, но ты обеими ногами стоишь не то, что даже в двадцатом – в девятнадцатом веке. Это тогда благородные девицы обязаны были по определению немного музицировать, чуть-чуть петь, слегка писать натюрморты и пейзажи. А для чего? Чтобы выгодно продаться будущему мужу. Сейчас, чтобы добиться успеха, женщина должна быть на голову выше любого мужика. Просто ты вращаешься не в тех кругах, потому еще и витаешь в облаках. Помнишь, я говорила, что могу познакомить тебя с нужными людьми, разбирающимися в искусстве?

Ульяна замычала.

Пару-тройку лет назад она сдуру приняла приглашение Анны и явилась к ней в гости, прихватив бутылку вина, разодевшись в пух и прах. По телефону подруга долго и пафосно распиналась «какие будут люди, элита, богема…»

«Элита и богема» оказалась пятью помятыми мужичками в грязных свитерах, с дикими глазами и лохматыми бороденками, и двумя похожими друг на друга тетками неопределенного возраста, с прокуренными порочными лицами вокзальных шалав. Даже накрашены они были одинаково: с жирным слоем голубых теней на веках и морковной помадой, уже изрядно съеденной. Квартира в панельной шестнадцатиэтажке была убита в хлам бесконечными пьянками. Обои слезали со стен клочьями, от стен шел сивушный запах, а тусклые стекла окон не мыли, похоже, несколько лет. Ульяна шла по потрескавшемуся линолеуму, стараясь ничего не касаться, в полуобмороке увидела наглого рыжего таракана, и с тоской оглянулась на дверь: сбежать что ли?

– Это сам Савранский, – шепнула на ухо вынырнувшая из-за угла Анна, кивнув в сторону плюгавого мужичка, ковырявшего пробку на принесенной Ульяной бутылке. – А вот это наша знаменитая поэтесса Пенькова.

– Очи-и-инь ра-а-адая, – жеманно протянула знаменитая поэтесса. Ульяна сглотнула и уставилась на тощие ноги поэтессы, затянутые в синие колготки. Под капроном виднелись сбитые коленки. Ульяна отвела взгляд, посмотрела на Савранского, и еще хотела спросить, чем он знаменит, но Анна уже убежала в гостиную, где, судя по ожесточенным спорам, обсуждалась судьба мировой культуры.

– Гибнет Россия, – грустно сказал кто-то сбоку. Ульяна повернулась и увидела тощего мужика в зеленом свитере, ростом едва достающего ей до плеча.

– Правда? – холодно осведомилась она.

– Правда, – вздохнул мужичок. – Культура в анусе, как ни прискорбно это сознавать. Великие прозябают в безвестности, рынок завален бездарностями, ширпотребом. Миром правит быдло. Не находите, что ситуация напоминает семнадцатый год. Помните, как там у Горького: буря, скоро грянет буря…

Ульяна уже открыла рот, чтобы сообщить: мол, не помню и вспоминать не хочу, как вдруг почувствовала, как ее фамильярно похлопали по попке. С вечеринки она вылетела, злая как сатана, пообещав себе больше никогда к Анне не приходить, и вообще перестать с ней общаться. Пару месяцев продвинутая и просветленная подруга продолжала навязываться в компанию, стелилась под ноги побитой шавкой, а потом грянули сорванные съемки, после чего Анна пропала с канала.

Сейчас, судя по ее довольной физиономии, дела шли неплохо. Анна жадно съела бутерброды, залпом выпила остывший кофе и продолжила разглагольствовать:

– Взять к примеру, омегаверс… Знаешь, что это? Омегаверс, милая моя, это настоящий взрыв мозга. Взять, к примеру, героев. Здесь все очень тонко. Люди в омегаверсе делятся не на два пола, а на три: альфы, беты и омеги. Основными в омегаверсе полами выступают альфы и омеги. Беты имеют второстепенное значение. Улавливаешь мою мысль?

– Не особо.

– Я так и подумала, – снисходительно ответила Анна. – Альфа в омегаверсе представляется высоким, мускулистым, волевым мужчиной, обладающим способностью находить своего омегу. Так же альфа обладает определенными физиологическими способностями, которые ровняют его с волками – это узел на члене.

Узел на члене. Какая прелесть! Ульяна хотела рассмеяться, но вовремя закашлялась и торопливо отхлебнула из стакана.

– Ань, ты, конечно, извини, но вот эта гомосятина как вид искусства меня совершенно не привлекает. Это даже для моей программы дико. Поэтому давай без деталей, и вообще…

– Некрасова, ты такая дремучая, просто ужас! И зачем только я с тобой вожусь столько времени?

– Не возись, – милостиво разрешила Ульяна. – Я не настаиваю.

– Ну, как хочешь, – фыркнула Анна, но почему-то с места не поднялась, мялась в нерешительности, словно хотела что-то сказать. Ульяна жевала кислую капусту, мрачно думая, что сейчас последует очередная просьба пристроить в теплое место.

– Говорят, ты на родину ездила, и там даже фильм о тебе снимали? – небрежно осведомилась она. Ульяна подняла глаза и нехотя произнесла:

– И что?

– А еще говорят, что он в сетке через две недели.

– И что?

– Я знаешь, где сейчас работаю? – вдруг спросила Анна. Не дождавшись вопроса, она продолжила: – На КТВ. Ответственный редактор в программе «Не может быть». С Пятковым в качестве шефа и ведущего. И, скажу тебе по секрету, Олег к тебе неровно дышит.

Ульяна положила вилку на стол и, выставив вперед острые локти, агрессивно спросила:

– Тебе что за дело, кто ко мне неровно дышит?

Анна поджала тонкие губы. Ее небольшие глаза плеснули ядом за стеклами очков.

– Никакого мне дело нет, дорогая, – ласково сказала она. – Только Пятков тоже программу делает, и тоже о тебе. Он целую бригаду журналистов отправил вдогонку твоей команде. И фильм, скажу тебе по секрету, получился совершенно чумовой. Вот только тебе не понравится.

Ульяна ошеломленно смотрела на это хитрое лицо, перекошенной какой-то лисьей алчностью, а Анна, вытащив из сумки диск, подвинула его пальцем по столешнице.

– Он выйдет в эфир за день до твоего, – с притворной жалостью сказала она и добавила, не скрывая радости в голосе: – Мне так жаль, так жаль…

Фильм оказался ужасен.

Планируя съемки, Ульяна неоднократно согласовывала все с автором сценария и режиссером, бегала за репортерами, старательно отсекая бывших коллег, дальних родственников, готовых рассказать нечто неприятное, отсматривала снятое, выбирала наиболее красивые уголки родного города, и все старалась уберечься от удара под дых.

Старалась, старалась, и не смогла. Журналисты КТВ постарались на славу, не стесняясь не только в провокациях, но и подделках.

Программу явно смонтировали лишь частично. По большому счету, она даже программой не выглядела, так, черновым вариантом, окончательно не сведенным. В ряде кадров звучали посторонние голоса, в уголке отсчитывал время секундомер, иногда камера кренилась вбок, а кадр застывал, отчего герои замирали с раскрытым ртом и полуприкрытыми глазами, отчего хотелось сделать им лоботомию. Все эти приветы из прошлой жизни, не стесняясь в выражениях, поднимали из мутной воды айсберг, которому следовало всегда оставаться невидимым.

По большому счету, ничего страшного свидетели не показали. Их уколы были мелкими, но собранные в одну зловонную кучу, превращали Ульяну в какую-то преступницу, неблагодарную дочь и сестру, отвратительную любовницу, воровку, злостную плагиатчицу и бездарность. Позабытые люди с яростной пеной у рта разоблачали звезду экрана с садистским удовольствием.

Когда под конец истории на экране появился Сашка, и на белом глазу начал рассказывать, что в их отношениях наступил полный штиль, и как женщина она его не устраивает, Ульяна испытала настоящий шок. Ее рука уже потянулась к телефону. Еще пара минут, и она набрала бы его номер и велела навсегда убираться из ее квартиры, жизни и воспоминаний, но, к счастью, здравый смысл остановил. В записи ей мерещилось что-то несуразное, но оглушенная ливнем помоев от бывших сослуживцев, родственников, знакомых и незнакомых людей, она не сразу поняла, что тут не так. Вскипятив чайник, Ульяна бухнула в чашку две ложки растворимого кофе, залила кипятком, а потом, вытащив из тайника бутылочку с коньяком, щедро плеснула в горячую коричневую жижу. Прижавшись к оконному стеклу лбом, Ульяна мрачно прихлебывала кофе, собираясь с духом, чтобы досмотреть фильм.

Когда откладывать просмотр стало невозможно, Ульяна уселась обратно в кресло и нажала на кнопку воспроизведения.

То ли после кофе, сдобренного коньяком, то ли просто потому, что вздыбленные нервы слегка улеглись на места, но едва взглянув на экран, она сразу поняла, что не так. На Сашке была растаманская шапочка, которую Ульяна лично выкинула еще год назад. Из под шапки у экранного Сашки торчали светлые вихры, хотя он уже давно не только вернулся к своему привычному цвету волос, но и вовсе стригся коротко. Перемотав запись на несколько минут, Ульяна тщательно искала несоответствия, и вскоре нашла еще пару. На экране в ухе Сашки болталась серьга, хотя он давно перестал их носить. Но самым важным было то, что описывая свою неудавшуюся личную жизнь с телеведущей Ульяной Некрасовой, он, почему-то, ни разу не назвал ее по имени, довольствуясь неопределенным «она». Стало быть, он говорил о своих прежних отношениях.

Ульяна допила остывший кофе и, отставив чашку, сжала разламывающуюся голову руками.

Значит, КТВ решился пустить в эфир кустарную подделку. И чем это может помочь?

Ничем.

Зрителю будет все равно, какого цвета волосы на голове у Сашки, и как бы он не доказывал, что говорил о своей бывшей, никто не поверит. Какой смысл, если в титрах указано: «певец Икар, бывший бойфренд Ульяны Некрасовой».

Ей захотелось позвонить Сашке, рассказать про мерзкий, не сведенный фильм, о поддельном интервью, а заодно извиниться за свои беспочвенные подозрения. Сашка бы наверняка сказал что-нибудь ободряющее. Руки сами потянулись к телефону, но Ульяна тут же отбросила его, как ядовитую змею.

Нет, Сашке, с его болезненной мнительностью вообще не стоит ничего говорить. Пусть сам увидит и поймет, что это подстава.

Дальнейшее было уже мелочью. Ее даже не удивило, что почти все интервью явно берет Анна, дважды показавшаяся в кадре, и отчетливо звучащая за ним. Это объясняло замеченное в кафе выражение злобного торжества на ее лице.

Ульяна мужественно досмотрела его до конца, а потом, схватив диск, побежала к лифтам. Поднявшись на два этажа выше, она влетела в монтажную, где Ирина Шацкая спокойно пила чаек под мельтешение сразу в нескольких мониторах. Режиссеру это нисколько не мешало. Более того, она как Цезарь могла заниматься несколькими делами сразу, ничего не упуская из виду. Многие считали, что у нее глаза еще и на затылке. Поясницу Шацкой подпоясывала легендарная шаль, давно обглоданная молью до состояния рыболовной сети. Однако избавляться от нее Шацкая не собиралась. Ходили слухи, что именно эта драная шаль согревала ее во время первой чеченской войны, когда Ирина Борисовна отправилась в Грозный снимать фильм о бесчинствах, творящихся на улицах. По слухам, съемочная группа попала под обстрел или бомбежку, а Ирина Борисовна потом вроде бы лично вытаскивала из под завалов детей и раненных солдат, а, может, собственного оператора. Ульяна этим слухам охотно верила, поскольку внимательно разглядывая легендарную шаль видела на ней странные дыры: то ли от шрапнели, то ли от пуль. Ведь не может же моль быть такой аккуратной?

Что там произошло, Шацкая никогда не рассказывала, но после возвращения из Чечни она отправилась к руководству и в ультимативной форме потребовала перевести ее в редакцию развлечений. Операторы и журналисты, работавшие с ней, тоже молчали, а потом как-то незаметно рассосались собкорами: кто в Каир, кто в Лондон, и спросить стало не у кого.

Руководство, судя по всему, о произошедшем было в курсе, поскольку просьбу выполнило моментально, несмотря на то, что в своем деле Шацкая была круче всех. На войну поехал кто-то еще, а Шацкую потом просили смонтировать фильм, но она отказалась даже смотреть отснятую хронику, и Ульяне, которая всегда смотрела на режиссера, как на икону, было ужасно любопытно, почему.

Правда, сейчас ей не было дела до ни до мифических подвигов Шацкой, ни до ее простреленной шали.

– Господи, что с тобой? – изумилась Ирина Борисовна. – На тебе же лица нет!

Объяснять не было сил. Ульяна пробулькала что-то нечленораздельное и сунула Ирине Борисовне диск, и уже потом разрыдалась. Шацкая беспокойно огляделась вокруг и, сообразив, что дело серьезно, вытолкала из аппаратной всех помощников. Просматривая фильм, она не произнесла ни слова, изредка поглядывая на всхлипывающую Ульяну.

– М-да, – сказала режиссер, посмотрев запись до конца. – Что тут сказать… Когда, говоришь, она в эфир пойдет?

– В пятницу, – мрачно ответила Ульяна. – За день до нашей программы.

– Чем же ты, деточка, им так насолила? – ласково спросила Ирина Борисовна. – Ты же не олигарх, не политик, и, пардон конечно, не звезда первой величины, чтобы так под тебя копать. Потратить столько времени на столь незначительную персону, это, по меньшей мере, глупо и недальновидно.

– Это Пятков счеты сводит.

– Пятков? – изумилась Шацкая, а потом, прищурившись, оглядела Ульяну с ног до головы. – А его-то ты чем прогневила? Или не дала?

Ульяна не ответила, лишь бросила на Ирину Борисовну тяжелый взгляд. Та изумленно вскинула брови вверх, а потом нервно рассмеялась.

– Да ладно? Наш импозантыш обломился и теперь вот так мстит? Фи, как это мелко. Ты не преувеличиваешь? Хотя… он всегда предпочитал пышных баб. Помню, работала у нас тут одна администраторша, Светка Мурзикова, так он ей проходу не давал, пока не завалил прямо в аппаратной, ну а потом…

– И что дальше? – невежливо перебила Ульяна, которой совершенно неинтересно было слушать про какую-то Светку Мурзикову.

– Дальше? Ничего. Она за ним бегала, а вот Олежа вроде поостыл. Потом Светка ушла с работы, а, может, ее «ушли», кто знает? Но народ над ними потешался. Где-то в кулуарах, говорят, есть даже запись их интима…

Я имею в виду, что мне дальше делать? – пояснила Ульяна. Шацкая замолчала и прищурилась.

– А тебе не все равно? – вдруг спросила она.

– В смысле?

– Ну, ты уж прости, конечно, но я вас, див телевизионных знаю. За лишнюю рекламу удавитесь. А тут такой пиар, пусть даже черный. К тому же, зная Олежу, могу предположить, что передачу он, несомненно, запустит в повторе через полгодика, а то и раньше. Станешь еще популярнее.

– Вы это называете – реклама? – взвыла Ульяна. – Вот это вот… дерьмо?

– Надо же, какая ты трепетная, – усмехнулась Ирина Борисовна. – Да наплюй и разотри. Бери пример с нашей балеруньи Клочковой, вот уж кто не парится. И роман у ней напоказ, хотя с бывшим еще отношения не порвала, и на Мальдивах с голыми сиськами возлежит, и в губернаторы она баллотируется, хотя в слове «предвыборная» делает четыре ошибки. Даже мать родная от нее отреклась, и что? Столько грязи вылили, а она и в ус не дует, и на карьере это никак не отразилось. Вон, на всех каналах ее лощеная морда. Всюду зовут, везде рукоплещут. Я ей даже завидую, чесслово. Господи, Уля, это сенсация одного дня! Погавкают, и забудут. На твоем месте, я бы стиснула зубы и перетерпела.

Она фыркнула, повернулась к Ульяне спиной и загасила сигарету в блюдечке, показывая всем своим видом, что волноваться явно не стоит.

– Я так не могу, – тихо сказала Ульяна.

– Не может она, – раздраженно сказала Шацкая, не поворачиваясь. – Из-за ерунды такая истерика. Ну, неприятно, понимаю, но от меня-то ты чего хочешь? Эфир отменить? Ради бога, только с этим к вышестоящему, я такие вопросы не решаю. А на КТВ у меня вообще подвязок никаких нет, все на уровне «здрасьте-до свидания», их передачу снять с сетки я не могу. Хочешь – сама сходи и попроси, хотя сомневаюсь, что Пятков это позволит сделать.

– Я и не думаю, что он это позволит.

– Чего ты там бурчишь?

Ульяна откашлялась, и робко предложила:

– Давайте синхрон перепишем?

Ирина Борисовна крутанулась в кресле так резко, что снесла с пульта блюдечко.

– Что-о?

– Ну, пожалуйста, – взмолилась Ульяна. – Вы же сами говорили, что еще можно что-то исправить, верно? Вот я и хочу исправить. Пусть остается весь видеоряд, мы перепишем только мои слова. Уберем весь лоск. А я расскажу, как все было на самом деле, как меня унижали, обижали, выгоняли.

– Ты с ума сошла?

– Ничего не сошла! Ирина Борисовна, миленькая, ну вы сами подумайте, как мы глупо будем выглядеть, если после такого вот дерьма выйдет передача, где я с радостной улыбкой говорю спасибо всем, кто вывалял меня в грязи! Ну, согласитесь, идиотизм ведь! Там такое, а у нас муси-пуси, люли-люли… Ну, пожалуйста, вы же никого не боитесь!

Шацкая нахмурилась.

– Ты хочешь… – неуверенно начала она.

– Да! – горячо произнесла Ульяна. – Я хочу опровергнуть все слова, сказанные моими родными и знакомыми в нашей передаче. Пусть они скалятся в камеру, пусть поют свои песни. Я расскажу, как было на самом деле!

Ирина Борисовна вслепую нашарила на пульте сигареты, сунула одну в рот, и, забыв зажечь, просидела, сгорбившись на стуле, словно скорбящая вдова.

– Я могу за день отсняться, – сказала Ульяна.

– Погоди, не сбивай, – буркнула Шацкая откуда-то снизу и даже дырявую шаль накинула на голову, словно для медитации, как знаменитая прыгунья с шестом. – Да, да, пожалуй… пожалуй… Да, можно так и сделать!

Она выпрямилась, и высунула из шали длинный нос.

– Сделаем из тебя жертву, – быстро сказала она. – А их подадим льстивыми подлецами. Например, что раньше они тебя знать не желали, а как только стала звездой, полезли в друзья… Мы не очень погрешим против истины?

– Мы совсем не погрешим против истины, – сказала Ульяна с горечью.