Рокотов поставил свою чашку так резко, что кофе выплеснулся на блюдце и стол. Рассеянно поглядев на коричневую лужу, Олег Юрьевич веско произнес:

– Видите ли, Иван, я подозреваю, что моя дочь была убита.

– Почему? – спросил я. – У вас есть основания не доверять результатам следствия?

Рокотов раздраженно закатил глаза, вскочил с места и, схватив сигару, стал ее яростно жевать, тыкая в лицо зажигалкой. Пока он безуспешно пытался прикурить, мне ответила Лара, обведя пространство вокруг вялым жестом.

– Вы же видите, где и как мы живем, верно? – вымученно улыбнулась она. – Мы богаты, Иван. Ксюша с детства была избалованным ребенком. Недавно она пожелала жить отдельно. У нее, видите ли, началась личная жизнь. Завела себе кавалера, съехала в квартиру, чтобы мы не мешали. Мы не возражали, оттуда до учебы добираться проще, да и скучно здесь, все-таки загородная жизнь не для молодежи. Квартиру в свое время отделывал стилист. Так вот: Ксения палец о палец не ударила. И тут, ни с того ни с сего, решила шторы перевесить? Боюсь, она не знала, с какой стороны там петли.

– Всякое бывает, – уклончиво возразил я. Лара помотала головой так, что ее локоны разметались по плечам.

– Бывает… – презрительно констатировала она, и добавила: – Но не с ней. Ксения даже чашки сама не мыла, складывала в посудомойку и не уверена, что утруждалась, чтобы затем вынуть посуду и расставить на полках. Иногда сваливала все в раковину, пока домработница не приводила все в порядок. Говорю вам, она была большим ребенком, совершенно не готовым к реальности. И вдруг – шторы. Это так же неправдоподобно, как увидеть в ее руках… я не знаю… швабру или пылесос. Да она не знала, как тостер включался…

Лара захлебнулась словами, проглотила из своего бокала последние капли и налила себе еще коньяку. Олег Юрьевич покосился на жену, но не стал возражать. Переведя на меня тяжелый взгляд, он продолжил:

– После ее смерти я пытался найти ее парня… Глеба Макарова. И не нашел. А ведь у меня масса возможностей, как вы понимаете. Для меня дико кого-то не найти, если надо. А его не смог. Глеб исчез в неизвестном направлении. Родители уверяют, что за день до смерти Ксюши он улетел отдыхать на Гоа, решил переосмыслить свою жизнь, якобы на их частном самолете. Я проверял, естественно. Бред. В день смерти Ксюши он был здесь, в Москве. Он не пересекал границы Индии, он вообще из России не выезжал, разве что по чужим документам. Так что прячется где-то.

– Зачем ему прятаться?

На лице Рокотова появилась жесткая ухмылка. Он покачал головой и поглядел на меня как на идиота.

– Причина очевидна, я считаю. Ксюшу убил Глеб.

– Почему вы так считаете? – спросил я, мысленно сделав зарубку на имени Макарова. Рокотов вернулся за стол, уселся на прежнее место и, с отвращением допив остывший кофе, проникновенно сообщил:

– Вы должны понимать, кто такой Глеб Макаров. Он – мажор, сынок Сергея Макарова, владельца «МосСтройНефти», никчемное, инфантильное убожество, наркоман. Родители давно махнули на него рукой, а он тупо прожигает жизнь. В какой-то момент ему встретилась Ксюша. Она им была очарована: видите ли, Глеб малюет какую-то мазню, называя ее авангардным искусством, пишет стихи и рассказы, поет… Словом, упорно пытается влиться в ряды балаганных шутов. Но ей почему-то было с ним интересно. Они постоянно были вместе. В тот вечер соседи слышали шум, громкую музыку и крики. Ксюша с кем-то ссорилась. Кроме Глеба, к ней никто не ходил. И сразу после ее смерти этот уродец исчезает, да так, что его никто не может найти. Я уверен – между ними что-то произошло, Глеб ее ударил или толкнул, а затем выбросил тело из окна, чтобы замести следы.

– Так вы хотите найти Глеба? – уточнил я.

Происходящее нравилось мне все меньше. Рокотов решил устроить вендетту и, подобно урагану, вбирающему в себя все, попадающееся на пути, решил впутать в дело как можно больше людей. Но мне этого совершенно не хотелось. Рокотов, словно уловив мои колебания, жестко сказал:

– Я хочу узнать, что случилось с моим ребенком. И если для этого нужно найти Глеба – так тому и быть.

Я покачал головой.

– Боюсь, вы обратились не по адресу. Я – адвокат, а не частный сыщик. Почему бы вам не обратиться в полицию или в соответствующие структуры.

– Я же тебе говорила, – прошелестела Лара безжизненным голосом. Рокотов не обратил на нее никакого внимания.

– Иван Андреевич, – спокойно ответил он, – я буду говорить откровенно: мне не нужен просто частный сыщик. Полиция палец о палец не ударит, в лучшем случае найдут какого-нибудь бомжа, выбьют из него признание и, забрав денежки, со спокойной совестью окончательно закроют дело. Сыщики, возможно, Глеба найдут, но что дальше? Мне нужен человек, который будет в курсе дела от начала и до самого конца, чтобы потом в суде не пришлось искать потерянные доказательства. И потом, я ведь наводил о вас справки. Вы были очень хорошим сыскарем. Вас не сдерживают никакие ограничения, вы говорите на двух языках. Если для дела вам придется ехать за границу, вы сможете это сделать, особенно при моих возможностях вам помочь.

– Мне кажется, что вам больше поможет собственная безопасность. Например, ее руководитель, господин Фиронов.

Рокотов поджал губы, я ответил безмятежным взглядом. Естественно, я знал, что охрану Рокотова возглавлял бывший мент, майор Никита Фиронов, человек с репутацией убийцы, не стесняющегося никаких грязных методов, за что в свое время его и поперли из органов, не дожидаясь выхода на пенсию. Мы с Фироновым никогда не сталкивались, но друг о друге слышали.

– Незадолго до смерти Ксении Фиронов попал в больницу. Банальнейший аппендицит, осложненный перитонитом, – хмуро ответил Рокотов. – Дотерпел, одним словом. Идиотская история. И сейчас Никита, скажем так, не в строю, потому искать Макарова не может.

– А если Глеб не виноват? – прищурился я. Рокотов усмехнулся.

– Я не пытаюсь выставить его виновным, Иван Андреевич. Я ищу убийцу моей дочери.

– А если убийцы нет и это действительно несчастный случай?

Лара резко встала и бросилась к выходу, но муж удержал ее за руку.

– Я смирюсь, – ответил Рокотов с плохо разыгранным безразличием. – Ксюшу не вернешь, а карать невинных я не намерен.

Я поднялся.

– И все-таки я вынужден вам отказать. Специфика моей работы такова, что я не занимаюсь сыском. Если нужно, я буду представлять ваши интересы в суде и могу порекомендовать отличных сыскарей, готовых трудиться на износ. Розыском должны заниматься специальные агентства или полиция, а не адвокат. Так что еще раз прошу прощения.

Я развернулся и сделал шаг к двери, когда меня догнал вкрадчивый голос Рокотова.

– Я не сказал вам еще кое-что. Мне известно об убийстве вашей семьи, а также о том, что убийце удалось избежать наказания. Если вы найдете убийцу Ксении, я помогу покарать убийцу ваших жены и сына.

Я замер.

Прошлое прочно держало меня в своих щупальцах, не собираясь отпускать и лишь изредка позволяя вдохнуть и на миг ощутить себя живым. Вечерами ночной шепот сводил с ума, а вороненая сталь пистолета казалась все желаннее. Я почти перестал пугаться, видя смутные тени в собственной спальне, я уже совершенно не реагировал на падающие с полок фото и детские игрушки и почти не мерз под одеялом, чувствуя ледяные прикосновения. Смириться с тем, что их нет, а волк в человеческом обличии все еще ходит рядом, было невозможно.

В кабинете внезапно стало очень холодно. Я инстинктивно сделал шаг в сторону, чтобы очутиться на солнечном пятачке, падающем из окна. Что-то мертвое до сих пор ходило в этом доме, вынуждая меня откликнуться на немой призыв, и я был не в силах этому противиться. И потому, не поворачиваясь, я сказал:

– Мне нужно побывать в той квартире, где все произошло. А пока покажите мне ее комнату.

⁂

Наверх, в этот дом-музей, со мной поднялась Лара, вновь наполнившая свой бокал до краев. Хозяйка шла впереди, небрежно виляя бедрами, и то и дело пригубливала коньяк. До комнаты Ксении было довольно далеко, и к тому моменту, когда мы дошли до дверей, бокал оказался пустым. Лара открыла дверь и сделала приглашающий жест, не подумав подвинуться. Чтобы попасть внутрь, мне пришлось протиснуться мимо нее, почти вплотную прижавшись к ее груди.

От ее кожи пахло солнцем и чем-то кисловатым.

– До отъезда Ксюша жила тут, – пояснила Лара. – Мы ничего не меняли, надеялись, что она одумается и вернется.

Комната, большая, с высокими потолками, была окрашена в карамельно-розовый цвет такого приторного оттенка, что сводило зубы. Я подумал, что взрослая девушка добровольно покинула этот конфетный ад, чтобы не заполучить кариес. Посреди комнаты стояла большая кровать с нелепым балдахином, рядом стол, кресло на колесиках, пара тумбочек, трюмо с круглым зеркалом и большой шкаф. На тумбочках и трюмо я заметил несколько фото. Ксения представала перед фотографом в одиночестве. Ее улыбка казалась грустной, иногда натянутой. Напротив кровати висел телевизор. Я сделал шаг вперед и оказался у стола с ноутбуком, над которым висели несколько рамок с фото. Но та, что находилась в центре, заставила меня замереть.

В квадратной раме черного цвета, на красном фоне была прикреплена бабочка: средних размеров, с белыми, почти прозрачными крылышками, и рисунком в виде черного глаза, призванного отпугивать птиц.

Холодные пальцы прикоснулись к моей руке.

Я резко обернулся, подумав, что это Лара, но та по-прежнему стояла у дверей, глядя на меня с тоской.

– Это Ксюша в детстве увлекалась, – пояснила она. – Любила бабочек очень. А эту поймала на Алтае, очень гордилась удачей, потому что это очень редкий экземпляр… Называется, кажется…

– Мнемозина, – сказал я хриплым голосом. – Действительно редкая бабочка. Вашей девочке повезло.

– Неужели? – высокомерно спросила Лара, но спустя мгновение ее лицо исказилось, и она разрыдалась.

⁂

Мои близкие были убиты весной.

Я работал опером и почти все время занимался тем, что ловил на улицах всяких тварей в человеческом облике. Будь у меня талант, я писал бы ужастики похлеще Стивена Кинга. За десять лет перестаешь удивляться, до какой низости и жестокости может опуститься даже вполне приличный с виду человек. Странно, но сейчас я по-другому смотрю на происходящее, понимая, что для человека нет ничего важнее семьи. Тогда же я, как идиот, ставил на первое место долг, ничего не делая для того, чтобы спасти свой разваливающийся брак. После работы, прямо за столом в отделении, я напивался, чтобы отогнать чудовищ, с которыми имел дело весь день, а затем, пьяный и злой, шел домой, к жене и сыну, срывая на них свое раздражение. Лена делала все возможное, чтобы семья не развалилась, а Артем… Что ж, мне стыдно признаться, но я его пугал. Мне кажется, что сын боялся отца больше, чем любил его. Во всяком случае, я не помню, чтобы после новогодних праздников Артем бежал ко мне, как раньше, обнять после рабочего дня. У меня не хватало сил на нежности. Наскоро поужинав, я падал в кровать.

Это были тяжелые дни. В городе завелся маньяк, с завидным постоянством нападавший на женщин и детей. Этот зверь был хитер, постоянно менял место нападений. Далеко не сразу все дела объединили в одно производство. В конечном итоге его искал уже весь город. Нас постоянно дергали все кому не лень, пресса извращалась в остроумии, считая, что мы не выполняем и сотой доли того, что делали на самом деле. Еженедельно я вздрагивал от телефонных звонков, в которых торопливый голос дежурного сообщал о новой жертве, найденной где-то в лесополосе. Мертвые женщины и дети с признаками насильственной смерти поступали в морги раз в месяц, затем раз в две недели, в неделю, раз в три дня, изуродованные, искромсанные ножом, почти неузнаваемые. Я почти не спал, глуша стресс водкой.

А затем нам повезло, как это часто бывает, совершенно случайно. Одна из жертв выжила и смогла дать показания, хотя ее нынешнее существование трудно назвать везением. По описанию мы смогли выйти на некоего Андрея Чигина, работающего в службе доставки писем и посылок. Чигин мотался по всему городу на старой «Мазде», попутно присматривая себе новые жертвы.

Брал Чигина я, вместе с опергруппой. Он почти не сопротивлялся и только скалился окровавленным ртом. Доказательства его вины были железными, а бесплатный адвокат не сделал почти ничего, чтобы вытащить подзащитного на свободу. Думаю, юрист и сам испытывал к нему глубочайшее отвращение и страх, отчего и стремился сбыть трудного клиента с рук. Я испытывал схожие чувства, надеясь, что после задержания Чигина ко мне вернется сон.

Я не успел вдохнуть жизнь полной грудью, когда ночной гость ворвался в мой дом.

Чигин умудрился сбежать. Разыграв эпилептический припадок, он попал в больницу, а оттуда, задушив медсестру, отправился прямо ко мне домой.

Мне до сих пор неизвестно, откуда он узнал мой адрес. Я долго пытал адвоката, следователя и оперов, имевших с ним дело, но никто не признался. Конечно же его искали. И, разумеется, не нашли. Все, что мне оставалось на протяжении долгих месяцев – скорбеть, ненавидеть, искать.

Я бросил пить, хотя трезвость была невыносима, но я сознательно ковырял незаживающие раны, не позволяя себе расслабиться.

Еженедельно я навещал Таню – жертву маньяка, влачащую после нападения Чигина жалкое существование.

Почти каждую ночь я слышал тихий шепот призраков в своем доме.

А затем я встретил ее.

⁂

После беседы с хозяевами я выразил желание как можно скорее посетить квартиру Ксении. Лара пожала плечами, а Рокотов скупо кивнул.

– Леля вас проводит.

Горничная, избавившаяся от передника, ждала меня у дверей, почтительно открыла двери и пропустила вперед, чуть ли не поклонившись в пояс, а затем последовала за мной к машине, дождалась, пока я открою дверь и чинно устроилась на переднем сиденьи.

– Нам нужно на улицу Павлова, – ровным, лишенным интонаций голосом произнесла она. – Сто второй дом. Если позволите, я введу данные в навигатор.

– Я знаю, где это, – возразил я и тронулся с места, искоса разглядывая попутчицу в зеркале. Горничная была некрасива: с выступающими вперед зубами, крупным носом и маленькими глазами, придающими ей сходство с крысой. Я невольно подумал, что красавица Лара вряд ли потерпела бы в доме соперницу даже из числа прислуги, поскольку адюльтеры хозяев и безвестных кухарок – дело вполне обычное.

Несколько минут мы ехали молча, а затем я небрежно сказал:

– Леля – довольно странное имя. У него есть какая-то история? Что-нибудь тюркское?

– Меня зовут Елизавета, – равнодушно ответила Леля. – Хозяйка порой любит давать странные прозвища. Лиза слишком простонародно звучит, поэтому я превратилась в Лелю.

– Интересно, – прокомментировал я. – А как хозяйка называла Ксению?

– Вряд ли я имею право обсуждать с вами подробности жизни Рокотовых, – хмуро ответила Леля, глядя перед собой. – Простите.

– Бросьте, Леля, – примирительно ответил я. – Я же тоже в какой-то степени нанятый персонал, так что для вас я – свой. Между собой ведь вы обсуждаете хозяев, верно?

– Я стараюсь этого не делать. Неизвестно, кто пойдет к хозяевам с докладом. А терять выгодное место мне не хочется.

– Послушайте, Леля, – поморщился я. – Девочка погибла, мне поручено узнать почему. Каким образом я это сделаю, если мне никто ничего не рассказывает?

– Сейчас направо, – спокойно произнесла она. Я послушно повернул, ожидая продолжения, но Леля не сказала больше ни слова, продолжая глядеть вперед. Я раздраженно сжал губы, а затем примиряющее произнес:

– Хорошо, давайте не будем про Ксению. Расскажите о ее молодом человеке. В этом отношении у вас нет табу?

– Глеб – очень положительный мальчик, – без всякого выражения начала Леля. – Из хорошей семьи, отлично воспитан, и, как и Ксения, был немного не от мира сего. Напрасно о нем говорят как о бездаре. Глеб – невероятно талантлив. Я видела его картины и могу заверить, они очень и очень неплохи, так что делать из него бизнесмена согласно семейным традициям, на мой взгляд, ошибка. И я не думаю, что он мог причинить Ксении какой-то вред. Глеб мухи не обидит, к тому же он не атлет. Если он имел какое-то отношение к случившемуся, скорее всего, это произошло случайно. Я вполне верю официальной версии, что Ксюша пыталась что-то сделать со шторой.

– Рокотов считает Глеба наркоманом, – сказал я.

– Кто сейчас не наркоман? – ответила Леля, и мне показалось, что я вижу тень усмешки на ее бескровных губах. – Нет, не думаю, что он употреблял что-то серьезнее травки, да и то – для вдохновения. Художники часто к этому прибегают.

– Вы так уверенно об этом говорите…

– Иван Андреевич, я по образованию – искусствовед, – ответила женщина и ее улыбка стала очевиднее, – так что просто поверьте, я знаю, о чем говорю. Я вам массу примеров могу из истории привести: Пикассо, например. Или Дали. Так что Глеб не был в этом отношении исключением. Думаю, что он употреблял что-то для разгона, если вы меня понимаете…

– А Ксения?

Лицо Лели захлопнулось, словно створки устрицы, вновь став непроницаемым.

– Скорее нет.

– Глеб плохо влиял на Ксению, по словам Рокотова. Вы так не считаете?

– То, что я считаю, не имеет никакого значения, – отрезала Леля. – Девочка умерла, Иван Андреевич, и воскресить ее не помогут никакие деньги. Это горе, конечно, и тяжелая утрата, но уже ничего не поделать. Ни к чему губить еще и парня, особенно если он не имеет к этому никакого отношения.

– Для человека, не имеющего на этот счет никакого мнения, вы как-то слишком рьяно защищаете Макарова, – заметил я.

Леля пожала плечами.

– Знаете, как пел Высоцкий: «Я не люблю, когда невинных бьют», – ответила она и вновь уставилась в окно. До конца нашей поездки Леля больше не сказала ни слова, оставив у меня твердое убеждение, что в ее душе кроются какие-то темные тайны.

⁂

Интересующая нас квартира располагалась в высотке, неподалеку от соснового бора, из которого дома торчали, словно грибы. Чисто теоретически это была заповедная зона, но в свое время бизнесмен Боталов умудрился отжать этот участок путем каких-то мутных махинаций. Помнится, я пытался выжать о застройке необходимые сведения и даже задал пару вопросов сыну Боталова, телезвезде Егору Черскому, но быстро обломал зубы. Заповедную зону быстро перепахали бульдозерами, часть рощи вырубили, на освободившемся месте натыкали многоэтажек, назвав район элитным. Рядом с домами открыли сеть супермаркетов и кафе, превратив тихий уголок в обжитой улей и разорив держателей крохотных магазинчиков.

Дом, в котором жила Ксения Рокотова, выглядел респектабельным. Высотка в тридцать этажей, сверкающая синими стеклами балконов, подпирала небеса. Въехать на стоянку без специального разрешения было непросто. Правда, я бы не назвал охранника особо ретивым и полезным. Его роль выполнял худой мужчина средних лет, один глаз которого был закрыт бельмом. Заметив Лелю, показавшую пластиковую карточку пропуска, он чуть заметно кивнул ей и открыл шлагбаум, пропуская нас внутрь. Приткнув машину на свободный пятачок, я проследовал за горничной к входу, где нам вновь пришлось продемонстрировать пропуск бдительному консьержу. Лелю он пропустил без проблем, а вот у меня потребовал документы. Расписавшись в журнале посетителей, я направился к лифту, и, когда кабинка взмыла вверх, оставив в желудке неприятное чувство, спросил:

– Что вы такое показывали?

Леля продемонстрировала запаянный в пластик пропуск с фотографией и фамилией, снабженный витиеватой вязью, складывающейся в название жилого комплекса.

– Это пропуск для прислуги, – сказала она. – Такой есть у всех, кто приходит сюда убираться постоянно.

– У Ксении убирались вы?

Леля кивнула.