– Я тоже закончил свою работу, – сказал эксперт-криминалист, – чужих следов на замке и в комнате я не обнаружил, отпечатки пальцев везде одни и те же и скорее всего, принадлежат хозяйке квартиры. Но есть маленький нюанс, – хитро улыбнувшись, проговорил он и показал клочок бумажки, на которой был виден номер и слово «…ателье».

– Она лежала на полу комнаты под сервантом, – сказал он. И еще эксперт обнаружил там же круглую небольшую пуговицу белого цвета с темной окантовкой. Женя и хозяйка квартиры внимательно посмотрели на нее, так как она была хорошо видна на ладони эксперта, одетые в темные резиновые перчатки.

– Это не моя пуговица, – с уверенностью сказала Нина Николаевна – похоже, она могла принадлежать мужской рубашке, так как женщина вряд ли стала бы носить блузку с такой отвратительной вещью. Кстати, в ателье я не хожу, потому что покупаю себе обновы в командировках.

Кудрин взял у эксперта-криминалиста обрывок квитанции и положил к себе в папку, а пуговицу Родин спрятал в свой чемоданчик.

– Придется искать человека, который был в ателье и что-то себе шил, а также хозяина этой пуговицы, – тихо проговорил Кудрин.

– Я поеду на работу, а экспертное заключение вышлю с оказией через дежурного по райотделу, – сказал эксперт и также вышел из квартиры.

– Продолжим, Нина Николаевна, – проговорил Женя и снова уселся на свой стул.

Ермолаева вынула из альбома фотографию, на которой они вместе с другой женщиной были запечатлены в ее комнате, а слева от них была отчетливо видна картина балерины, висевшая на стене.

– Кто эта женщина? – спросил Кудрин.

– Это Паула Порелли, моя знакомая из симфонического оркестра театра «Ла Скала» в Милане, – ответила она, – в позапрошлом году наш театр гастролировал в Италии и мы там познакомились. А весной, прошлого года, итальянский театр был на гастролях в Москве и я пригласила ее к себе в гости. Она пришла со своей подругой – скрипачкой из их оркестра, которая и сфотографировала нас с Паулой. А зимой уже этого года, когда мы снова были в Милане, она и подарила мне эту фотографию.

– А можно я у Вас на некоторое время возьму ее? – спросил Женя.

– Ну, если это очень надо, то берите, но с отдачей, – сказала она.

– А может быть есть все-таки фотография брошки? – переспросил еще раз Кудрин.

– Нет, – повторила Ермолаева, – но я могу ее нарисовать.

Она взяла чистый лист бумаги и стала авторучкой рисовать. Минут через десять она показала Кудрину рисунок, на котором и он увидел круглую брошку, с танцующей балериной, а по бокам сияли три солнышка.

– А что это за солнышки? – спросил Женя.

– А это я так изобразила три бриллиантика, вот такая уж у меня фантазия, – улыбнувшись, сказала она.

– Ну, хорошо, теперь я попрошу Вас написать в произвольной форме заявление о краже из Вашей квартиры, – строго проговорил Кудрин.

Пока хозяйка квартиры писала заявление, Женя еще раз взглядом осмотрел квартиру. В гостиной на большом диване, обтянутом фактурным цветным гобеленом расположились маленькие атласные подушечки, а рядом нависал старинный деревянный комод, явно ручной работы.

– Хозяйка с удовольствием подошла к интерьеру своей квартиры, – отметил про себя Женя.

Когда она закончила писать, Кудрин взял у нее заявление и вместе с фотографией и рисунком положил в свою папку. Затем, попрощавшись с Ермолаевой, вышел из квартиры. На лестнице его ждал участковый инспектор, который сказал, что соседи ничего не видели и не слышали. Они вышли на улицу, сели в свой мотоцикл и поехали в сторону отделения милиции.

По приезду Женя передал документы для регистрации в дежурную часть и сразу же направился для доклада к Николаеву. Павел Иванович внимательно выслушал Кудрина, посмотрел на фотографию и рисунок, сделанный Ермолаевой и, взяв со стола лупу, стал разглядывать обрывок квитанции, найденный в ее квартире.

– Вот что я думаю, – сказал он, положа лупу обратно на стол, – во-первых, постарайся обзвонить все ателье нашего района, может быть, по номеру квитанции можно будет определить, кому она принадлежала. Хотя, конечно, по всей Москве много разных ателье, но попробуй. Во-вторых, если действительно это была картина знаменитого итальянского художника Модильяни, то это очень серьезно. Сегодня его работы очень дорого стоят на различных западных аукционах, поэтому я позвоню одному знакомому искусствоведу из Пушкинского музея, может быть, он что-то прояснит об этой картине. А ты завтра прямо с утра поезжай в музей и поговори с ним. В-третьих, отправляйся сейчас в райотдел и попроси криминалистов, чтобы из этой фотографии вычленили только картину и постарались сегодня же размножить и ее и рисунок брошки, а потом нужно разослать их по всем районам города с ориентировкой на возможную продажу картины и брошки в ювелирных мастерских и художественных салонах. И еще, докладывай мне о каждом шаге расследования, ведь ты еще не очень опытный в этих делах, поэтому я, по возможности, буду тебе помогать.

– Понял, Павел Иванович, – сказал Женя и вышел из кабинета начальника. Оставшуюся половину дня он занимался выполнением поручений Николаева. Где-то к вечеру дежурный по отделению милиции передал ему записку от Павла Ивановича, в которой был написан телефон и фамилия искусствоведа – Загорский Сергей Сергеевич.

С утра следующего дня Женя сразу поехал в Пушкинский музей. Выйдя из метро, через несколько минут он подошел к главному зданию музея.

– Какой же он величавый! – с восхищением подумал он, подойдя к зданию с мраморной колоннадой, похожему на античный храм. А теперь – это храм искусств. Женя, вдруг, вспомнил, что когда ему было лет десять, он был уже здесь с родителями, но мало, что запомнил. Память вытащила из своих анналов лишь статуи и мумии людей и большое количество картин, висевших в залах музея.

Он подошел к вахтеру, стоящему у дверей музея, представился ему и попросил позвать Ивана Ивановича Загорского. Минут через десять к нему подошел мужчина средних лет и спросил, – это Вы, Кудрин Евгений от Николаева?

– Да это я, – ответил Женя.

– Тогда пройдемте со мной, – сказал Загорский и повел его по парадной лестнице наверх. Женя крутил головой налево и направо: вдоль лестницы возвышались колонны красного цвета, слегка поблескивающие в ярком свете висевших на потолке огромных люстр. На втором этаже они вошли в большой зал, где Загорский подошел к незаметной двери и, открыв ее, зашел вовнутрь. Кудрин последовал за ним и оказался в небольшом кабинете, в середине которого стоял стол, а по бокам два стула.

– Присаживайтесь, молодой человек, и расскажите, что привело Вас в этот храм искусств, – сказал Загорский, усаживаясь в свое кресло, – как мне вчера говорил Павел Иванович, Вы хотели со мной поговорить по поводу картин Модильяни.

– Начну все по порядку, – проговорил Женя, – несколько дней назад в одной московской квартире произошла кража, воры похитили картину, которую, по словам хозяйки, нарисовал Модильяни.

– Так, так, это очень забавно, – живо откликнулся Загорский, – но, насколько мне известно, в советских музеях его картин нет, за исключением двух рисунков, хранящихся в фондах нашего музея.

– Мать потерпевшей, Ольга Лаевская, давно ушла из жизни, – продолжал Кудрин, – но в начале нашего столетия, она была балериной Большого театра. И в тысяча девятьсот одиннадцатом году танцевала в русских сезонах у Дягилева в Париже. Во время гастролей ее, через театрального художника Льва Бакста, попросил попозировать художник Амадео Модильяни. Он объяснил это тем, что она ему очень понравилась, как балерина и он очень хотел бы написать ее портрет. В итоге он нарисовал две небольшие картины и поместил их на проходящей в то время в Париже выставке. На закрытие этой выставки по приглашению Бакста и пришла балерина Лаевская. Как рассказывала ее дочь, балерина была восхищена работой художника, а он расчувствовался, снял одну из этих картин прямо со стенда и подарил ей на память. С тех пор картина все время висела в квартире сначала Лаевской, а потом ее дочери.

Кудрин достал из своей папки фотографию картины, увеличенную криминалистами, и показал ее Загорскому. Тот долго и внимательно смотрел на нее и неуверенно произнес: – Если это действительно картина кисти Модильяни, то мы не знали об этом. У меня нет слов… – Знаете что, – встрепенулся он, – мы сейчас с Вами пройдем на третий этаж, там работает наш старейший искусствовед доцент Павлов Илья Платонович, – он много чего знает про художников и их картины и все его за глаза называют «ходячей энциклопедией».

Через пару минут они уже входили в длинную продолговатую комнату, по стенам которой, висели картины. В самом углу комнаты за массивным столом склонился седоволосый старичок, рассматривая что-то через большую лупу с длинной ручкой. Они поздоровались. Старичок, как показалось Жене, был выраженным холериком, особенно это почувствовалось, когда он снова стал рассказывать про похищенную картину Модильяни. Павлов, вдруг, встал из-за стола и, заложив руки за спину, стал быстрым шагом ходить от стенки к стенке.

– А Вы, голубчик, уверены, что это была картина кисти Модильяни? – спросил он, продолжая вышагивать вдоль комнаты.

– Я нет, – проговорил Кудрин, а вот хозяйка квартиры утверждала, что это именно так.

– Если это так, так это сенсация! – надрывным голосом проговорил старичок.

Женя показал ему фотографию этой картины, а Павлов, взяв со стола свою лупу, принялся ее рассматривать.

– Вот о чем я думаю, – выдохнул старичок, не отводя своего взгляда от фотографии, – ведь после каждой такой выставки во все времена издавался альбом репродукций, выставленных картин.

– Но у нас-то точно нет альбома репродукций картин за тот год, – сказал Загорский.

– А фотографии с этих альбомов могут где-то валяться в хранилище нашего архива, – резво проговорил Павлов и хлопнул в ладоши, – да, да, наверняка они есть!

– Вот смотрю я на эту фотографию, – продолжал старичок, – и вижу, что стиль и линии очень похожи на этого выдающегося итальянца. Ведь для Модильяни тело, это всего лишь тонкая оболочка, сквозь которую просвечивается душа человека. Вы знаете, почтеннейший, люди на портретах Модильяни очень своеобразные. Скорее он передавал характер и душу, добавляя то, чего в зеркале человек не видит. А самое интересное, что Модильяни, в основном, писал людей, которые ему просто понравились – это и портреты друзей или просто знакомых, которые окружали в то время этого художника. Поэтому, вполне возможно, что эта балерина произвела на него сильное впечатление и он решил написать ее портрет.

– Иван Иванович, голубчик, – обратился он к Загорскому, – зайдите, душа моя, в наш архив, вдруг, найдете какие-нибудь фотографии с выставки за тот год.

Загорский кивнул головой и вышел из кабинета, а старичок опять подошел к своему столу, присел за стол и, как ни в чем не бывало, продолжил что-то рассматривать.

Женя сидел тихо, боясь нарушить тишину, привычную для хозяина кабинета. Прошел час, сидеть на одном месте надоело и Женя, встав со стула, начал рассматривать, висевшие на стенах картины.

– Это, молодой человек, копия Шишкина, а это – копия самого Айвазовского, – пробурчал старичок, не поднимая глаз со стола.

Посмотрев все картины, Женя снова сел на свой стул и начал подумывать, чтобы пойти в зал и посмотреть экспозиции музея, пока Загорский ищет фотографии. В этот момент дверь резко распахнулась и на пороге появился Загорский с большой папкой красного цвета.

– Нашел, Илья Сергеевич, нашел, есть несколько фотографий из альбома той выставки, – возбужденно проговорил Загорский.

Положив папку на стол Павлова, он раскрыл ее и оттуда посыпались старые поблекшие фотографии. Старичок очень быстро и ловко стал разбирать их и когда они почти закончились в папке, с самого дна извлек фотографию, на которой были запечатлены восемь картин, в середине которых находились две с изображением балерины. На первой картине был изображен портрет балерины в трико, стоящей у балетного станка, а на второй – портрет этой же балерины в прыжке. Под фотографией на французском языке отчетливо была видна фамилия автора – Модильяни.

Женя вновь достал из кармана свою фотографию и сравнил ее с той, где балерина стояла у станка. Все подошли к нему и внимательно рассмотрели эти две фотографии. Сомнений не было, они оказались идентичны.

Минут пять все молчали, потом Павлов вдруг оживился и произнес: – это поразительно! Но где же картина сейчас… ее надо непременно найти, товарищ милиционер, а уж я постараюсь выяснить судьбу второй картины.

– Вы Евгений сразили меня, – медленно сказал Загорский, – сколько же лет шедевр лежал у нас под носом, а мы и не знали.

– А какова приблизительно стоимость этой картины? – спросил Кудрин.

– Если это действительно работа Модильяни, то, примерно, полмиллиона долларов, а две картины вместе – так целый миллион долларов, – сказал Павлов, засовывая в рот таблетку.

Запахло валидолом. Женя подошел к столу, налил из графина стакан воды и протянул Павлову.

– Спасибо, не надо, – сказал он, – я очень разволновался, простите, сейчас все пройдет.

– Ну что же, спасибо Вам за консультацию, – сказал Женя, – мне пора идти искать эту картину.

И Вам, Евгений, огромное спасибо, не каждый день такое происходит в нашем музее, – проговорил Загорский.

И старичок долго тряс руку, и благодарил за содействие, хотя о каком содействии он говорил, Женя не совсем понял.

Приехав в отделение милиции, Кудрин первым делом, пошел на доклад к Николаеву.

– А я только что тебя вспоминал, – пробасил Павел Иванович, – позвонили ребята с Октябрьского райотдела, там в одну ювелирную мастерскую сегодня утром приносили похожую брошку для оценки. Мы договорились, что ты завтра с утра поедешь в райотдел и зайдешь к моему однокашнику майору Евсееву Степану Ильичу. Он опытный сыщик и подскажет тебе, как действовать дальше. А сейчас расскажи про твой поход в Пушкинский музей.

Женя подробно рассказал ему о своих встречах и неожиданностях, произошедших в связи с пропавшей картиной. А самое главное – так это то, что картина, по всей вероятности, действительно, принадлежит кисти Модильяни и имеет баснословную цену.

– Вот видишь, Женя, сколько нового ты для себя узнал: и про Модильяни, и про Бакста, и про Дягилева. Люди какие – глыбы искусства, – сказал Николаев, – только думаю я, что картина вряд ли где проявится, а вот брошка – вполне реально может появиться у каких-нибудь скупщиков. И вот она-то и будет той ниточкой, которая и приведет нас к похищенной картине.

Целый вечер Женя обзванивал разные ателье, но такого номера квитанции ни в одном из них не существовало. Неудача немного обескуражила, но он понимал, что и такое бывает, когда версия, казавшаяся еще утром самой реальной, к вечеру не оправдала надежд.

В конце концов, он устал и, откинувшись на спинку стула, закрыл глаза и задремал.

– Что такое усталость? – подумал Женя, – по сути это естественный сигнал организма, что он нуждается в отдыхе. А поскольку, уже ни на что нет сил и невозможно сосредоточиться – пора идти домой.

В этот момент в кабинет вошел его коллега – инспектор уголовного розыска Саша Блинов и прямо с порога, увидев склонившегося над столом Женю, громко проговорил, – ты что раскис, уже вечер, а мы еще ни в одном глазу. Блинов любил, иногда, в конце рабочего дня, как он говорил «пройтись по стопочке», но Женю это предложение мало вдохновляло, он больше воодушевлялся, слушая свой любимый джаз.

– Может по маленькой стопочке? – спросил Блинов.

– Да нет, не хочется Саша, я очень устал, – ответил он.

– Ну, тогда хотя бы новый анекдот расскажи, – не унимался Блинов.

Своим напором Саша немного раскачал Кудрина, усталость отступила и он даже как-то встрепенулся.

– Значит так, – начал Женя, – пьяница зашел с бутылкой водки в автобус и плюхнулся на сиденье.

– Эй, а за проезд, – крикнула контролерша.

– Ну, за проезд, так за проезд, – сказал мужик и отхлебнул из горла.

Блинов захохотал и от удовольствия захлопал в ладони, уж очень ему нравились анекдоты про алкашей; он, видимо, чувствовал в этих образах родственные души.

А ты знаешь, Женька, что такое настоящая усталость? – спросил он.

– Ну, поведай, – устало проговорил Кудрин.

– Это когда ты входишь в комнату, – начал Блинов, – а там, на кровати, лежит обнаженная красотка. Ты подходишь к ней, раздеваешься, сбрасываешь ее на пол – и… ложишься спать.

Женя улыбнулся и, поднявшись со своего стула, стал собираться домой.

– Может все-таки по маленькой, – жалобным голосом проговорил Блинов.

– Да нет Саша, в другой раз, – ответил Кудрин и, попрощавшись, вышел из кабинета.

На следующий день, не заходя к себе на работу, он отправился в Октябрьский РОВД. Женя быстро нашел кабинет майора Евсеева и, постучавшись, открыл дверь.

– Да, заходите – сказал немолодой человек, сидящий за столом.

– Лейтенант милиции Кудрин Евгений, – представился он майору и показал свое удостоверение личности.

– А, помню, мне вчера вечером Паша Николаев звонил, – проговорил майор, – проходи лейтенант и присаживайся на стул, а я пока попрошу зайти нашего инспектора БХСС Николая Зайцева, он звонил в твое отделение милиции по поводу брошки.

Через несколько минут в кабинет зашел молодой мужчина с широкими плечами и короткой стрижкой на голове.

– Знакомьтесь, – сказал Евсеев, – капитан милиции Зайцев Николай, а этот молодой человек – лейтенант милиции Кудрин Евгений из Красногвардейского РОВД. Это по поводу брошки.

Зайцев не спеша сел и неторопливо начал рассказывать.

– Несколько дней назад нам поступила сводка-ориентировка о краже картины и брошки из квартиры на Коломенском проезде, – сказал он, – мы в сою очередь проинформировали своих доверенных лиц об этом. И вот вчера вечером, один из них сообщил, что днем к директору ювелирной мастерской на Ленинском проспекте, приходил человек и просил оценить брошку, очень похожую на ту, которая была на рисунке ориентировки.

– Вот как! – вырвалось у Кудрина, – а каким образом он увидел ту брошку, он что, на потолке сидел?

Зайцев удивленно посмотрел на Женю и грубо ответил: «Тебе что, это очень важно, он случайно находился за стеллажом в этом помещении и успел рассмотреть эту брошку. Кстати, директор сам его попросил разобрать тот стеллаж, а потом просто забыл про моего человека. Он просил оценить эту брошку, но продавать не хотел.

Директор ничего не сказал, а только попросил разговор продолжить на улице, после чего они вышли из мастерской.

– Понял, – ответил Кудрин, – извините меня товарищ капитан за несдержанность.

– Да ладно, – примирительно проговорил Зайцев.

– Молодой еще парень, – сказал молчавший Евсеев, – но ничего, опыт приходит с годами, а вот то, что он попросил извинения за свою горячность – похвально, не каждому дано преступить через свою гордыню и извиниться.