Как-то на крыше соседнего дома в числе других, таких же как и я, «мальчишек-сорванцов», я ставил «силок» для ловли голубей.

Один из стоявших над моей головой и внимательно наблюдавших мальчиков сказал:

– По-моему, петлю из волос хвоста лошади следует располагать с таким расчетом, чтобы в нее не попал средний самый длинный палец голубя, потому что, как недавно объяснил нам наш учитель зоологии, у голубя во время движения в этом самом его пальце концентрируется вся имеющаяся в нем резервная сила и потому, если этот палец попадет в петлю, голубь конечно может легко разорвать ее.

Другой мальчик, стоявший нагнувшись как раз против меня, у которого, между прочим, всегда изо рта во время говора без экономии брызгали во все стороны слюни, на такое замечание первого огрызнулся, выпаливая вместе с обильным количеством слюны следующие слова:

– Останови твою говорильную машину, безнадежный выродок отпрысков готтентотов. Ты такой же недоносок, как и твой учитель. Если даже это и так, что у голубя самая большая физическая сила концентрируется в этом среднем пальце, то тем более надо принять все меры, чтобы в петлю попался как раз этот самый его палец! Тогда-то именно и будет иметь значение для нашей цели, то есть для ловли этих несчастных тварей-голубей, та мозговая особенность, которая присуща всем носителям этого мягкого и склизкого «нечто» и заключается в том, что когда благодаря другим воздействиям, от которых зависит и его незначительная проявляемость, возникает закономерная, периодически требуемая так называемая «перетасовка-наличия», то это маленькое, так сказать «закономерное-замешательство», долженствующее происходить для воодушевления других проявлений общей функционизации, моментально способствует центротяжестности всей функционизации, в которой это склизкое «нечто» принимает очень маленькое участие, временно перейти из обычного места в иное место, из-за чего часто и получается во всей этой общей функционизации до абсурда бессмысленные неожиданные результаты.

Последнее слово он «выпалил» с таким извержением слюны, что все мое лицо как бы подверглось действию «пульверизатора», придуманного и выделанного германцами для окрашивания материй анилиновыми красками.

Этого я уже не стерпел и, не изменяя моей согнутой позы, ринулся на него и со всей силы попал головой в подложечную область, от чего он тут же растянулся, потеряв то, что называется «сознанием».

Я не знаю и не желаю знать, какого рода результаты будут слагать в вашем мышлении сведения о тех житейских обстоятельствах, которые я сейчас сообщу вам, но для моего мышления это самое является не только характерным совпадением, но служит большим козырем для уверования в возможность такого факта, что все эти описываемые мною события, имевшие место в моей юности, происходили не просто случайно, а создавались какими-то посторонними силами намеренно.

Дело в том, что такой ловкости в упомянутом приеме я был обучен только за несколько дней до этого события одним, попавшим в наш город и нанятым моими родителями для меня в качестве учителя новогреческого языка, греческим священником из Турции, который, гонимый за свои политические убеждения, вынужден был бежать оттуда.

Я не знаю на чем базировались его политические убеждения и идеи, но мне очень хорошо помнится, что во всех разговорах этого греческого священника, даже во время объяснения мне разницы между древне и новогреческими восклицательными словами, действительно всегда у него очень явно просвечивались его мечты о том, чтобы поскорее попасть на остров Крит и там проявить себя, как подобает истинному патриоту.

Увидя тогда впервые такой результат моей ловкости, признаться я сам очень испугался, потому что, еще не зная про такую реакцию от удара в это место, подумал, что я его убил.

В то время, пока я переживал сказанный испуг, другой мальчик, двоюродный брат того, который сделался первой жертвой такой моей, так сказать – «самооборонной-ловкости», увидя это, не раздумывая, поддавшись очевидно чувству так называемой «единокровности», сразу подскочил ко мне и со всего размаху ударил меня кулаком по лицу.

От этого удара у меня, как говорится – «из-глаз-посыпались-искры» и вслед за этим мой рот заполнился чем-то, как будто в него напихали кашицы для искусственного откармливания тысячи цыплят.

Когда по прошествии некоторого времени во мне стали успокаиваться оба странные ощущения, я уже реально обнаружил, что во рту у меня есть что-то постороннее, и когда я вынул его пальцами, то оказалось, что это не что иное, как больших размеров и странной формы зуб.

Мальчишки, заметив меня рассматривающего этот необыкновенный зуб, все окружили меня и тоже стали с большим любопытством и странным безмолвием разглядывать его.

В это время мальчик, до этого лежавший пластом, пришел в себя и, встав на ноги, тоже, как будто ничего этого с ним не случилось, вместе с другими стал удивленно рассматривать мой зуб.

Этот странный зуб имел семь отростков и на конце каждого из них рельефно выступала капля крови, причем каждая капля в отдельности явно и определенно просвечивала одним из семи аспектов проявления белого луча.

После необычайного для нас «мальчишек-сорванцов» безмолвия, поднялся обычный галдеж и в этом галдеже нами было решено – сейчас же пойти к цирюльнику, специалисту по выдергиванию зубов и спросить его, почему этот зуб именно такой.

Мы все спустились с крыши и направились к этому цирюльнику, причем я, как «герой-дня», шел впереди всех.

Цирюльник, небрежно посмотрев на зуб, сказал, что это просто «зуб-мудрости» и бывает он такой у всех тех людей мужского пола, которые до первого произношения «папа и мама» питались молоком исключительно только родной матери и которые отличают с первого же раза среди многих других лиц своего родного отца.

От всей совокупности воздействий этого события, во время которого сделался «полной-жертвой-мой-бедный-зуб-мудрости», помимо того, что мое сознание с тех пор всегда и относительно всего стало впитывать в себя самую результирующую суть сущности завета моей покойной бабушки, Царство ей Небесное, во мне тогда также, вследствие того, что я не обратился, чтобы залечить бывшее вместилище этого моего зуба к «дипломированному-зубному-врачу», чего фактически не мог сделать из-за отдаленности нашего местонахождения от современных культурных центров и благодаря чему, из этого вместилища стало хронически понемногу сочиться «нечто», имеющее свойство, как это стало мне известно тоже только недавно благодаря объяснениям одного очень известного метеоролога, с которым мне пришлось случайно сделаться, как говорится – «задушевным-приятелем» на почве частых встреч в монмартрских ночных ресторанах Парижа, вызывает интерес и влечение к выяснению причин возникновения всякого подозрительного «реального-факта», и какое свойство, не по наследству перешедшее в мое общее наличие, постепенно само собою и привело меня к тому, что я в конце концов сделался специалистом по исследованию всяких «подозрительных-феноменов» как встречных, так и часто поперечных.

Это новообразовавшееся после этого события во мне свойство, когда я превратился уже, в охарактеризованного мною молодого человека, конечно при содействии «Всеобщего-Владыки-Беспощадного-Геропаса», то есть «течения-времени», сделалось для меня неугасаемым, всегда мощно пламенеющим и согревающим мое сознание, очагом.

Вторым из упомянутых животворных факторов уже для окончательного слития завета моей дорогой бабушки со всеми данными, составляющими мою общую индивидуальность, явилась совокупность впечатлений, полученных от случайно мною воспринятых сведений касательно происшедшей здесь у нас на Земле самой истории возникновения того «принципа», который, как оказалось согласно выяснениям господина Аллана Кардека во время одного «абсолютно-тайного» спиритического сеанса, сделался впоследствии всюду среди нам подобных существ, возникающих и существующих на всех других планетах нашей Великой Вселенной, – одним из главных «житейских-принципов».

Словесная формулировка такого, ныне «всевселенского», житейского принципа следующая: «Если-кутить-так-кутить-с-пересылкой».

Вследствие того, что этот «принцип», ныне уже являющийся общевселенским, возник на той же планете, на которой возникли и вы, да еще вдобавок существуете, почти постоянно припеваючи и частенько потанцовывая «фокстрот», то потому я не считаю себя в праве скрыть от вас известные мне сведения, выясняющие некоторые подробности возникновения и такого общевселенского факта.

Вскоре после окончательного внедрения в мою натуру упомянутой присущности, то есть безотчетного стремления к выяснению причин возникновения всяких «реальных фактов», я, когда попал впервые в самое сердце России, в город Москву, не находя там ничего другого для удовлетворения такой моей психической потребности, занялся исследованием всяких русских былин и поговорок.

И вот как-то раз, между прочим, мне пришлось, не знаю случайно ли или тоже вследствие каких-то объективных закономерных последовательностей, узнать следующее.

Некий русский, являющийся по внешней своей видимости для окружающих просто-напросто купцом, должен был поехать по каким-то делам из своего провинциального города в эту вторую русскую столицу, город Москву, и его сын, причем любимый, вследствие того, что он был похож только на мать, попросил его привезти оттуда какую-то книгу. Когда этот великий автор «всевселенского-житейского-принципа» приехал в Москву, он там с одним своим приятелем, как полагалось и как доныне, кажется, полагается, напился, как говорится «вплотную», настоящей «русской водкой».

И когда эти два обитателя современной превеликой группировки двуногих дышащих, после выпитого соответствующего числа рюмок «русской-благодати» заговорили касательно вопроса, как там называют – «просвещения народа», а начинать с такого вопроса свои разговоры еще издавна стало там обыкновением, купец, вдруг по ассоциации вспомнив поручение своего сына, решил сейчас же вместе с этим своим приятелем отправиться в книжный магазин купить ему книгу.

В магазине купец, перелистывая поданную ему приказчиком книгу, спрашивает о ее цене.

Приказчик отвечает, что эта книга стоит шестьдесят копеек.

Купец, заметив, что на обложке книги цена помечена только сорок пять копеек, сперва странным и несвойственным вообще для российского обитателя образом задумывается, а потом, делая какую-то манипуляцию своими плечами, выпрямившись и выпятив грудь, подобно гвардейскому офицеру, почти остолбеневает и после некоторой паузы очень спокойно, но с интонацией в голосе, выражавшей большую авторитетность, говорит:

– Вот здесь написано сорок пять копеек. Почему же вы запрашиваете шестьдесят?

Тогда приказчик, делая «маслянистое» лицо, как это свойственно делать всем приказчикам, заявляет: книга действительно стоит сорок пять копеек, но мы ее должны продавать за шестьдесят, так как пятнадцать копеек стоит ее пересылка.

После такого ответа приказчика у нашего русского купца, озадаченного такими двумя противоречащими, но до очевидности ясно согласующимися фактами, видимо стало что-то внутри происходить. И вот тогда-то он, устремив свой взгляд на потолок, опять задумывается, на этот раз подобно английскому профессору-изобретателю капсул для касторового масла, а потом, вдруг повернувшись к своему приятелю, выявляет из себя впервые в мире ту словесную формулировку, которая, выражая по своей сущности несомненную объективную истину, приняла с этих пор характер изречения.

А изрек он это тогда при следующем обращении к своему приятелю:

– Это ничего, мой дорогой! Мы эту книгу возьмем. Сегодня все равно мы кутим. Если кутить, так уж кутить с пересылкой!

Вот именно тогда, как только все это мною было осознано, во мне несчастном, обреченном еще при жизни испытать прелесть «Ада», началось и в течение довольно долгого времени продолжало происходить нечто очень странное, никогда до этого, ни после этого мною не испытанное. А именно – между всеми обычно происходящими во мне разноисточными ассоциациями и переживаниями стало происходить что-то вроде «перемещающихся-конских-скачек», существовавших и, кажется, существующих поныне у хивинцев.

Одновременно с этим по всей области моего позвоночника начался сильнейший, почти невыносимый зуд, а в самом центре моего «плексус-солярис» – колики, тоже нестерпимые, и все это, то есть эти странные двойственные, друг друга возбуждающие ощущения по прошествии некоторого времени вдруг заменились таким спокойным внутренним состоянием, какое я испытал в последующей моей жизни только раз, когда надо мною производили церемонию «великого-посвящения» в братство «Производителей-масла-из-воздуха». А потом, когда «Я», то есть то мое «нечто-неизвестное», которое в глубокой древности некий чудак, называвшийся тогда окружающими, как и мы теперь называем таковых, «ученым», определил: как «некое-относительное-переходящее-возникновение-зависящее-от-качества-функционизации-мысли-чувства-и-органического-автоматизма», а по определению другого, тоже древнего знаменитого, арабского ученого Мал-эль-Леля, каковое определение, кстати сказать, впоследствии было заимствовано и на другой лад повторено не менее знаменитым уже греческим ученым, по имени Ксенофонт, есть «результат-совокупности-сознания-подсознания-и-инстинкта»; так вот, когда это самое мое «Я» в этом состоянии обратило свое обалдевшее внимание внутрь меня, то, во-первых – очень ясно констатировало, что все, до единого слова, выясняющее это ставшее «общевселенским-житейским-принципом» изречение, во мне трансформировалось в какое-то особое космическое вещество и, сливаясь с уже давно до этого скристаллизовавшимися во мне от завета моей покойной бабушки данными, превратило их в «нечто» и это «нечто», протекая всюду в моем общем наличии, осадилось в каждом атоме, составляющем это мое общее наличие, навсегда, а во-вторых – это мое злополучное «Я» тут же определенно ощутило и с импульсом покорности осознало тот для меня прискорбный факт, что с этого момента я уже волей-неволей всегда, во всем без исключения, должен буду проявляться согласно такой присущности, образовавшейся во мне не по законам наследственности, не под влиянием окружающих условий, а возникшей в моем общем наличии под воздействием трех, ничего общего между собой не имеющих, внешних случайных причин, а именно: благодаря, во-первых – завету особы, ставшей без всякого моего какого бы то ни было желания пассивной причиной причин моего возникновения; во-вторых – из-за выбитого моего же собственного зуба каким-то ее сорванцом-мальчишкой, главное из-за его «слюнявости»; и в-третьих – благодаря словесной формулировке, выявленной спьяна совершенно чуждой мне личностью какого-то «российского купца».

До моего ознакомления с этим «всевселенским-житейским-принципом» я, если и осуществлял всякие проявления иначе, чем другие мне подобные двуногие животные, возникающие и прозябающие со мной на одной и той же планете, то делал это автоматически и только иногда полусознательно, но после этого события стал уже все делать сознательно, причем с инстинктивным ощущением двух слитых импульсов самоудовлетворения и самосознания корректного и честного выполнения своего долга перед Матерью Природой.

Надо даже подчеркнуть, что, хотя и до этого события я уже делал все не так как другие, но мои такие проявления почти не бросались в глаза вблизи меня находящимся моим землякам, а с момента, когда сущность этого житейского принципа так сказать ассимилировалась с моей натурой, то всякие мои проявления, как намеренные для каких-либо целей, так и просто как говорится от «ничего-неделанья», с одной стороны приобрели животворность и начали способствовать образованию «мозолей» на разных воспринимательных органах всякого без исключения мне подобного творения, прямо или косвенно направлявшего свое внимание на мои действия, а с другой стороны, я всякие свои затеи сам, согласно завету моей покойной бабушки, стал доводить до возможно максимальных пределов, причем у меня само по себе приобрелось обыкновение, чтобы всегда как при начале нового дела, так и при всяком изменении его в направлении, конечно большего масштаба, всегда произносить про себя или вслух: «Если-кутить-так-кутить-с-пересылкой».

Вот, например, также в данном случае, раз мне в силу не от меня зависящих причин, а вытекших из обстоятельств моей случайно, странным образом сложившейся жизни, приходится писать книги, я должен и это делать по такому, постепенно определившемуся от разных самою жизнью созданных экстраординарных комбинаций и слившемуся с каждым атомом моего общего наличия принципу.

Такой мой психо-органический принцип на этот раз начну осуществлять на деле тем, что, вместо того, чтобы следовать спокон веков и по настоящее время установившемуся обыкновению всех писателей, брать темой для своих разных писаний события, которые якобы происходили или происходят на Земле, возьму для своего писания масштабом событий – весь Мир. И в данном случае «брать-так-брать!», то есть «если-кутить-так-кутить-с-пересылкой».

В масштабе Земли может писать каждый писатель, а я ведь не каждый!

Разве я могу ограничиться одной этой нашей в объективном смысле «мизерной-землей»?!

Я этого делать так не должен, то есть делать темой своих писаний то, что берут вообще другие писатели, уже только из-за одного того, что вдруг окажется действительно верным то, о чем утверждают наши ученые спириты и моя бабушка узнает про это. Представляете ли вы себе, что может тогда произойти с ней, с моей милой, дорогой бабушкой?!

Ведь она повернется в своей могиле не один раз, как это обычно говорят, а как я ее понимаю особенно теперь, когда уже как следует «насобачился» входить в положение другого, она повернется много, много раз: так много раз, что, пожалуй, превратится почти в «ирландский-флюгер».