Глава 5

Снова долго плыву, уже начинаю уставать и тяжело дышать, когда, наконец, мое тело исчезает, день превращается в беззвездную ночь, а синяя река в черную, густую, дымную.

– Судя по тому, как быстро ты вернулся, этот мир ― тоже не твой? ― спрашивает Голос.

– Да, ― отвечаю я.

– Теперь ты готов слиться с Космосом, стать его единой частью?

– Нет. Я хочу найти свой мир. Тот, из которого пришел.

– Когда ты пришел из него? ― вопрошает Голос.

– Не знаю, ― отвечаю я.

– Вот именно. Ты даже не знаешь, сколько времени провел в этом своем сарае. А что, если за это время твой мир изменился до неузнаваемости? Или вовсе исчез?

– Может быть, ― говорю я. ― Тогда мне надо убедиться в этом. И еще… я хочу понять, что за ребенка я видел однажды в своем видении.

Голос молчит.

– Ты знаешь, кто это? ― выпытываю я.

– Да.

– Скажи мне, кто он? Как его найти? Почему он явился мне? Он спас меня! Может быть, он тоже нуждается в помощи!

Голос не отвечает, такая же тишина царит и в моих мыслях. Я чувствую, что вопросы, которые выкрикиваю, ненужные, ненастоящие, я не должен их задавать, а даже если буду это делать ― ответа не получу. Но я продолжаю:

– Ты, конечно, знаешь, кто это. Знаешь и то, как выглядит мой настоящий мир. Знаешь, как туда можно попасть! ― кричу я в пространство. Почему-то мне снова становится легче плыть, а спустя мгновение я вижу маленький островок, который возникает всего в нескольких саженях от меня. Я выбираюсь на кусок суши и требовательно смотрю в пещерные небеса, ожидая ответа. И вдруг… мне становится смешно! Я и сам не понимаю, что нахожу смешного: собственные глупые вопросы, свой требовательный взгляд или еще что-то. Я расплываюсь в улыбке, и мне кажется, что и небо ― тяжелое, нависшее надо мной «пещерное» небо ― тоже смеется. Мне даже чудится, что я слышу этот смех.

Чуть погодя Голос спрашивает:

– Почему ты решил, что тот, предыдущий мир ― не твой родной?

– Эта теория светотени… кажется мне какой-то… искусственной, что ли? Как их джунгли. Мне кажется, в моем мире так не было.

– А как было в твоем?

– Наша удача или невзгоды мало зависели от наших поступков. В жизни все чередовалось само по себе ― хорошее и плохое.

– Да? В таком случае, может быть, это ― твой мир?

Я оглядываюсь по сторонам ― ничего. Наконец вдалеке я с трудом различаю огни.

Плыть приходится долго. Наконец оказываюсь в небольшом заливе, вода в котором сплошь в цветных пятнах масла и солярки, а у причалов ― несколько рыбацких лодок, баркасов, и пара старых, ободранных яхт.

«Судя по всему, это ― небольшой городской порт. Вон, даже подъемный кран рядом с причалом», ― отмечаю я.

На этот раз на мне потрепанная одежда простолюдина ― грязные ботинки, коричневые штаны и серая куртка.

По лестнице с рифлеными металлическими ступенями поднимаюсь в город, размышляя о новом слове в моем лексиконе ― «простолюдин».

Впереди ― рельсовая дорога. Справа ― железнодорожная станция. Перешагиваю через рельсы, а прямо передо мной идут трое мужчин. Один из них в шляпе типа «котелок», темном плаще и с сигарой во рту. Двое других одеты примерно так же, как я ― они тащат большой сундук, накрытый тканью. Один из мужчин оступается, отчего сундук накренивается и едва не вырывается из рук носильщиков.

– Да что ж ты делаешь, олух! ― выкрикивает господин с сигарой. ― Нормально ходить разучился!

Тот не отвечает, восстанавливает равновесие, и процессия движется дальше.

– Быстрее давайте! ― подгоняет господин. ― Еще не хватало, чтобы мы на поезд опоздали.

Я тоже решаю идти на вокзал.

В левом кармане штанов что-то бренчит. Оказывается, в нем монеты. Кроме того, в заднем правом ― несколько купюр, в правом переднем ― грязный носовой платок. Его я выкидываю. Подхожу к кассе. Перед окошком большая очередь. Люди о чем-то разговаривают, но слов почти не слышно, все заглушают гудки и стук колес поездов.

Запахи, взгляды, потертая одежда ― все указывает на то, что люди, собравшиеся у кассы, ― простолюдины. Такие же, как и те, что несли сундук, такие же, как и я сейчас, если судить по моей одежде. И мне нравится быть одним из них ― я с кем-то, я не сам по себе!

Подходит моя очередь. За окошком кассы ― пышноволосая женщина средних лет с очень яркими губами и неаккуратно подкрашенными ресницами.

– Вам куда? ― спрашивает она.

– Мне? ― Только тут понимаю, что совершенно не знаю, куда собираюсь ехать. ― На ваше усмотрение, ― говорю я.

– Что-о? ― На меня таращатся ее голубые глаза под синими пятнами теней. ― Это еще как?

– Я просто немного заблудился. Это какая станция?

– Молодой человек, вы что, больны? ― спрашивает дама. ― Это ― Ронто. Может, вам еще сказать, в какой вы стране?

– Да, пожалуйста.

Очередь начинает недовольно гудеть, а ближайший господин пытается оттереть меня плечом от окошка. Но я стою твердо.

– Вы издеваетесь? Думаете, мне заняться нечем? ― сердится дама. ― Взгляните на очередь.

– Хорошо. ― Волнение толпы и дамы передается и мне. ― Дайте мне билет туда, куда едет большинство.

– В Хламб, что ли? ― спрашивает кассирша.

– Да, точно, ― в Хламб, ― отвечаю я.

– Так бы сразу и сказал, бедолага.

Расплатившись, забираю билет и вытискиваюсь из толпы. Платформу и путь нахожу не сразу, но все-таки на посадку успеваю.

Сиденья в вагоне обтянуты протертой коричневой клеенкой, столики, перила и ступеньки ― из дерева, окрашенного в черный цвет. Пассажиры рассаживаются по местам, кто-то утыкается в газету, кто-то смотрит в окно. Только сейчас понимаю, что за все время, пока здесь нахожусь, не видел ни одного улыбающегося лица. Ни в очереди у кассы, ни здесь, в вагоне поезда. Даже рабочие, рассаживаясь, не обменялись ни одной шуткой. Глаза у всех грустные. Впрочем, я стараюсь не задерживать взгляд на лицах, так как быстро встречаю удивленный и ― как правило ― недовольный встречный взгляд.

Не знаю, как называется язык, на котором я говорю во всех мирах, но текст в газетах ― тоже на том языке.

Открываю газету под названием «Сводки». Интересного мало: ни скандалов, ни забастовок, ни войн. Не то чтобы я очень хотел почитать о смертях и несчастьях, но это дало бы хоть какое-то представление о месте, в которое я попал. Если же верить газетчикам, в этом мире все тихо и ровно: шахтеры добыли столько-то угля, сталелитейщики отлили столько-то металла. На последней странице ― реклама швейных машинок и какого-то кафе, а также частные объявления. Зато я выясняю, как называется страна, в которой нахожусь, ― Стринор.

Приносят чай. Пассажиры, постукивая ложечками, меланхолично размешивают сахар в стаканах. Я делаю то же самое, стараясь не выделяться и украдкой продолжая наблюдать.

Этот мир, как мне кажется, похож на мой родной. Во всяком случае, здесь ничто не кажется непривычным или слишком странным. Даже отсутствие улыбок на лицах вполне объяснимо ― в конце концов чему радоваться?

Теперь главное, не обознаться ― понять, правда ли это мой дом или мне надо будет снова плыть по черной реке непонятно куда.

Вторая газета со странным названием «Твоя полоса» оказывается совсем непохожей на предыдущую. Она наполнена только хорошими новостями, шутками и анекдотами.

«Посетительница парикмахерской на улице Паромщиков нашла свое счастье. Лизия М., выйдя на улицу и глазея по сторонам в ожидании реакции мужчин на ее новую прическу, не заметила воришку, который подобрался сзади и пытался залезть в сумочку Лизии. Но Рон К., проходивший мимо, успел поймать негодяя. Молодые люди сдали карманника полисменам, и это нежданное знакомство Лизии и Рона имело продолжение ― они зашли в кафе выпить по чашечке кофе, а дальше все, как в красивом романе…»

«Старушка Лона Б., возвращаясь с почты, нашла возле канализационной решетки купюру номиналом в двести талеров. Счастью Лоны не было предела! Тем более что в этот же день она выиграла в почтовую лотерею ― сумму, правда, не столь значительную, но лишь подтверждающую Общий Закон…»

И все в этом роде: кто-то чудесным образом избавился от многолетней хвори, кто-то внезапно обогатился, кто-то встретил любовь своей жизни… Словно в мире, в котором трудятся газетчики этого издания, нет плохих новостей.

Смешные истории, прочитанные мной под остывающий чай, поднимают мне настроение, и я ловлю себя на том, что улыбаюсь. Когда поднимаю глаза, натыкаюсь на сердитый взгляд сразу нескольких пассажиров. Может, в поезде нельзя улыбаться?

По приезде в Хламб иду гулять по городу. И быстро понимаю, что мрачные люди тут везде, а не только на вокзале и в поезде. Видимо, это какой-то мир мрачных людей. Значит, не мой. Я не верю, что тот мир, в котором я жил когда-то, был миром без улыбок. А в Хламбе настоящее царство хмурости, ― невеселые лица людей, пасмурная погода, а здания серые и ободранные.

Нахожу гостиницу. На первом этаже гостиничного здания ― пивоварня. Большие медные емкости с краниками и соединительными трубками размещаются с внутренней стороны барной стойки. Засаленные деревянные лавки и столы. Располагаюсь за столиком у окна. Народу почти нет, из десятка столов занят только мой и еще один, за углом зала. Там сидит молодая дама в шляпе с вуалью. Я читаю меню. В нем всего три блюда, точнее, одно ― жареная колбаса: телячья, свиная с острым перцем и кровяная. Зато сортов пива в ассортименте аж шесть.

– Молодой человек, не найдется ли огоньку? ― слышу я. Поднимаю глаза. Дама с вуалью стоит у моего стола и держит в руке длинный мундштук с сигаретой. Ее руки облачены в черные, кружевные перчатки до локтя. Вуаль шляпки такая же кружевная. Задав мне вопрос, девушка приподнимает вуаль. На вид незнакомке лет двадцать пять. Большие, темные глаза подчеркнуты стрелкой. Длинные ресницы, темные волосы, маленькие серебряные сережки. В общем облике девушки какая-то нездоровая истома и бледность, что, как ни странно, делает незнакомку лишь привлекательнее.

Спичек у меня нет, но я хочу побеседовать с местной жительницей и хоть что-нибудь разузнать.

– У меня нет, ― говорю я, ― но сейчас что-нибудь придумаю.

Дама садится за мой столик и упирает подбородок в ладонь с мундштуком.

Я встаю, чтобы направиться к стойке и попросить спичек, но разносчик уже возле нас. Он выглядит, как подмастерье, ― вероятно, из-за черного фартука, повязанного поверх длинной белой рубахи. Я прошу принести кровяную колбасу, пиво и спички. Чуть ухмыльнувшись, парень достает из кармана коробок и протягивает мне. Но не уходит, пока я не возвращаю.

– Вы тоже считаете, что все мы должны ходить с хмурыми рожами и запретить себе радоваться жизни? ― спрашивает девушка, выпуская длинную струйку дыма.

– Почему? ― удивляюсь я.

– Как почему? Вы же прибыли в Хламб… А, теперь я поняла! ― Дама окидывает меня взглядом и произносит: ― Вы ― коммивояжёр? Наверное, здесь по торговым делам?

Я пожимаю плечами и виновато улыбаюсь, не возражая ― говорить, кто или что я на самом деле, смысла нет.

– Как в этой дыре идут дела у коммивояжера? ― Дама вновь выпускает дым. ― Неужели кто-то что-то покупает? Кстати, ― девушка слегка прищуривается, ― всегда хотела знать, а коммивояжерам платят суточные? Или вы ― как и мы, как потопаешь, так полопаешь?

Я не знаю, кто такие коммивояжеры ― этого слова нет в моей проблесковой памяти, но, очевидно, это какие-то торговцы. А вот значение слова «суточные» я откуда-то знаю.

– Платят, ― говорю я, вспоминая деньги, которые обнаружил в карманах брюк.

Девушка снимает перчатку и протягивает руку. ― Пелси.

– Казимир, ― представляюсь я.

– Интересное у вас имя, ― говорит Пелси.

Приносят заказ, и я принимаюсь за еду. Девушка поднимает руку, и через мгновение разносчик ставит перед Пелси бокал белого вина.

– А почему в Хламбе, по вашим словам, все должны ходить с хмурыми рожами? ― интересуюсь я.

– Вы это всерьез спрашиваете? ― Девушка округляет глаза. ― Казимир, откуда вы приехали? Или вы вообще не из Стринора?

– Честно говоря, не из Стринора.

– Теперь я понимаю, почему у вас такое странное имя. А откуда вы?

– Хм… ― Я молчу, обозначая, что мне надо прожевать. Хорошего ответа не нахожу. ― Можно, я не буду об этом говорить? Скажем так, это место очень похоже на Стринор, но все-таки, наверное, не он.

– Наверное?! ― поражается Пелси, и улыбка ― впервые со времени нашего знакомства ― трогает кончики ее губ. ― Да вы интересный человек, Казимир!

Наш взаимный интерес доходит до кульминации в моем гостиничном номере. Во время сигаретной паузы девушка подтверждает мои предположения ― она местная проститутка. Но гораздо важнее то, что она рассказывает о Хламбе. Оказывается, в этот город печали едут люди, у которых началась черная полоса в жизни. Таких городов в Стриноре несколько. Так повелось, что люди, у которых началась полоса невезения, стараются держаться вместе. Прежде всего потому, что невезучие не любят смотреть на счастливые физиономии везунчиков. Как и наоборот, ведь все черные полосы рано или поздно проходят, поэтому новоявленные счастливчики тоже хотят, чтобы перед их лицами не маячили серые морды неудачников. Поэтому есть обычные города ― в которых живут счастливчики и, так сказать, сомневающиеся ― то есть те, которые надеются, что в их жизни еще не настала черная полоса. А есть вот такие хламбы, как этот.

– А почему ты не поедешь к везунчикам? ― спрашиваю я.

– Зачем? ― Обнаженная Пелси красиво курит, полуопершись локтем на подушку. ― Я не настолько роскошная шлюха, чтобы вписаться в этот круг. Там работают помоложе, побогаче, да и покрасивее, чем я. А потом, кто же будет ублажать и спасать от печалей тех, кому не везет? Они гораздо больше нуждаются в ласке, чем счастливчики.

– Как же счастливчики и неудачники зарабатывают на жизнь, если все время переезжают из города в город?

– Ты и правда, как с луны свалился. Это же традиция, которой века! И к этому все давно привыкли. Работа есть и в Хламбе и в городах света. Так мы называем те, в которых живут белополосники, ― поясняет Пелси, встретив мой вопросительный взгляд. ― Люди просто сменяются, вот и все. Тот, у кого началась черная полоса, освобождает рабочее место для белополосника и наоборот. Хм… Тебе, наверное, будет интересно узнать, что в городах тьмы производительность намного выше, чем в светлых?

– Интересно. И почему так?

– А людям тут больше нечем заняться. Вот и вкалывают до потери пульса, чтобы поднакопить деньжат для будущей белой полосы.

«Везде свет и тьма, просто в каждом мире их трактуют по-разному», ― думаю я.

– Но не все переезжают из города в город. Есть те, которые не верят в белые-черные полосы. Их немного, но есть и такие чудаки. Но больше тех, которые упорно не хотят верить, что они уже на темной стороне, ― продолжает Пелси.

– И наоборот, наверное? ― спрашиваю я.

– Да, есть и такие, которые не верят, что вошли в полосу удачи. Вот кто ― настоящие неудачники, ― усмехается Пелси и выпускает струю дыма.

«Она все делает красиво. С таким даром у нее, наверное, всегда белая полоса», ― думаю я.

– Ладно. ― Пелси тушит сигарету в блюдце. ― Хочешь еще разик или мне одеваться? А то время, как говорится, деньги.

Я вновь не могу устоять. Потом щедро расплачиваюсь ― денег в кармане штанов, как оказывается, мне отмерили с лихвой.

Она уходит, и только тут я понимаю, что забыл задать ей еще уйму вопросов. Зачем газета с веселыми историями? Сколько длятся по времени белые и черные полосы, или у всех по-разному? Почему именно в эту теорию так сильно уверовали местные жители? Но вопросы не настолько важны, чтобы оставаться здесь дольше. Совершенно ясно одно ― это не мой родной мир.

Утром я отправляюсь обратно.