Что же касается Книги Бытия, то в ней вообще не ставится вопрос об исходном материале. Был он, или не было его у Бога Творца, – здесь об этом абсолютно ничего не говорится. Библия не объясняет механизм творения. Библия не предлагает информацию для физика или историка вселенной. Нет, Библия благоговейно останавливает нас перед тайной творения, но не поднимает завесы над механизмом этой тайны.

Как един Бог, так внутренне един мир. Не задумываться над тем, каким методом действует Создатель, а созерцать красоту Его творения зовет нас Священное Писание и вдумчивый его читатель, живший в IV веке – святитель Василий Великий, который, заканчивая свою первую беседу на начало Книги Бытия, говорит: «Но мы, предоставив философам излагать друг другу эти мысли, сами же, не касаясь рассуждений о сущности и поверив Моисею, что сотворил Бог небо и землю, прославим наилучшего Художника, премудро и искусно сотворившего мир, и из красоты видимого уразумеем Превосходящего всех красотою; из величия сих чувственных и ограниченных тел сделаем вывод о Бесконечном, превысшем всякого величия и по множеству Своей силы превосходящем всякое разумение. Хотя и не знаем мы природы сотворенного, но то одно, что в совокупности подлежит нашим чувствам, настолько удивительно, что самый деятельный ум оказывается недостаточным для того, чтобы изъяснить как следует самомалейшую часть мира и чтобы воздать должную похвалу Творцу, Которому слава, честь и держава во веки веков. Аминь»^[6].

Святитель Василий говорит: «Мы, предоставив философам излагать друг другу мысли о сущности земли, и неба, и вселенной, будем благодарить и прославлять наилучшего Художника». Пускай наука своими методами изучает историю Вселенной: на это у нее есть все права и для этого – все возможности. Библия не вступает в спор с наукой, Библия не запрещает естественные науки, не отменяет их воззрения на историю земли. Библия приглашает нас не спорить с учеными, а благодарить Бога Творца за тот мир, который предложен нашим очам, за тот мир, в котором мы живем, за то солнце, которое ежедневно восходит над землей, за тот воздух, которым мы дышим, – за всё, что Он ежедневно творит для нас, – за всё это зовет нас Священное Писание благодарить Творца.

‹Бе-решúт барá Элог̃úм…› Хочу обратить ваше внимание на слово «Бог», на иврите – ‹Элог̃úм›. Удивительная особенность этого текста заключается в том, что само слово «Бог» употребляется во множественном числе. Почему? Да по той причине, что Бог больше, чем всё, больше, чем любая мысль о Нем, которая не в состоянии вместить Бога. Он больше, чем само слово «Бог», и поэтому наивный иврит для того, чтобы всё-таки попытаться вместить Бога в это слово, идет по такому странному для нас, но обычному для древних языков пути: использует грамматическую категорию множественного числа, чтобы, говоря о Едином, передать Его огромность, подчеркнуть Его невместимость ни в одно слово. (Добавлю в скобках, что о многих животных большого размера иврит тоже говорит во множественном числе, хотя имеет в виду, несомненно, одного зверя, – только для одного того, чтобы подчеркнуть его величину, которая не вмещается в простое слово, употребленное в единственном числе.)

Бог всегда больше; Бог всего больше. И ничто не может Его, Бога, вместить. Как восклицает царь Соломон (об этом повествует нам Третья книга Царств):

Поистине, Богу ли жить на земле? Небо и небо небес не вмещают Тебя, тем менее сей храм, который я построил.

3 Цар 8:27

Небо и небо небес не вмещают Тебя, и само слово «Бог» тоже не вмещает понятие, наше представление о Боге. К Богу душа может только стремиться, как стремится олень на источники вод в пустыне. Но понять Его, объяснить Его или описать не в силах ни ум, ни сердце ни одного мыслителя, ни одного богослова или философа. К Богу можно только благоговейно и радостно прикоснуться. И благодарить Его, и воспевать, и радоваться за тот мир, который Он нам подарил, который Он нам отдал, чтобы мы его берегли для наших детей и внуков.

* * *

Земля была безвидна и пуста – ‹тóг̃у ва-вóг̃у›, – так сказано на иврите. Овидий, римский поэт рубежа нашей эры, в своих «Метаморфозах» употребляет выражение, очень похожее на это библейское: rudis indigestaque moles – грубая и необработанная масса. Мы не знаем, читал ли Овидий Септуагинту или, быть может, какой-то стихотворный пересказ библейского рассказа о сотворении мира. Таких стихотворных переложений Библии в его времена в Александрии было уже не так мало. Во всяком случае, видно, что если и не из первых рук, но дошло до него это библейское выражение.

‹Тóг̃у ва-вóг̃у› – безвидна и пуста. Земля была такой, как разоренная страна, после того как ушли враги, разрушив всё, что можно разрушить. Это сравнение не случайно: я взял его из Книги пророка Иеремии, который, описывая разорение своей страны, употребляет именно это библейское выражение: ‹тóг̃у ва-вóг̃у› – безвидна и пуста. Как после войны на земле ничего не остается, так и в первый день творения на ней еще ничего не было.

Овидий в своих «Метаморфозах» рассказывает нам о том, как творит Бог мир – тот мир, где потом поселятся люди:

 
Бог и природы почин раздору конец положили.
Он небеса от земли отрешил и воду от суши,
Воздух густой отделил от ясность обретшего неба.
После же, их разобрав, из груды слепой их извлекши,
Разные дав им места, – связал согласием мирным.^[7]
 

С одной стороны, всё это, казалось бы, очень похоже на Библию, но, с другой стороны, в рассказе Овидия есть что-то механическое. Бог действует у него как ученый в лаборатории, как какой-нибудь римский фармацевт, который готовит лекарство в своих чашечках и мензурках.

В Библии нет ничего подобного. Повторяю: первое и почти единственное слово, которое приходит на ум, когда читаешь эти библейские стихи, – это слово тайна. Благоговейно остановиться перед тайной – вот к чему призывает нас Священное Писание.

Безвидна и пуста была земля, еще ничего на ней не было, еще не было даже света, который бы осветил эту пустоту и безвидность. Как в учебниках по истории земли наша планета изображается в глубочайшей древности, как видим мы сегодня на фотографиях, которые поступают с других планет или с луны, – вот эти голые камни и голые кратеры, – примерно такой предстает земля в начале Книги Бытия.

«И Дух Божий носился над водою». Носился – на иврите ‹мерахéфет›. Здесь употреблен очень редкий глагол с не совсем даже понятным значением. Ученый раввин по имени Бен Зома объясняет значение этого глагола следующим образом: «Дух Божий парил над лицом вод, как голубка над своими птенцами парит, но не касается их». Как голубка над своими птенцами, – вот как характеризует парение Духа Божьего, как объясняет этот глагол – «носился» или ‹мерахéфет› – ученый иудей.

Давайте посмотрим, что говорит об этом святитель Василий Великий в своем «Шестодневе», в своей второй беседе на Книгу Бытия. «Как же Он, – восклицает святитель Василий, – носился над поверхностью вод? Скажу тебе не свое мнение, но мнение одного сирийца, который был столько же далек от мирской мудрости, сколько близок к ведению истинного. Итак, он говорил, что сирийский язык выразительнее и, по сходству с еврейским, несколько ближе подходит к смыслу Писания (чем греческий, – имеет в виду святитель Василий. – Г.Ч.). Разумение сего речения, – продолжает святитель, – таково. Слово “носился”, как говорит он, в переводе греческом употреблено вместо слова “согревал” и “оживотворял” водное естество, по подобию птицы, насиживающей яйца и сообщающей нагреваемому какую-то живительную силу»^[8].

Святитель Василий не знал иврита, но это незнание не делало его слепым. Он прекрасно чувствовал то, что не всегда чувствуем мы: что оригинал всегда точнее передает смысл текста, чем перевод. Святитель Василий, для того чтобы понять оригинал, не зная языка оригинала, обращается к опыту тех толкователей, которые были ближе к знанию иврита, которые хотя бы владели языком сирийским (или арамейским), в общем, конечно, очень близким к ивриту, и обнаруживает эту мысль. Он за полторы тысячи лет до современных филологов-библеистов говорит как раз о том, о чем сегодня говорит наука: что этот глагол – «носился», ‹мерахéфет› – взят из лексикона, рассказывающего о птице, которая, не покидая своего гнезда, держится над гнездом.

Вот откуда новозаветный образ Духа «в виде голубине», который «извествоваше словесе утверждение», как поем мы об этом в тропаре праздника Богоявления. Здесь, уже на первой странице Священного Писания, показывается, как бережет Бог нас всех и мир для нас, бережет, как птица бережет своих птенцов, как защищает она свою кладку или своих маленьких от любой опасности.

Давайте теперь двинемся немного дальше по библейскому тексту и посмотрим, чтó говорится на первой странице Библии. «И сказал Бог… И сотворил Бог… И стало так. И увидел Бог, что это хорошо. И назвал Бог… И был вечер, и было утро». Все эти формулы повторяются многократно – один, другой, третий раз: и сказал Бог, и сотворил Бог, и стало так, и увидел Бог и т. д. Но каждый раз в них появляется какое-то новое слово или несколько слов. Сначала – свет, потом – твердь, т. е. Небо, потом – вода, затем – суша, зелень, трава, светила на тверди небесной, птицы, рыбы, звери и т. д.

Хотя здесь и нет четкого стихотворного ритма, каким является, например, гекзаметр в гомеровских поэмах, однако здесь ясно чувствуется поэтическая природа этого текста. Перед нами не научный трактат. Перед нами вечерний гимн во славу Творца. Я очень хорошо представляю, как в течение веков, не одно столетие – быть может, пятьсот, быть может, шестьсот лет подряд, – сохранялся этот текст, еще не записанный на папирусе или на коже, сохранялся в памяти людей и звучал по вечерам как вечерняя песнь Богу, как звучит теперь по вечерам наш гимн «Свете тихий, Святыя славы…» Так звучала среди кочевников и пастухов, собравшихся вокруг костра, эта библейская песнь. Распахнутый купол темного неба простирался над ними, сияли звезды, и кто-то из старших, кто-то из тех, кто помнил лучше всех этот текст, нараспев его провозглашал: ‹Бе-решúт барá Элог̃úм эт г̃а-шамáйим вэ-эт г̃а-áрец›, и далее, и далее. И так века звучало Слово Божие и сохранялось, благоговейно и радостно, людьми в своей памяти и в своем сердце. И только потом оно было записано на папирусе.